Зачем Таня распечатывала все эти письма? Все ли действия женщины, превратившейся стараниями любимого мужа в демона по имени Медея, могут быть объяснены теми, кто смотрит на это со стороны? Вряд ли и она смогла бы объяснить самой себе, если б взялась это делать, зачем ей это надо. Она просто не могла усидеть за компьютером. Она хотела окончательно все понять, вчитаться, сопоставить, разобраться. Возможно, ей как человеку книжному легче было вцепиться в листы бумаги, видеть черные буквы на белом фоне, отчасти представляя себе, что все это не про нее. У нее и в мыслях не было как-то использовать этот бумажный ворох при разводе. Надо сказать, что и мыслей о разводе не было тоже. Да и какой развод, когда все они заражены?
Она с молниеносной быстротой прочитала не очень-то и богатую, но весьма содержательную переписку мадемуазель Ласки с господином ОК.
Потом, сказав себе, что с ними еще разберется, пробежала глазами пару писем от американской поборницы справедливости Айрин.
Та писала:
«Мой дорогой, любовь моя, свитхарт!» [17]
У Тани душа оборвалась. Неужели и с ней, с этой сексуально озабоченной климактеричкой, у него что-то было? Надо будет Бусе рассказать. Пусть порадуется счастливо нашедшейся родственнице.
Так вот… «Мой дорогой»… и так далее…
«Я не понимаю причин твоих переживаний, мой дорогой. Ну, возникла у тебя небольшая, приятная тебе связь с девушкой. При чем здесь брак? Это вещи разного толка. У меня было полно связей на стороне. Брак – это не любовный союз, а деловой. Но мы же должны от жизни, в которой столько напряжения, трудов, волнений, и радости получать! Секс – это большая радость. Это, наконец, хорошая физическая тренировка с замечательным последующим релаксом. И что из этого? Жизнь коротка. В ней много грустного. Можно ли отвергать радость? Энергообмен с молодой, любящей тебя и готовой на все девушкой – это же замечательно! Кстати, энергообмен со зрелой женщиной тоже может принести много счастья. Странно… Таня – моя родственница, но близким человеком стал мне ты. Пиши почаще.
Все для тебя.
Тоже месяцев восемь этому письму. Прагматично и разумно. Советы шлет, гадина заморская. Жить учит, авось и ей обломится. То-то летом в Берлине такая вся была воздушная. Думала небось, настал момент… Пора брать… А бедный Олежек в это время вполне довольствовался своей женой, причем с большим удовольствием. Энергообмен у них происходил. Примчалась Айрин на встречу с родственничком, аж через океан перелетела. По зову сердца и плоти. Еще бы! После таких откровений! Ну что ему стоило не только с Таней, а еще и с Айрин энергиями обменяться? Может, и обменялись тогда? Чтоб билет через Атлантику окупился приливом радости? Тогда еще непонятно, от кого этот ВИЧ…
Но вроде нет… Не было пока ничего… Так просто… Совращает. На будущее.
Таня злорадно представила себе открытую зубастую улыбку Айрин и сказала навстречу этой улыбке:
– Ха! А неплохо бы тебе, сволочина, устроить это счастье любви? Может, помочь? Ты столько ждала, летала туда-сюда… Получила бы свою радость… И ВИЧ в качестве приложения…
Но этим можно было заняться позже. Сейчас надо было вернуться к «родному малышу».
Ласка писала в дни расставаний. Писала много, нудно и долго. О чувствах и мыслях. О том, что ничего не надо, только любовь. Даже иногда рассуждала о политике. Вставляла слова на иностранных языках, чувствуя, очевидно, что Олегу нравятся образованные девушки с широким кругозором. Многое Таня просто пропускала – бездарные общие места. Но были и интересные факты. Например, письмо о том, как Ласка посетила Танину квартиру в ее отсутствие. О том, как она счастлива, что Олег доверился ей, что она увидела его среди его родных стен, книг… Одно только печалило любящую душу: повсюду были следы его прошлого! Таня даже сначала не взяла в толк, о каком прошлом Олега идет речь в квартире ее, Таниных, деда и бабки, а потом догадалась и сказала сама себе вслух:
– Прошлое – это же ты, родимая!
И правда: далее чистое сердце сетовало, что повсюду слишком явственно проступали следы другой женщины. Она, конечно, уважала свободу Олега, целиком и полностью, это – безоговорочно. Но – как же он может продолжать быть под одной крышей с чужим – фактически – человеком?
Вот это да! Что же он такого ей наговорил, интересно?
Жил с чужим человеком, спал с чужим человеком, завтракал, обедал, реже – ужинал, летал отдыхать с чужим человеком, то есть с ней, венчанной женой… А родная душа «малыша» томилась…
Ответные письма Олега всегда начинались обращением к «малышу»: «Добрый вечер, малыш мой родной», «Все прочитал, малыш мой, до встречи». А вот – стоп – интересное послание. Несколько довольно плоских анекдотов, последний: «Знакомьтесь, это – оборотень Наташа. Ночью она превращается в бревно». И комментарий Олега: «Это – печальные реалии моих последних супружеских месяцев». Такая фантастическая, подлая пошлость. Собственную жену обсуждать с чужой шалавой и еще глумиться! Да! «Оборотень Наташа» – это он про нее, Таню. Да, она уставала тогда нечеловечески. Бралась за любую работу, за любые поделки, лишь бы поскорее достроился этот дом. Он сжирал все ее силы. Не оставалось у нее энтузиазма на сексуальные игрища. На ней были работа, стройка и любимый муж. А она, оказывается, была в его глазах «бревном». А где же он был? Что он делал, чтобы «бревно» превратилось в прежнюю женщину, которую называл своим счастьем, своей единственной? Браво! Молодец! И тут предательство!
Но это все было месяцев десять назад. Дальше послания девичьи становились все горячее и замысловатее, а Олега – все немногословнее. Чаще всего он отделывался смайликами.
Однако – вот. Совсем недавно. Чуть больше месяца назад. Сравнительно длинное письмо. Несколько фраз от него – к ней. От голубя – к голубке. От лебедя – к лебедице. Или как там? К Леде?
Он пишет, батюшки, совсем не то, что раньше… Совсем как прежний Олег.
«Здравствуй. Хотел кое-что прояснить. Моя жена – очень близкий мне человек. Я никогда не говорил, никогда и никому, о возможности развода со своей женой. Это полностью исключено. Я ничего никогда не обещал тебе. Были встречи. Была обоюдная радость. Я буду это вспоминать. Не хочу напоминать, с чьей стороны исходила инициатива. Это не важно. Что же касается темы бесплодия моей жены, это тема, которую не нам с тобой обсуждать. К тому же я далеко в этом не уверен. На одном враче свет клином не сошелся. Но, повторяю, это не может касаться третьих лиц. Это исключительно наше с женой личное дело. Прошу тебя, давай на этом поставим точку. ОК».
Потом ее многократное: «Прости-прости-прости, люблю-люблю-люблю». Письмо за письмом, каждый день. И – ни слова больше от Олега.
Что-то понял? Надоела?
Увы, поздновато понял…
Интересно, а в этот дом он ее возил?
Бесплодие какое-то выдумал.
Какое бесплодие? Откуда это – про бесплодие? Это что – Саша постарался? Саша… Зачем он придумал Олегу про бесплодие? Зачем ему это понадобилось?
Неужели никому нельзя верить? Нет друзей у человека? Весь мир – сплошная ложь? Вот интересно, зачем Саше говорить Олегу о ее бесплодии? А он говорил. Тут в письме ясно об этом сказано. Этот, муж, так сказать, видно, сгоряча поделился новостью с Лаской, а та принялась тему развивать при личных встречах. Как же! Такой козырь!
Но как он, доктор, смел? Как же врачебная тайна? Вот урод! Какое он имел право лгать? С мужем обсуждать ее проблемы, даже если это и правда бы была? Мужская солидарность! Далеко он зашел с мужской солидарностью, дальше уже некуда.
Ладно. Ей терять нечего. Сашу этого можно урыть за такое в два счета.
А все-таки что он хотел? Сам развелся, их развести хотел, все ясно. Ну гад!
Таня засунула листки в сумку, напялила куртку прямо поверх меховой безрукавки, на вид свой ей сейчас было совершенно наплевать, схватила ключи от машины.
Ничего! Сейчас она ему покажет! Она с ним разберется! Ей уже терять нечего!
Хорошо иметь умную маму, да еще к тому же беззаветно любящую. Она с детства объяснит обожаемой дочурке, что им вместе нужно для счастья. Будет сама наряжаться и дочку наряжать. Научит всему-всему. Главное – беречь себя и любить. И если кого-то жалеть, то прежде всего – себя. Кто-то другой разве пожалеет? Вот именно. Можно не отвечать. Ясно и так.
– Ты моя принцесса! Ты моя куколка! Ласточка. Ласочка.
Какая мама не говорит это своей дочке?
Да каждая говорит!
