Понимаешь?
Она не отвечала, только молча глядела на него.
- Прежде с тобой никогда такого не было, ведь так?
- Ты ведь знаешь, что нет, - с трудом проговорила она.
- И со мной.
Вскинув голову, Элизабет недоверчиво посмотрела на него. Он утвердительно кивнул.
- Чистая правда.
- Но...
- Что "но"?
Элизабет смущенно отвела глаза. Набрав в легкие побольше воздуха, она торопливо выпалила, чтобы покончить с этим раз и навсегда:
- Говорят, ты постоянно этим занимаешься.
- Чем?
- Ну этим.., с женщинами, - пояснила она.
- Я люблю женщин. Они одна из величайших радостей жизни. И женщины меня любят. Так выходит еще лучше.
Она уставилась себе на руки, только б не глядеть в эти глаза, которые, как наркотик, вытягивали из нее всю правду.
- Но ты-то не слишком часто имела дело с мужчинами, верно?
- Да.
- Потому что боялась себя.
- И мне хотелось бы ее с тобой обсудить.
- Ах вот оно что, - только и смогла выдавить из себя она.
- Да. Помнишь, я сказал прошлой ночью, что ты совсем не то, что о себе думаешь? Так вот, я долго думал, какая ты на самом деле.
- Откуда тебе знать?
- О, я знал о тебе все задолго до того, как мы встретились. Дейвид забросал меня письмами. Ньевес поделилась своей версией. А оказавшись здесь, я только и слышал о тебе со всех сторон.
Она вспыхнула.
- Так ты намерен разобрать меня на части и устранить неполадки? - Она чувствовала, как в ней закипает гнев. Все, что угодно, лишь бы дать ему отпор.
- Готов попробовать.
- Какое великодушие!
Он улыбнулся, и она снова залилась румянцем и беспокойно задвигалась.
- Что ж, говори, если тебе есть что сказать.
- Конечно, есть. Так вот...
Он закинул ногу на ногу и обхватил руками колено.
- Это увлекательная история, - начал он. - Пока ты спала, я записал ее на бумаге.
- Неудивительно, - пробормотала она, опустив глаза. - Ведь ты писатель. Это твое ремесло.
- И я пишу о людях. А потом делаю из этих историй фильмы. Да ты их все видела, разве не так? Касс сказала, ты обожаешь кино...
Она не проронила ни слова.
- В этом конкретном сценарии речь идет об одной конкретной женщине.
- Естественно!
- В том-то и дело, что здесь нет ничего естественного. Умная, самостоятельная, независимая женщина.
Отец неизвестен. Воспитывалась в приюте. Ее сытно кормили, о ней заботились, она выросла сильной, здоровой, стала богатой, но отнюдь не мудрой. Особенно в том, что касается ее самой. Она думает, что безупречна, эдакая башня из слоновой кости - глядеть на нее сплошное удовольствие. Особенно для мужчин. Они и глядят, но не больше. Потому что башню окружает отрицательное силовое поле, и всякий, кто отважится к ней приблизиться, обращается в лед. Никто не знает, что там внутри. В башне ничего не происходит. Она просто стоит - как прекраснейший из повапленных гробов. Она так прекрасна, что всякий, увидев ее, восклицает: "Как она красива! Как совершенна! Как непоколебима! Как могущественна!" Но никто еще не сказал: "Как она мертва!"
Элизабет сидела неподвижно, опустив глаза, но она слушала. Жадно.
- И разумеется, никто не знал, что внутри прекрасной башни скрывается страшный склеп! До потолка набитый пленными чувствами - истерзанными, изувеченными. Они обречены томиться там в неволе, пока не обратятся в лед. Ведь они опасны. Они могут ранить.
А башня из слоновой кости для того и устроена, чтоб защитить свою владелицу от боли, мук и горя, что даны в удел человеческой плоти. Ибо давным-давно, так давно, что память об этом стерлась, хозяйка башни испытала боль. Такую жестокую, что была похоронена сама мысль о ней. А похоронив эту мысль, красавице пришлось похоронить и все то, что могло бы хотя бы косвенно о ней напомнить. Пришлось изгнать из своего сердца все чувства. Иными словами, выпотрошить себя, превратить в пустую оболочку. Она была совсем как живая. Она дышала, эта поразительно красивая женщина. При взгляде на нее у людей перехватывало дыхание. Ее прекрасное сильное тело горделиво двигалось.
Ее походка разила наповал. И она стала думать, что может переступить через любого. Но от всех этих мыслей вокруг башни только нарастал слой льда. И наконец прекрасная башня из слоновой кости стала ледяной.
Превратилась в великолепный белый сталагмит, необычайно гладкий, шелковистый на ощупь, но такой холодный, что всякий, кто дотрагивался до него, рисковал отморозить руку.
Но ей и дела не было до этих бедолаг. Поделом им, думала она. Ведь ей хотелось убить в себе все чувства: не тревожиться, не терзаться, не иметь желаний - вот что ее занимало. И еще вещи. Мертвые вещи. Картины, книги, мебель. А также изображение людей на экране, ведь там, как вам известно, все происходит не на самом деле и не может задеть. И музыку она любила. Музыка хотя и причиняла ей боль, но эта боль была сладкой... не в пример горькой острой боли, которую причиняют люди. Музыка волновала ее, но не мучила. Она воспринимала ее умом, а не сердцем.
Лицо Элизабет стало белым как мел, тени от ресниц казались царапинами на бледных щеках.
- Она ходила, говорила, дышала, но не жила. Она была мертва. В ней не было жизни. Она стала тем, чем и хотела стать из страха: ничем. Без чувств, без эмоций.
Она почему-то никогда не сомневалась в советах собственного разума. Он внушил ей, что чувства смертельно опасны, и все, что с ними связано, запрещено. Что чувства принесут ей горе. Что любовь равносильна смерти.
Привязанность к другому человеку чревата болью и страданием. Чувства опасны, им не следует доверять.