Но далеко не каждая по-настоящему может научить жизни, тому, как правильно и умно устроиться в ней. Каждая принцесса должна хорошо продумывать каждый шаг. Только тогда она найдет себе подходящего короля, чтобы стать королевой. А то некоторые ходят с гордо поднятой головой, фыркают, а потом остаются ни с чем. Одни с ребенком на руках. И горбатятся всю жизнь за кусок хлеба. Растят себе подобных. Об этом даже думать страшно.
Женщину должен кто-то поддерживать, обеспечивать. Быть каменной стеной. А она обязана следить, чтоб стена стояла ровно, не прогибалась. И беречь свое место у стены любой ценой.
Мать с дочкой о многом говорили. Лучше подружек и не было, чем они. Идут, а все ими любуются: картинка. Такие обе миленькие! Такие хорошенькие!
А как же иначе? Как их можно не любить? Они для этого и появились на свет, чтобы ими любовались.
Конечно, безусловно, специальность должна быть. Мало ли что. Пути к отступлению. И мужчина больше уважает девушку со специальностью. Но разве специальность удовлетворит все потребности девушки? Никогда. Нужна стена. И думать о стене они начали в последнем классе дочкиной школы.
– Ты, Ласочка, главное, цену себе знай. Сейчас твое время. Упустишь – пожалеешь. До двадцати надо замуж успеть. За достойного и перспективного. Тогда и молодого возьмешь, не старше тридцати, и все успеешь. А если затянешь, будут проблемы. Все равно, конечно, свое возьмешь. Только семью тогда чужую бить придется. Дети могут быть у мужчины. Зачем нам чужие дети?
Ласка во всем соглашалась с мамой. Ведь маме именно так и удалось устроиться. Папа их любит, старается для них, гордится ими. Мамой гордиться можно еще как! Выглядит как девочка. Их все принимают за сестричек. И так должно быть всегда. Пусть все всегда так и думают: вот какие милые молоденькие хорошенькие сестрички.
Ничто так не продлевает молодость женщины, как успешный, здоровый, любящий ее муж, живущий только интересами семьи.
Как-то гуляли они с мамой на даче по лесу поздней весной. Красота стояла неописуемая, все такое чистое, зеленое, душистое распускалось вокруг.
– Ку-ку! – услышали они голос кукушки.
– Спрашивай скорей, – велела мама.
– Кукушка, кукушка, сколько мне до богатого мужика осталось? – выкрикнула Ласка в сторону леса.
– Ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку, ку-ку… – безостановочно отвечала подлая птица.
– Это она месяцы, месяцы кукует, – утешила мамочка. – Без нее разберемся.
Вариант подобрался быстро. И они были уверены, что это прямое попадание в цель.
Мужик, из наших, но живущий в Америке, красавец, тридцать два года, вернулся в Москву раскручивать дела. Деньги поперли сказочные. Тут ему и встретилась Ласка. Ах, какая девочка! Беленькая ясноглазая березка. Только-только восемнадцать. Студенточка. Скромная, но цену себе знает. Редкая девочка. Ничего не клянчит. Гордая. Чистая. Хороша.
Началась любовь. Мама одобрила вполне. Нет, знакомиться с родителями он не спешил, даже разговора об этом не было. Но, во-первых, мама знала все по рассказам: по делам судила, по подаркам, по всем материальным благам, которыми он окружил ее принцессу. Во-вторых, видела фотографии. Пара – загляденье. Она даже вполне спокойно разрешила дочке «пожить так» для начала, без регистрации. Возраст Ласочки позволял. Два года поживут, свыкнутся, а потом… Как раз к двадцати годам. Главное, учебу не бросать. Все можно успеть смолоду. На то и силы даются.
Он ее по всему свету возил, наряды покупал любые, какие ей хотелось. Не отказывал ни в чем. По мнению Ласки с мамой, дело медленно, но верно шло к свадьбе. Потому что проверочные два года истекли. Потому что за двадцать уже перевалило вполне. И почему бы и нет?
А потому бы, оказалось, и нет, что накукованный злыдней-кукушкой богатый мужик оказался все-таки женат, как распоследнее чмо болотное!
Просто в один противный ненастный день, когда она, решившись, завела разговор, что пора бы уж им и пожениться, пора бы деток, он просто и спокойно ответил, что деток ему вполне хватает, у него трое в Калифорнии. И пожениться они не смогут из-за жены. Его жена будет категорически против. А, кстати, чем плохо так? Разве мало она имеет для счастья?
Это был удар! Просто под дых удар! Он ее обманул!
– Почему обманул? – недоумевал «почти муж». – Ты меня не спрашивала. И я тебе ничего не обещал.
Все правда. Не спрашивала, потому что в голову не приходило, что с ней могут так поступить! Снять квартиру, зажить, тратить деньги немерено, совместные поездки планировать, говорить «мы», а не «ты» и «я»…
Полгода прошли в ссорах, слезах, упреках. Хорошо хоть учебу не забросила. Тут выдержала.
Через полгода кошмарных истерик ей велено было собираться и съезжать. Он снял другую квартиру, побольше, так как из Калифорнии к нему летело все многочисленное семейство, уставшее жить без любящего отца.
Тут было без вариантов. Она съехала. Вещей вместе с ней съехало… Не описать. На всю жизнь бы хватило. Но с вещами жизнь не проживешь.
Ласка отплакалась, пришла в себя, затаилась. Всех замужних баб она ненавидела лютой ненавистью. И ей на этот раз было совсем все равно, женатый ей попадется в следующий раз или холостой. Она это выяснит сразу. И если надо, «бить семью», как давно предупреждала мама, будет нещадно, всеми средствами и по всем фронтам, до полного уничтожения.
Она учла свои ошибки. Перестрадала.
И вскоре вновь вышла на охотничью тропу.
А на ловца, как известно, и зверь бежит.
Вот какая Ла. ска встретилась Таниному Олегу. Он ей, настрадавшейся, но целеустремленной, подходил по всем параметрам. Возраст, внешность, материальное благосостояние.
Женат. Да. Но что там бить? Детей нет, жена – его ровесница, если еще на год не старше. Засиделась замужем. Запылилась. Разнежилась. Пора освобождать дорогу перспективным молодым.
Это был шанс из шансов. Если его упустить, все! Тогда вообще грош ей цена.
Когда на охоту выходит такая девушка, устоять мало кто может. Потому что женщина создана, чтобы быть хитрее и изворотливее мужчины. Мужчина же иногда бывает вполне рад оказаться обманутым. Попробуй открыть глаза на объект любви мужчине в момент его затмения страстью – станешь главным врагом. Он верит любимой. И только. История такие случаи знает…
Но вернемся к изобретательной и истомившейся в поисках «надежной стены» Ласке. Едва увидев Олега, она знала, как поступит.
Он заехал к другу на работу после своей работы. Она была там. Ну, подвернула ногу. Ну, охнула, закусила губку. Ну, на глазках – слезы. Так уж им всем, идиотам, казалось, когда она судорожно задышала…
Естественно, он предложил помочь. Подвезти. Тут было без вариантов. Чуть ли не на руках донес до квартиры. Счастливое время года! Лето. Все на даче. Бережно поддерживая, вошел с ней в прихожую.
Она ему головой в грудь уткнулась:
– Не уходите!.. Не уходи…
Всю ночь он тогда от нее не отрывался… Как с цепи сорвался, дикий совсем.
И жене этой своей звонить и не думал, Ласка следила. Просто отключил телефон.
Это было хорошо. Это было правильно. Стопроцентное сочетание приятного с полезным. Очень-очень приятного с таким же очень полезным. Не хуже, чем с тем, первым. Во многом даже лучше. У того был циничный расчет. А у этого все спонтанно, искренне. Он вообще честный, ее Олежка. Цветы стал посылать. Тот цветы не дарил. Прагматичный был слишком. А в Олежке столько нерастраченно-юного.
И – нет худа без добра! Как хорошо, что тот, первый, всему ее научил. Она потом поняла, что он целенаправленно ее к себе приспосабливал, объяснял все подробно, как мужчинам нравится, как надо сначала, что потом. Повторял ей тысячу раз, что для мужчины секс – главное. Умелая женщина – это целое состояние. Ее собственный капитал и залог успеха. А потом и сам отмечал с удовольствием, что сделал из нее профессионалку. Она, конечно, в тот раз сама виновата. Могла бы перетерпеть. Не скандалить, не обижаться. Именно – профессионально себя вести. Доводить до полной отключки своими ласками. Ни в коем случае не скандалить. Не давать повода для неудовольствия. И фиг бы он куда делся. И семью бы из Калифорнии сюда не потащил.
А Олежек… Ну какая у него жизнь с этой взъерошенной? Один позор перед людьми. Ни подкраситься не умеет, ни причесаться. А белье… видела она ее белье. Белый трикотаж. Парад советских физкультурников. Даже в доме у себя прибраться не умеет, уюта мужику создать! Книги понаставила, думает, красиво. Подумаешь, она тоже книги читала. И запросто может грамотно написать интеллигентное письмо.
Задергался сейчас. Угрызения совести у него. А все равно с бесплодной не останется. Сейчас перебесится, все поймет. Вспомнит, как им хорошо было. Не то что с его «бревном». Сам же тогда анекдот писал…
Ласка потерпит. Переждет. Уроки жизни даром не прошли. Она на все готова. Способов есть масса. Голова у человека зачем? Чтобы думать и выход из ситуации находить. Если надо, еще и бабку найдет специальную. Но, говорят, бабки – это плохо. На потенции мужской, говорят, сказывается. А это было бы жаль. И потом, пару-тройку раз родить придется? Придется! А если через него детям потом что-то наколдуется?
Можно и так, без бабки пока. Мы сами с усами. Главное – терпение. Эту-то его она видела. Без слез ведь не взглянешь! Сама упустила такого мужика! Цеплялась бы за него, ублажала, рожала, каждое словечко подхватывала! Тьфу… На нее даже обижаться грех. Ее просто надо с достоинством перетерпеть. Переосилить. И перечеркнуть.
Терпение и труд все перетрут.
Хоть Таня отправилась в путь на машине, а не на огненной колеснице Гелиоса, она ощущала себя летящей по воздуху. Движения в сторону Москвы в этот час почти не было. Ей оставалось минут пятнадцать пути до Сашиной клиники, когда раздался телефонный звонок. Ее телефон до этого молчал, потому что кончились деньги. Она собиралась пополнить счет прямо в аэропорту, но усталость вытеснила все из головы. Наверняка муж позаботился, кто же еще! Она сунула в ухо наушник, откликнулась.
– Тань… Алло… Это ты?
Звонила обеспокоенная Ольга. Прежде у них было принято сразу сообщать о благополучном приземлении.
– Я, Оль.
– Ты дома? У тебя все в порядке? Я не узнаю твой голос. Это ты, Таня?
– Я, Оль.
Таня прокашлялась. Правда, голос у нее выходил чужой. Она совсем забыла, что выла нечеловечески. Совсем забыла, будто и не было такого.
Она была рада Олиному звонку. Он возвращал ей жизнь.
– Оль, я прочла переписку Олега с любовницей. Он свою почту не закрыл. Я пока в шоке. Убью его и ее, я так думаю. Кстати, забыла тебе сказать, я беременна. Теперь, наверное, аборт буду делать.
Короткая пауза.
– Таня, – очень членораздельно, как гипнотизер, проговорила Оля в самое Танино ухо, – слушай меня внимательно. Все это чушь. И любовница, и аборт. Забудь. Ты помнишь, о чем мне пришлось забыть? Слушай. Мы с Бруно очень большие друзья. Все друг другу говорим. Он страшно жалеет, что развелся с женой. И она тоже. Он говорит, что больше всего сейчас бы мечтал спокойно и достойно стареть. Рядом с ней. Он меня ревнует. Глупо, ты же видишь мою жизнь. Но это не объяснить. Ревнует меня… Слышишь, Тань?
– Да, – откликнулась Таня уже более своим голосом.
– Он говорит, что его теперешняя жизнь – наказание ему за то, что он мучил жену. Что только сейчас он понял муки ревности. Когда ничего вернуть нельзя. Я его люблю. И он меня тоже. Но страдания у него большие. Не затевайся с местью, Тань. Остынь. Учись принимать то, что изменить не можешь. Прости его, если попросит прощения. Ребенка пожалей. Я так давно мечтала о твоем ребеночке. Дай ему жить, слышишь?
– Спасибо, Олик, родной. Я… Соберусь сейчас с мыслями. Перезвоню тебе.
– Я жду, Танюша.
Не успела отключиться – новый звонок. Прорвало.
– Тасенька! Как вы там? У тебя деньги кончились, я положил только что.
Герой-любовник! Воркует, как настоящий. Таня вспомнила: надо было садовые ножницы с собой прихватить. Отчикать ему все, как Абеляру… Молодец этот Фулберт. Только сейчас Таня его поняла. Все его страдания, чувство оскорбленного доверия, ненависть к вероломству. Что такое – поступать цивилизованно? Это чтоб тебя унизили, сожрали, растоптали? А ты лежи в плевках и грязи и радуйся: цивилизованно-то все как! Ну раз так – потерплю. Весь мир от этой терпимости уже в дом терпимости превратился. Никто ничего не уважает, не боится… Святого ничего не осталось…
– Танюш, ау! Слышишь меня?
– Слышу.
– Как вы там?
– Я уже тут. Ошиблась с датой вылета. Билет на сегодня оказался. Успела в последний момент. Знаешь что? Подъезжай, пожалуйста, к Саше. К Александру Ивановичу. Кое-какие вопросы надо выяснить. Ты нужен. Сейчас окончательно кое в чем разберемся.
– Как здорово, что ты уже тут! Я соскучился по тебе. Еду. Мне тоже, кстати, с Сашей переговорить надо. Давно собирался.
«Я, кажется, даже знаю, о чем, – подумала Таня. – О моем безнадежном бесплодии. Или о шансах. Есть ли у нас шансы на беби?»
Вот все сейчас и решится. Ну, не все, но многое. Таня с приятным чувством представляла, как Олег узнает про ВИЧ. Сейчас она не могла понять, из-за чего, собственно, переживала все эти дни. Это же самое лучшее, что только могло быть! И ножниц никаких не надо! Ох, как же он сейчас подергается, бедный свитхарт! Она еще от этих военкоматчиков его зачем-то спасала, дура-то, а? Надо было помочь дверь долбить. «Конь в пальто! Манто!»
Они подъехали почти одновременно. Таня подхватила сумку и полезла из машины. Олег с изумлением смотрел. Он явно сначала не узнал ее. Не понимал, почему из Таниной машины вылезает кто-то другой. Толстая растрепанная злая тетка с серым лицом.
Он явно испугался, когда все-таки признал в тетке свою жену.
– Тань, Тань! Что с тобой? Ты что?
Таня сначала не поняла, в чем причина его обеспокоенности.
А! Куртка поверх телогреечки! Это ничего. Это ты перетерпишь. Ты сейчас такую новость узнаешь, держись… Две новости! И обе – хор-р-рошие! Одна лучше другой.
Таня была счастлива. Но счастье ее носило совсем иной характер, чем светлое счастье обычных людей, живущих в границах добра и зла. Таня в данный момент была за гранью. Поэтому счастье ее уподобилось счастью Медеи, расправившейся со своими врагами. И даже с детьми. Но и это, оказывается, может быть счастьем. Только лучше не доводить человека до счастья такого рода. Не греет оно. Хотя и очень ярко проявляется.
Приемный день в клинике кончался, но Саша был у себя. Так, по крайней мере, сказала девица из регистратуры, тоже до крайности удивленная Таниным обликом. Во всяком случае мимолетный взгляд ее на Таню о многом говорил. Привыкли тут к гламуру. Приходят обычные беременные бабы, а наряжаются, как на светский раут. Общаются, как те, в ресторане тогда… С собачками. Про марки часов. А эти – про марки колясок, про аллергию, диатез и как потом брюхо убрать. Дуры. Наотбивали богатых мужиков у баб постарше себя, а сейчас сидят-красуются. Думают, им не изменят. Думают, их старость не ждет. Все получат по полной программе. И мужики их получат. Обязательно. Головами думать надо, а не тем, что между ног…
Таня приблизилась к двум щебечущим беременным, одетым как на фотосессию глянцевого журнала. У каждой сбоку красовалась немыслимая сумка – необходимейший для каждой суки атрибут современности. Сумки – это главная гордость. Так продиктовал культовый американский фильм про многообразную и разветвленную сеть любительниц городского секса. Именно после этого фильма Таня принципиально отказалась от фирменных сумок. Зомбироваться до такой степени, чтобы по задумке кинопродюсеров бросаться за разрекламированным лейблом, значило признать полное поражение человека в попытке сберечь хоть какое-то оставшееся человеческое достинство перед лицом всемогущей рыночной экономики.
Вот они сидят, рыночные… Гордо смотрят на Таню. Даже с возмущением. Как это она сюда попала? В элитное заведение, вся с дуба рухнувшая такая… Да еще с приличным, представительным мужиком. И он ее за плечики пытается приобнять, а эта… руку его стряхивает.
Поравнявшись с гламурщицами, Таня по-деревенски приосанилась, повела плечами и – не в полный голос, но очень внятно – пропела одну из любимых баб-Нининых частушек:
Девки с сумками раскрыли рты. Ушам своим, видать, не поверили.
– Да, девки? – все еще поводя плечами, подмигнула им Таня, проплывая к Сашиному кабинету.
Олег, сдержанно улыбаясь, придержал ей дверь.
Последнее, что слышала Таня из-за не закрытой пока двери кабинета, было хихиканье пациенток. Вот! Голос крови сильнее гламурной позолоты. Небось подумали: «Дает баба! Во мужик – на деревенщине женился какой! Ну, пусть теперь развлекается…»
Саша сидел за своим столом и что-то быстро писал.
Непередаваемое словами удивление отразилось на его добродушном лице, когда он увидел перед собой Таню с Олегом.
«Шутки шутить любишь?» – подумала Таня, вспомнив про Сашины «две новости» и еще про то, как он, отвлекаясь от пациентки на кресле, отвечал по мобильному: «Я в органах! Не могу говорить». И кто-то еще над этим смеялся… Шутник…
Александр Иванович сочувственно смотрел на Таню.
– Я, Саш, не дожидаясь… С корабля на бал… Хочу кое-что Олегу рассказать. Глаза ему пора открыть, да? Как думаешь? – говорила Таня, не отрывая глаз от лица крайне непорядочного и бессовестного человека, которого она некогда еще другом считала. – Ты покажи Олегу анализ мой, пожалуйста, – попросила Таня.
– Тань, сядь. Сейчас все покажу. Хорошо, что вместе зашли.
Таня уселась на стул для пациентов напротив Саши.
– Сядь и ты, Олег, пожалуйста. Кофе, чай хотите?
– Нет, – отказалась Таня, – не до чаев. Пусть посторонние покинут помещение.
Саша все понял.
– Лара, выйди, будь добра, – велел он медсестре, копошившейся за ширмой.
Та немедленно повиновалась, прошуршав за их спинами.
Дверь закрылась.
– Таня, сегодня пришел второй анализ. Раньше на день почему-то. Но – не важно. Неутешительная новость. Опять плюс, – выговорил Саша на одном дыхании.
– Какой плюс? Вы о чем, ребята? – встревожился Олег.
– А он у нас ничего не знает про плюс, – ласково пропела Таня. – Ты расскажи ему, Саша, про то, какой-такой плюс у нас нарисовался.
– Мы в плюсе! – радостно обернулась она к мужу. – Скажи ему скорей, Саш. Не томи. Тем более все подтвердилось.
У нее даже сердце не екнуло от новости хорошей. Собственно, она так и хотела, об этом и мечтала по пути сюда. Такой именно диагноз ей был нужен для полного счастья. Только бы еще на рожу «малыша родного» взглянуть. И все!
Но сейчас предстояло полюбоваться родным, так сказать, лицом. Как там у Фета?
Вот-вот… Будут сейчас волшебные изменения. И робкое дыхание будет. За все надо платить. За весь энергообмен. Валяй, конь в пальто, подключайся! Знание – сила!
Она видела, как побледнел Олег от Сашиных слов.
Отлично! Один – ноль! Вернее, увы: один – один…
Саша тем временем показывал Олегу бланки анализов. Тот смотрел на них, как кролик на удава. Понимал и не понимал.
– Тили-тили, трали-вали, это все мы проходили, хоть нам совсем не задавали, – промурлыкала абсолютно довольная эффектом Таня и подмигнула Саше.
Олег молчал, обхватив голову обеими руками.
– Но и это еще не все! – голосом доброго телеведущего пропела Таня. – Далеко не все! У нас с Сашей для тебя главная новость припасена, да, Саш? Отличная новость, пляши! Я беременна! Уже больше месяца! Вот оно как! Ты хотел беби? Так оно есть! Подпорченное немного беби, с ВИЧем, понимаешь?
У Олега округлились глаза.
– Одно только непонятно мне, Саш, – продолжала Таня, не отводя взгляда от лица мужа. – Проясни, пожалуйста, ситуевину. Народ жаждет знать: за каким хером, ты, доктор, пустил эту свою лажу насчет моего бесплодия?
Олег моргнул и кивнул.
– Да, я как раз об этом шел говорить… Что это было? – спросил он, как бы не совсем очнувшись от обморочных новостей.
– Что это было? Вы о чем? Что-то я вас совсем не пойму, ребята. Какое бесплодие? Когда о нем речь шла? – очень правдоподобно заудивлялся Александр Иванович. – Кто вам сказал?
Он еще святую невинность надумал из себя изображать. Вообразил, она ничего не докажет. Ох как же он ошибается…
– Саш, подожди, – вымолвил Олег, еле заметно пришепетывая, что случалось с ним в минуты особо сильного волнения. – Саш, ты хочешь сказать, что о Танином бесплодии никогда ни с кем не говорил, никогда не считал ее бесплодной?
– А с какого перепугу я бы ее считал бесплодной, интересно? Вот перестали вы с ней предохраняться, она тут же забеременела. Несмотря на возраст, кстати. Ты, Тань, прости, но в медицине существует термин «позднородящая». После двадцати пяти лет, представь себе, женщина считается позднородящей. Ну, сейчас модно молодость продлевать. На Западе все почти перешли на роды после тридцати… Однако позднородящим забеременеть гораздо труднее. А у тебя организм замечательный, все как часы сработало.
Искренне у него получалось. Достоверно. Просто, как правда.
Похоже, он и вправду не имел отношения к теме Таниного «бесплодия». Это, наверное, муженек сам выдумал для своей «родной малышки», чтобы пожальче выглядеть в ее дорогих глазах. Накипело у него…
На Сашу, наверное, зря она набросилась. Тут так и хочется поверить.
Если вообще можно кому-то и чему-то верить.
– Так, – произнес Олег. – Понятно.
– Что тебе понятно? – спросил Саша.
– Понятно, что я… Конченый дебил. Что теперь делать? Мне, похоже, кровь надо сдать? Хотя… И так все понятно… Но я завтра поеду и сдам.
Таня сидела и делала вид, что внимательно разглядывает бланки собственных анализов. На самом деле все ее внимание было направлено на Олега, его реакцию, мучения, страдания начального этапа осознания всего ужаса. «То ли еще будет!» – знала Таня на собственном опыте.
– А все-таки с бесплодием я ничего не понял, – обратился Саша к Олегу, – какие тут ко мне претензии и что это было?
– Я… я позже тебе объясню, Саш, – выдавил Олег, – забудь сейчас об этом, извини.
– И мне поясни кое-что, ладно? – попросила Таня, не отрывая глаз от бланка анализа.
Смотреть на мужа ей не хотелось.
Взгляд ее, до этого рассеянно блуждавший, вдруг сконцентрировался. Она заметила какое-то несоответствие. Как очнулась. Вчиталась в цифирки на бланке. Подняла голову на Сашу. Еще раз вчиталась. Взяла первый бланк. Сопоставила. Опять глянула на Сашу.
– Что? – спросил он. – Что там такое?
– Саш, дай мне, пожалуйста, мою карту. Что-то я ничего не пойму. Или у меня крыша съехала окончательно, или…
– Что ты увидела? – заинтересовался Саша, вынимая из картотеки Танину карту.
– Ты понимаешь, всю свою долгую жизнь позднородящей я была уверена, что группа крови у меня первая. А чтой-то тут в обоих анализах стоит вторая группа? А? Может, я путаю что-то. День сегодня путаный…
Олег заинтересованно придвинулся, склонился над Таней. Она отодвинулась, как в общественном транспорте отодвигаются от чужого.
– Таня, Таня, прости меня, – шепнул Олег. – Я очень виноват.
Она постаралась отодвинуться еще дальше.
– И вот еще что… Вопрос попутный возник… – Таня порылась в своей сумке и достала записную книжку, которую так старательно заполняла в самолете. Она, кажется, сегодня летела в самолете? Сегодня? Или сто лет назад?
– Я когда сдавала повторный анализ? Я сдавала повторный анализ третьего октября! А почему тут значится второе?
– Таня, выслушай меня, не занимайся сейчас этой ерундой. Послушай, ну, – громко произнес Олег. – Я виноват. Я… был на исповеди. Я покаялся. Я прошу у тебя прощения.
– Наш пострел везде поспел, – сказала Таня.
Олег сейчас очень ей мешал.
– Я покаялся месяц назад. Я должен был тебе все рассказать раньше, но… духу не хватило.
– Подожди, Олег, – остановил его тем временем Александр Иванович. – Тут у нас сейчас вопрос очень серьезный с Таней решается. Ты еще не понял. А я уже начинаю понимать. А ты, Тань?
– Я пока не очень, но вопросы появились. Ответишь?
– Давай вместе смотреть. Во-первых, группа крови у тебя первая. Тут стоит вторая. Оба раза. Что это значит? Два раза ошиблись в лаборатории? Ну, это уж ни в какие ворота… Та-ак. Смотрим дальше. Была ты у меня на приеме последний раз третьего октября. Тут у нас другая дата… И результат на день раньше пришел… Что-то я, кажется, начинаю понимать…
Лицо врача пошло красными пятнами, как тогда, две недели назад, когда он сообщал Тане страшную новость.
– Подожди-ка, Саш! Я же совсем забыла! Можно у тебя в Интернет выйти?
– Вот, садись, – доктор указал на свое место за рабочим столом.
Таня быстро открыла свою почту. Целых три письма от Даны! А она и не помнила про тот анализ все это время.
Первое письмо состояло только из одного слова: «Ура!»
– Ура, – повторила Таня и посмотрела на Сашу и Олега, как на свидетелей чуда. – Ура, понимаете?
Второе письмо содержало все результаты, подробно прокомментированные Даной. И главное: анализ на ВИЧ – отрицательный. Группа крови, кстати, первая!
– Саша, иди, читай! – не веря себе, освободила Таня место у компьютера.
– Я, Саш, четвертого октября летела в Цюрих и случайно встретилась с моей школьной подругой. Она врач и летела в клинику туда. Помогла мне на всякий случай анализ сделать еще один. Я думала, что результат узнаю там. А оказалось, я дату вылета перепутала. Нервы шалили, когда билет покупала. Плохо соображала. Прилетела сегодня, домой еле добралась, хотела сразу в Интернете письмо от Даны посмотреть, а потом… отвлеклась…
Александр Иванович кивнул, прошел к двери кабинета, распахнул ее и громко позвал:
– Лара! Лара!
Из кабинета напротив выглянула медсестра.
– Лара не у вас? – громогласно спросил доктор.
– Она была тут, только что вышла, в регистратуру, наверное, спустилась, – послышался ответ медсестры. – Я за ней сбегаю, Александр Иванович.
Дверь так и осталась открытой. Слышен был четкий стук каблучков и призыв:
– Лара! Лара! Скалкина! Иди, тебя работа ждет!
«Смешная фамилия у Лары, – подумала Таня, – Скалкина. Лара Скалкина. Вот так общаешься с человеком и фамилию даже не знаешь».
Она почувствовала, как на нее навалилась невыносимая усталость. Лечь бы сейчас прямо тут на кушетке и уснуть. И потом уже думать про все. Что хорошо и что плохо в ее жизни.
В голове звучало: «Лара Скалкина! Лара Скалкина!»
Неожиданно для самой себя (она и потом не сможет объяснить, почему ей захотелось это узнать) она спросила:
– А сколько лет Ларе?
– Двадцать три, – донесся ответ Саши.
– Ла-ска, – сказала Таня.
И в этот миг в дверях возникла стройненькая фигурка с милым личиком.
– Ну, здравствуй, малыш мой родной! – приветствовала ее Татьяна.
– Эй! – крикнула Тане Медея, свесившись со своей огненной колесницы. – Пришел твой час. Развернись по полной программе!!!
Лара будто и не удивилась вовсе. Что было намешано в этой хорошенькой головке? Какие представления о людях, их чувствах и побуждениях?
Она не только не удивилась. Она просияла.
Это-то и было самое потрясающее. Об этом отразившемся на гладеньком личике выражении счастливого удовольствия Таня потом вспоминала долго.
Лара широко распахнула ясные глазки.
– Ты рассказал ей, Олежка, да? Я знала, ты поймешь, как я тебя люблю! – восторженно промолвила медсестра, обращаясь к долгожданному любимому.
Олег, не веря тому, что слышит, с ужасом смотрел на девушку.
– Она тебе сказала, что у нее ВИЧ? А у меня – нет! Ты ее остерегайся, Олежек. Второй анализ подтвердился. Да, Александр Иванович?
Дурной сон. Все казалось дурным сном. И вот она возникла, девушка из ее кошмарных снов, такая нежная, трогательная, ухоженная, юная. Но вполне нормальная хищница. Лисица с острыми зубищами. Или крыса. Такой представитель земной фауны. Ничего не поделаешь.
– Да, Александр Иванович? – повторила вопрос Лара, но торжество в ее голосе чуть приутихло.
Только сейчас она вгляделась в лица других, а не в лицо собственной ликующей удачи.
– Пройди-ка сядь, – велел Александр Иванович.
Лара прошла и села. Рядом с Олегом. Он оказался в центре. Справа от него пребывала измученная и некрасивая Таня, лицо которой было искажено ненавистью. Слева, у окошка? – очаровательная, свеженькая, но слегка настороженная Ласочка.
Александр Иванович подошел к двери, запер ее и положил ключ в нагрудный карман рубашки.
– Ты понимаешь, что тебе за это будет? – спросил он свою помощницу. В голосе его звучало удивление и недоумение одновременно.
Он словно заново вглядывался в существо, с которым провел больше двух лет в одном кабинете, про которое, как ему казалось, он знал все.
Ну почти все. Она пришла к нему сразу после медучилища, по солидной рекомендации. Старательная, аккуратная, благополучная, улыбчивая. Пациентки хвалили ее удачливые руки: боли не причиняла, укол – чик и все, никто даже не успел испугаться. Заезжал за ней серьезный мужик на очень-очень солидной машине с шофером. Вроде замуж собиралась. Потом, как полагается, расстались. Переживала. Не особо долго. Снова кто-то появился. Правда, с работы не встречал. А теперь вот довелось узнать, кто же был ее счастливым избранником.
– Ты понимаешь, что ты наделала и что тебе за это будет? – повторил вопрос доктор, потому что Лара недоуменно и глухо молчала. – Говори! – зарычал доктор.
– А что говорить, Александр Иванович? Что я наделала? – На глазах Ларочки появились неподдельные слезки. – Да, мы с Олегом любим друг друга. Что, мы первые, мы последние? Он, конечно, боится Татьяну Николаевну.
Она намеренно прибавила отчество к имени бывшей (почти наверняка – бывшей) жены своего мужчины. Пусть чувствует разницу между ними, между молодостью и пожилым возрастом. Между перспективой и тупиком.
– Они дом построили, как его теперь делить? Но это все ерунда. Мы все преодолеем. Мне ничего не нужно. Главное – любовь, – быстро, как по заученному, протараторила Лара.
– У нее ВИЧ, Олежек, ты понял? – обратилась она вновь к своему соседу и попыталась взять его за руку.
– Ты ненормальная? – отшатнулся он от нее.
– Похоже на то, – вполне серьезно отозвался Саша. – Есть психически больные люди, у которых полностью отсутствуют некоторые естественные для других человеческие чувства: сострадание, жалость, вина. Род шизофрении.
– У меня ничего не отсутствует! – крикнула Лара запальчиво. – Я в церковь хожу, записочки подаю!
– Помогает? – спросила вдруг Таня с проснувшимся интересом.
Вот наступил момент разоблачения. Обычно, это она твердо знала как сценарист, счастливый конец преподносился зрителю скомканно: чего теперь тянуть, все ясно, зло посрамлено, добро торжествует, пышная свадьба добра, не менее пышные похороны зла – все довольны, все ликуют. На десять минут эпизод. Но в ее собственной истории ей далеко не все было ясно. Она, чуть отстранившись, смотрела на Олега и Ласку как на пару.
А ведь вполне! И очень даже! Ей двадцать три, ему тридцать пять. В самом расцвете, идеальная разница в возрасте. Он удивительно красив, она даже и не заметила, как он из мальчишки стал таким завидным мужиком. Для нее он так и оставался мальчишкой, в которого она, девчонка, влюбилась, на самом деле ничего от него не хотя, не ожидая, не выстраивая. Девушка рядом с ним – хоть куда. Красивая – загляденье. Макияж – чудо искусства. Как это Таня раньше не разглядела? Целеустремленная – как мало кто. У нее все будет под контролем. Пусть себе живут, разбираются.
Тане вполне было достаточно хороших новостей на сегодня. Она здорова. Это главное. Ребенку не грозит с этой стороны ничего. А там будет видно.
Ей сейчас не хотелось слушать ответ Лары на ее вопрос. Она спросила просто так, импульсивно, не думая. Ей хотелось выйти из этого кабинета, спокойно доехать до своей московской квартиры, лечь… А там видно будет.
– Саш, открой мне, пожалуйста, дверь, я пойду, пожалуй, – попросила она, вставая.
Медея, притормозившая бег своей ослепительной колесницы ради зрелища Таниной расправы над соперницей, разочарованно притопнула, гикнула и умчалась навсегда. Может, поторопилась? Может, стоило досмотреть до конца? Или увидела вдалеке другую, более перспективную цель?
Человечество за три тысячи лет изменилось. Научились прощать? Научились терпеть? Ну, это вряд ли. Во всяком случае, далеко не все…
Житейское море… Где найти тех, кто движется по нему при полном штиле и безветрии? Нет таких. Бури налетают внезапно. Они не обходят никого: ни злых, ни легкомысленных, ни добропорядочных, ни праведных. Почему? Почему так? Почему и на хороших ураган распространяется с той же силой, что и на плохих? Даже задавать такой вопрос не стоит. Жизнь земная состоит из череды испытаний. И участь наша решается от того, насколько хватит нашего терпения, стойкости, силы духа. Не райские кущи, не череда удовольствий – постоянные искушения, ошибки, преодоления составляют существование людское. Почему хороший и надежный Олег изменил любимой жене? Кто-то скажет: «Да все они такие». Это неправда. Не все. Кто-то скажет, что мужчины полигамны и иначе быть не может. И это неправда. Ярлык полигамности – удобный, но уж очень невнятный. Мы же не о животном говорим, а о человеке, наделенном душой, умом, верой, наконец. А если переводить разговор в плоскость зоологии, то ведь там свои законы. У животных существуют брачные сезоны, которые сменяются многими месяцами без секса. Животные совокупляются только для продолжения рода. Беременная самка не подпускает к себе самца. Его роль сыграна, задача выполнена. Были времена, когда человеческая полигамность называлась другим словом. Разврат, например. Отступившегося от слова, данного Богу, человека жалели как погибшего. Ведь главное в себе погубил – душу. И если уж вспоминать былые слова, то давайте скажем про Олега: «Бес попутал». Не устоял перед искушением. Не смог. Человек грешен. И бывает очень слаб. И нам ли осуждать? Нам ли судить? Понять бы… Себе бы помочь не оступиться…
Есть великая молитва св. Ефрема Сирина: «Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми. Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему. Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь».
Вот эти слова бы помнить, они защитят лучше самого прочного щита. Но помнить – тоже надо учиться, плывя по житейскому морю.
– Таня! Не уходи! Я все вижу, понимаю. Я виноват! – вскочил Олег, как бы проснувшись. – Ты что, на самом деле сумасшедшая? – крикнул он Ларе с ужасом. – Ты понимаешь, что ты наделала?
Все заговорили одновременно.
– Таня, останься на несколько минут, – просил доктор.
– Что я такого наделала? – вопила Лара.
– Таня, мы уйдем вместе, – стонал Олег.
Сопротивляться не было сил. Она снова села.
– То есть ты отказываешься признаться в том, что совершила? – подвел итог Александр Иванович.
– Хорошо. Я сказала, что Татьяна Николаевна бесплодная. Но ведь если люди больше десяти лет в браке живут и у них нет детей, такой брак считается бесплодным. Нас учили, что даже если два года без детей, то и так бесплодным можно считать. А тут десять. Вот я и сказала. Это что, преступление – правду сказать?
– Ты сказала, что это диагноз врача. Авторитетный диагноз на основе обследования. И что он мне как другу не решается об этом сказать. Было такое? – с ненавистью обратился к ней Олег.
«А-а-а, вот оно как было, – подумала Таня. – Хорошо девочка поработала. В удобном месте Олег себе подругу нашел. Удобнее не придумаешь. Только перед Сашей стыдно ужасно. Набросилась с обвинениями на человека, который ни сном ни духом… Сгоряча. Хоп – и выводы готовы. Теперь стыд. Как в истории с Верой бедной. Вечно человек считает себя самым умным…»
– Хорошо! Она не бесплодная! А то, что у нее ВИЧ, тебе этого мало? Она его откуда взяла? Воздушно-капельным путем? Путалась с кем-то! Теперь тебя заразит, нас заразит, ты подумал об этом? – базарно, не сдерживаясь голосила вовсю Лара.
– А если ВИЧ – это твоя выдумка? И мы уже во всем разобрались? Что будет? Ты об этом подумала? – спросил Александр Иванович.
– Анализ повторный пришел! – крикнула в его сторону Лара.
– Так. Подвожу итоги, – объявил доктор. – Я сейчас все всем объясню. Расставим последние точки. Ситуация видится мне следующим образом. Олег и моя медсестра Лариса Скалкина состояли в интимной связи. Скалкина воспользовалась своими возможностями, которые у нее были, благодаря работе здесь. Она намеревалась выйти замуж за Олега. Любой ценой.
– Я же тебе говорил. И писал. Это невозможно. Я люблю свою жену! – воскликнул Олег.
– Не перебивай, пожалуйста, – попросил Саша. – Продолжаю. Для того чтобы осуществить свои намерения, Скалкина решила избавиться от соперницы, то есть от моей пациентки Татьяны Красильниковой, жены Олега Красильникова. Для этого она послала на анализ крови на ВИЧ пробирку с кровью другой моей пациентки, действительно инфицированной, о чем Скалкиной было давно известно. Естественно, пришел положительный результат. В чем моя вина? Я, конечно, должен был сверить результат анализа с прежними показателями. Если бы я это сделал, я сразу заметил бы, что группа крови Татьяны Красильниковой отличается от группы крови, обозначенной на результате анализа. Я полностью доверял своей помощнице. Я никогда раньше не сталкивался с такими случаями, мне в голову не приходило. Теперь – отныне и навсегда – буду сопоставлять все, до самой последней черточки.
Мне очень трудно было говорить о том, что показал первый анализ. Я давно знал Татьяну и тяжело переживал за нее. Я надеялся, что в лаборатории произошла ошибка. Такие случаи известны. Татьяне был назначен повторный анализ. На следующий день после того, как я объявил ей результат первого. Она должна была приехать второго октября. Я просил ее провериться вместе с мужем, чтобы иметь определенную ясность. Но на следующий день Татьяна не явилась.
– Я ночь без сна провела. Машину вести не могла, вернулась с полдороги, – уточнила Таня.
– Я помню тот вечер! И то утро! – сквозь зубы вымолвил Олег. – Ты меня, конечно, не простишь… Как мы тогда к Вере шли… О-о-о… Гудрый Мудвин…
– Однако Скалкина все же послала анализ крови на ВИЧ пациентки Татьяны Красильниковой именно второго октября. И вполне понятно почему. Она досконально продумала каждый шаг. Заранее вызвала инфицированную пациентку, чтобы вторично совершить подлог. Ну, не каждый же день ей ту женщину дергать? Взяла кровь второго числа, отправила. Татьяна пришла на следующий день, все замечательно. Она ждала результата, надеялась на ошибку. А надеяться было не на что. Потому что Скалкина так решила. Ты-то, Скалкина, на что надеялась?
Лара тупо молчала.
– В принципе, и так вполне понятно, на что надеялась Скалкина. Вариантов множество, каждый из которых способен был привести к желаемому результату. Во-первых, вполне вероятно, что пациентка с таким диагнозом не решится рожать. Сделает аборт. Из сострадания к мукам ребенка в случае, если он тоже окажется инфицированным. Во-вторых, муж, у которого наверняка не окажется ВИЧ, убедится в измене жены и, что совершенно естественно, не захочет дальше состоять с ней в браке. В-третьих, пациентка, лишившаяся и мужа, и ребенка, да к тому же и уверенная в том, что у нее в крови вирус иммунодефицита человека, вполне способна наложить на себя руки.
– О таком я не думала! – возмутилась Лара. – На чужом несчастье счастья не построишь!
– Ух ты! – восхитилась Таня.
– Что в итоге? – отмахнувшись от Скалкиной, резюмировал доктор. – К счастью, Татьяна сделала еще один анализ. К счастью, Татьяна обратила внимание на несовпадение ее группы крови с той, что обозначена на наших анализах. Много счастливых совпадений. Но так или иначе это бы раскрылось. Я и сам собирался послать Таню на независимую экспертизу, так сказать. Надежда умирает последней. И даже если бы я ее никуда больше не отправил, все равно это обнаружилось бы в ближайшее время. В ее состоянии кровь на анализ берут часто.
Что, Скалкина, признаешься?
Скалкина зарыдала в голос.
– Ты признаешь свою вину, Скалкина? – настойчиво повторил врач.
– Это случайно. Я случайно, – лепетала Ласка.
– И ВИЧ-инфицированную больную ты вызвала на анализ случайно на второе октября? Без моего ведома? И послала ее кровь под чужим именем случайно два раза?
– Я… Я не хотела…
– Я хочу, чтобы ты внятно сейчас сказала, что именно ты хотела.
– Я хотела, чтоб все было по-честному, – задыхаясь в рыданиях, выплевывала слезные слова Скалкина. – Я хотела, чтоб она так же мучилась, как я. Почему я должна была страдать, а она жила как ни в чем не бывало? Мне одной плохо должно быть? Меня можно бросить, а ее нет? Пусть бы она знала правду! И пусть бы поплакала, как я плакала.
– Да в чем же она-то перед тобой виновата? – вскричал Олег. – Мне бы мстила! Убила бы меня! Покалечила. Она-то что тебе сделала?
Олег не догадывался, что задался сейчас вечным вопросом всех времен и народов.
Вот почему, когда мы покупаем что-то новое, обязательно изучаем инструкцию по использованию? Тут даже отвечать не надо. И так ясно-понятно, что мы хотим, обзаведясь этим чем-то, получать пользу, выгоду, удовольствие и так далее. Хотим, чтоб было нам в плюс. Вот мы и читаем, что можно делать, а что нельзя. И что будет, если сделаешь, как нельзя. Что-то может сломаться. Выйти из строя. И иногда даже насовсем. Невосстановимо. Именно поэтому мало кто, кроме неразумных детей, совершает запретные действия с нужной в хозяйстве вещью, зная о возможности сугубо негативных последствий.
Но если дело касается столетиями изученного механизма человеческих отношений, мы становимся слепы и глухи. В собственной жизни мы первопроходцы. Зачем нам чужие правила и инструкции? Каждому из нас (в этом-то и прелесть, и кошмар жизни одновременно) кажется, что мы можем себе позволить установить собственные правила, что наши интересы стоят на первом месте, наши чувства – самые нежные, тонкие и важные. А кроме того, все мы уверены, что сами разберемся в собственной каше, если уж надумаем ее заварить. К черту инструкции!
И, как только инструкции получает черт, каша заваривается – не расхлебать.
Может быть, иногда стоит полагаться на накопленный человечеством опыт? Просто уяснить, как оно может происходить в объективной реальности, а не в грезах, порождаемых всплеском страсти и жаждой энергообмена…
А в реальности, отнюдь даже не суровой и жестокой, просто честной и равнодушной к нашим заскокам, происходит следующее.
Если в семье появляется третий (третья) – тайный, незримый, посторонний, это обязательно когда-нибудь проявится. Как и почему так получается, лучше даже не думать. Просто надо поверить, что проявится, как ни прячь, как ни таи. Причем в самый неожиданный и неуместный момент.
Семейные отношения ни за что не останутся прежними (теплыми, дружескими, родственными, доверительными), даже если один из супругов пока ничего не знает об измене другого. Есть незримый и непонятный пока людям мир, где не нужно слов, картинок, вещественных доказательств. Этот не расшифрованный пока мир чувств тем не менее существует и даст о себе знать, как только предательство совершится.
Что чувствует женщина, идущая на связь с чужим мужем? Она, конечно, знает, что на чужом несчастье счастья не построишь. Она даже не раз повторяла эти мудрые слова, когда речь шла о других. Ей было тогда все яснее ясного. Но это когда о других, чужих и, в общем-то, ненастоящих. Так – фигурках из кукольного спектакля. Ведь чаще всего так и воспринимаются нами посторонние люди. За них не больно, не обидно. Просто – никак. Другое дело – когда больно становится самой. Ой, как же это ощущается-то, мама дорогая!
Наша Таня, которой сейчас не до смеха и не до воспоминаний о прежних днях, а только бы ноги унести из медицинского учреждения, подарившего ей такой букет эмоций, тоже могла бы вспомнить кое-что, вполне невинное, правда, из ее собственной биографии.
Вот незначительный эпизод. Курсовая по истории. Консультант – молодой, слегка за тридцать, профессор. Всесторонний красавец. Юмор – редчайший и тончайший. Постоянный гость на культурном телеканале. Таня старается изо всех сил. Ей интересна тема курсовой. И не только. Ей принципиально хочется понравиться профессору. Проверить на нем свою женскую силу, свои возможности. Просто, чтоб про себя что-то понять? Или не только?
От стараний понравиться, влюбить в себя привлекательного мужчину Таня даже будто и влюбляется в него слегка. Он поначалу не реагирует. Сухо дает советы, иногда издевается над очевидными ошибками и наивностью. Шуток его все боятся, передают из уст в уста. Трепещут. Убить может словом. Может. Но только тех, кто не закален Рахилью. Таня же прошла такую серьезную боевую подготовку по части выслушать колкость, а потом в мгновение ока на нее же и ответить, да так, чтоб наповал… И чтоб все в рамках приличий, чтоб ни к чему не подкопаться, а лишь удивиться и расхохотаться: «Вот так девочка!!! Ну и ну!» И в результате – опаньки! – начинает профессор смотреть по-другому. По-личному. Глаза теплеют. Потом загораются. Потом руки тянутся приобнять… Ну и так далее, и тому подобное…
Таня прекрасно знает, что руководитель ее женат. Мешает ли это знание прикладывать всевозможные усилия для завоевания профессорского сердца? Нет, нет и нет. Для нее это тренировка. Контрольный тест: «Что я могу?» При чем тут какая-то жена? Она, кстати, тоже что-то там такое преподает в универе, и однажды Таня имеет возможность ее увидеть и внутренне даже исполнить ритуальный дикарский танец вокруг воображаемого костра победы. Ну, было б на что смотреть! То есть вообще! Под глазами морщины, овал лица – говорить не о чем, одета – полное позорище, не накрашена, не подстрижена, ногти под корень, грызет она их, что ли? Бесцветная, скучная, никакая. Ну разве они пара: этот красавец на гребне успеха и бесцветная моль?
Молодая старательная студентка уверена: она лучше знает, кто подойдет ее профессору. Она играет в куклы. Для нее и профессор кукла, и тем более его жена: деревянный чурбачок. Главное для нее – ее игра, ее желание победить. Услышать признание в любви, разжечь его интерес, страсть. К счастью, у нее нет цели прибрать его к рукам, женить, использовать. Эта девочка просто играет. И тем не менее вполне разумный мужчина, интересно мыслящий, ярко одаренный, проницательный – вполне попадается на крючок. И в один прекрасный момент, обсудив какой-то очередной кусок ее работы, прощаясь, берет ее за плечи и… И тут в кабинет заходит его коллега, вообще старуха, лет пятидесяти, с седым пучком и всем, чем полагается таким ученым бабкам по форме одежды.
И эта тетка-профессорша все мгновенно, конечно, просекает. И смотрит на Таню с таким презрением, что взгляд этот впечатывается навеки в девичий мозг. Не на профессора жжет глазом ученая тетка, а именно на Таню! Много, видно, таких Тань на своем веку перевидала. При всей юной глупости значение взгляда Таня понимает. Стыдно ли ей? В тот момент – нет. Почему-то потом, с годами становится стыдно. Но в тот момент – просто очень неприятно. И вопрос жгучий вскипает в груди: «А что я такого сделала-то? Подумаешь!»
А теперь самое время вспомнить, как враждебно, и злобно даже, думала она о профессорской второй половине. Ну что она Тане сделала? Чем обидела, помешала? В какие планы вторглась? В том-то и дело, что ничем не обидела и не помешала! Как ягненок не помешал волку из басни. «Ты виноват лишь тем, что хочется мне кушать…»
Вот в чем виноваты обычно жены перед любовницами: просто тем, что они существуют! И ох как виноваты! А тут еще муж невзначай какой-нибудь компромат на жену подкинет, обидой поделится с близким человеком. То жена крикнула, то не вовремя уборку затеяла, то позвонила во время совещания, а то – ну, дажестрашно писать такое, но придется – она его не понимает! Представляете, какой бальзам льется в этот момент на душу любовницы? Да? Она-то понимает! И еще как! Как никто и никогда. И никого. И вполне для нее естественно, что ненавидеть она начинает не мужа чужой жены, нещадно использующего ее, любовницы, чувственный потенциал в собственных абсолютно эгоистических целях, а его ни о чем не догадывающуюся жену.
Да, любовнице обидно и больно. Очень сильно больно и невыносимо обидно. Она вынуждена таиться, что временами очень унизительно. Вынуждена врать. Вынуждена сидеть одна в праздники, прощаться тогда, когда ей совсем этого не хочется… Много чего тяжелого, неприятного и оскорбительного выпадает на ее горькую долю. И за все это она так или иначе мечтает отомстить не любовнику, а его жене.
Нравится нам такой расклад, не нравится – это ничего не изменит. Это так. Если муж, отправляющийся в легкий круиз по волнам чужих эмоций, думает, что все будет, как он спланировал, что всегда можно расстаться, если что не так, что все взрослые люди и сами за себя отвечают, его можно даже пожалеть. Но слегка. Ведь и он – взрослый человек. А то, что за собственную наивность и недальновидность придется расплачиваться не только его жене, а и ему самому, он мог бы хоть как-то предположить, осмыслить, смоделировать ситуацию.
Можно потом клясть всех женщин, можно кричать обезумевшей любовнице: «Что она тебе сделала?!», поняв, что жена-то по-прежнему, если не больше, дорога и любима. А можно и чуть-чуть подумать заранее.
Но не нам его учить.
Пусть сам. Сам. Это же его жизнь, в конце концов.
Конечно, конечно! Мы отвлеклись. Пора вернуться к нашим героям.
Пора решить, что делать со Скалкиной. Тане – определиться с дальнейшими планами. Олегу – как-то взять себя в руки.
Скалкина рыдает в надежде на жалость хоть одного из присутствующих.
Кто, ну кто же пожалеет эти бедные заплаканные глазки, утрет эти чистые слезки?
Доктор? А почему нет? Ему-то что? А все пациентки ею довольны. Все ее всегда ему хвалят. И кофе она делает лучше всех, сам сколько раз говорил. Она исполнительная. Дело свое знает. И он, кстати, развелся недавно. Ах она дура! Ах она дура какая! Надо было с ним… Как только узнала про развод? – рыдания Скалкиной усиливаются вместе с появившейся надеждой.
– Ты понимаешь, Скалкина, что самое настоящее уголовное преступление совершила? – задает почему-то доктор совершенно неожиданный вопрос совершенно неожиданным тоном. Похоже, горючие слезы не тронули его зачерствевшее сердце.
– Какое уголовное? – спрашивает Лара, переставая от неожиданности рыдать и даже всхлипывать. – Какое уголовное? Я же никому вреда не причинила. Кому стало плохо?
– Ты воспользовалась своим служебным положением. Ты подлог совершила. В остальном – не ко мне. Где положено тебе разъяснят, что ты не так сделала, – пытается втолковать Александр Иванович.
– А я никому ничего не скажу. Я скажу, что это все вы, вы придумали! И меня заставили! – вопит Скалкина отчаянно.
– Значит, правильно я сообразил, что диктофон надо бы включить, – вздыхает доктор. – Сам себе не верил, а подстраховался. Все записано, Скалкина. Вся беседа наша. Ничего не поделаешь.
– Саш, – говорит вдруг неожиданно для себя самой Таня, уставшая тут быть, – может, отпусти ты ее, а? Пусть идет на все четыре стороны. Мне все равно.
– Нет, – мотает головой Саша. – Не могу. Ты же видишь: она не перестанет. В другой раз, в другом месте… Повторение будет.
– Зачем же ты так? – с болью спрашивает Олег ту, кого в письмах называл «малыш мой родной», причем по большей части искренне, по крайней мере на первых порах.
– А ты думал: использовал меня – и все?! Да?! – орет в ответ Ласка.
– А ты-то сама где была, когда тебя использовали? В магазин ходила? – спрашивает доктор.
Выяснять больше нечего и незачем. Дальнейшая судьба Скалкиной Тане неинтересна. По крайней мере в данный момент. Ей хочется домой. Передохнуть, постоять под душем, позвонить своим, чтоб не волновались, выпить чайку… Зажить своей нормальной, обычной, неспешной жизнью с ее мелочами, обыденностью…
Они уходят вместе. Таня и Олег.
Вместе ли они, и будут ли вместе – этого Таня не знает. Надо просто отдышаться. Что-то понять про себя, про них. И про третьего человека, который уже столько выстрадал вместе со своей мамой. Этому, третьему, требуется много: покой матери, голос отца, возможность расти и появиться на белый свет. На самом-то деле главный сейчас – он.
Олег привез Таню в московскую квартиру. Он хотел остаться с ней и чтобы все пошло по-прежнему. Он уже почти два месяца и жил так, как выбрал. А выбрал он верность своей жене. Было… затмение. Он сумел все преодолеть сам. Так ему казалось.
Но если в истории участвуют трое, то что бы там один из участников ни преодолел, история не закончится, пока каждый не пройдет свой путь до конца. Он раньше этого не знал. Понял только теперь. Как и то, что все теперь изменится в его жизни. А как – он не брался даже предполагать. Сейчас он просто хотел быть рядом с Таней. И только.
В подъезде, у лифта, встретили Лидку. Без синяка. Как всегда ослепляющую яркостью и силой.
– Чего понурые такие? Заходите – поддадим хоть! – позвала Лидка, зазывно глядя на Олега.
Тане стало смешно.
Жизнь продолжалась. Лидка пребывала в поиске. Тем более вариант напрашивался: лоджии рядом, лезть никуда не надо, только ножку за ножкой перекинула – и все. Правда, муж теперь плохо спать стал… И Танька вон нервная вся из себя…
Дома было хорошо. Таня посмотрела на себя в зеркало: пугало огородное. Оделась – ворон пугать. Но распугала ведь! Всех ворон распугала. Она нащупала свою седую прядку на макушке. Интересно – увеличилась после всего этого? Вроде нет. Странно.
Тут позвонила на домашний баба Нина.
– Таньк, ты куда пропала? Нигде тебя нет. А мы старики! Позаброшенные!
– Баб! Мне Олег изменял! Целый год изменял мне, а я беременная! – Таню как прорвало. Наконец-то она могла жаловаться в полный голос. Надо же когда-то и выплакаться окончательно.
– Целый год беременная! – поразилась баб Нина. – Да ты че!
– Год изменял, а сейчас я беременная! – пояснила Таня, еще пуще заливаясь слезами.
Олег стоял рядом и ужасно сострадал.
– Так он тебе с тобой изменял, что ли? – рассердилась бабка.
«Не зря мы – родина Хармса», – решила Таня.
– Ладно, баб, замнем, – сказала она в трубку и засмеялась.
– А что изменил, плюнь, – отреагировала вдруг Нинка. – Он рядом?
– Да, стоит тут.
– Включи-ка селекторную, – потребовала бабка по начальственной привычке.
Таня включила громкую связь.
– Оле-е-ег? – пропела Нинка. – Ты тут?
– Тут, – почтительно поклонился Олег телефонному аппарату.
– Кобель ты засратый, вот ты кто! – загудел певческий Нинкин голос.
– Я очень виноват! – честно и покорно признал Олег.
– Гляди, я с серпом приеду! Сил хватит! – прогромыхала народная мстительница.
– Я знаю! Не надо, – попросил Олег.
«Как же девчонки тогда про серп забыли? Надо будет подсказать», – взяла Таня на заметку очередное орудие мести.
– Танька, переводи на тихую! – велела баб Нина. – Слушай меня. Митька мой тоже раз гульнул. Деда твой ненаглядный. Поняла, что я говорю? Ты одна слышишь? Кобель не слышит? Слушай внимательно.
– Ага, – сказала Таня. Ей отчего-то было весело-весело.
– Гулял, пока я не знала. Как узнала, больше не гулял, – понизив голос до шепота, поделилась Нинка сокровенной памятью сердца.
– Серпом? – заинтересованно спросила Таня.
– Ды что серпом! Только показала… Он сразу в ноги – бух! Гармонист кукуев… Потом расскажу. Не ржи сейчас при своем-то. Построже с ним. Страх должен быть. Не распускай! Отец-то у тебя… С сердцем… Был бы здоров… Ладно. Если что – Рахильку вызовем. Сладим. Другая сила поможет. Береги правнука. Лучше поздно, чем никогда. Пойду деда обрадую. Чтоб не скучал.
– Баб, я тебя люблю, – сказала Таня, забыв про свои недавние слезы.
– А уж я тебя, кровиночку мою ненаглядную, как люблю! Приезжайте со своим, мОзги-то ему повправляем сообща.
– Приедем, баб. Скоро приедем.
Олег радостно кивал рядом.
Не успела Таня положить трубку, раздался новый звонок.
– Ну, – загрохотала Рахиль, – и как это прикажешь понимать?
– Что, Бусенька?
– «Что, Бусенька», – передразнила Рахиль совсем не похожим на Танин писклявым голоском, – а то Бусенька, что ни звонка, ни гудка, ни письма.
– Ладно, Бусь. У меня новость, – начала Таня, глядя на Олега.
Тот запрыгал, умоляюще складывая руки на груди. Ага, испугался, что сейчас ему и с другой стороны привет навесят! Ладно, живи пока.
– Тем более! Новость – так говори, а не молчи две недели подряд! – приказала Буся.
– У меня будет ребеночек. Я беременна, – объявила Таня.
Ей снова почему-то захотелось плакать. Говоря о ребенке, она почувствовала его беззащитность. Сердце ее сжалось от предчувствия любви.
– Ну что ж! – весомо изрекла Рахиль. – Отличная новость! С новым гоем! Передай папаше: наконец-то. Он таки умудрился отстегнуть свои доспехи!
Рахилино громыханье отчетливо доносилось до Олега. Он заулыбался и крикнул в трубку:
– Спасибо!
– Тебе спасибо! – возгласила Рахиль. – Береги жену.
– Фима, ты знаешь нашу новость? Тайбочка беременна! У тебя будет правнук наконец-то! – прокричала она деду Серафиму.
У Тани зазвенело в ухе.
– Береги себя, деточка! – взволновалась внезапно Рахиль. – И никому не говори, чтоб не сглазили. Столько вокруг злых глаз!
– Никому не скажу, – пообещала Таня.
Уже перед самым сном Таня вспомнила, что от Даны было три письма. И что про третье она забыла.
Она скорее открыла почту, нашла среди целого столбца новых писем Данино:
«Танька! Ура! Я так и знала. Ты свободна от страхов. И теперь твое дело – просто ждать. Восемь месяцев ждать и радоваться. Это самое счастливое время, потом поймешь, о чем я. Привет мужу передавай. У вас с ним все теперь хорошо. И так и будет. Можешь мне верить. До встречи в Москве!»
– До встречи в Москве, – сказала Таня Дане.
А самым последним в череде непрочитанных писем было Олино: «Танечка, миленькая моя, как ты? Как вы? Я не хочу, не могу и не буду разделять вас, даже мысленно. Еще и потому, что «вы» раньше состояло из двух «я», а теперь из трех! Помни и думай о долгожданном будущем. Не выдержишь сейчас – и ребенок никогда не научится выдерживать. Будь ему примером. Все забудется, уйдет в опыт. А опыт – самая ценная добыча. Танюша, есть подлая поговорка: «Разбитую чашку не склеишь». Вранье. У нас разбилась старинная фарфоровая чашка. Отдали мастеру. Склеил так, что трещинку найти не можем. Что сейчас? Бережем ее пуще прежнего. Все можно склеить – было бы желание. Но можно и растоптать в пыль. И кому от этого легче? Чашке? Тому, кто растоптал от гневного бешенства? Только воспоминания черные и останутся. Перетерпи. И – жди. Время сейчас – твой главный друг. И я тоже. Я всегда с тобой. Ты можешь положиться на мою помощь и поддержку. Твоя верная Оля».
Она и сама знала, что ее дело сейчас – ждать. Не только появления ребенка. Ей надо было дождаться многого. Доверия мужу, например. Уважения к нему, тепла. Ей надо было дождаться исчезновения смертного ужаса, возникавшего от некоторых воспоминаний. Память – величайший дар человечеству. Без памяти мы бы не выжили. Но бывают переживания, которые просто нельзя постоянно помнить во всей их остроте и беспощадности. И тут нам помогает время, медленно, постепенно, надежно стирающее и укрывающее нашу боль. Все сгладилось, все прошло. Их ожидание нового помогало им идти вперед, не оглядываясь.
Сладкое сердце (англ.).