Не стоило открывать шторы, чтобы в этом убедиться: яростные порывы ветра горстями швыряли дождь со снегом в окна. Нет, Лоренце совсем не хотелось вставать с постели. Не хотелось даже идти на мессу, которую капеллан герцогини Дианы каждый день служил в домовой церкви. Ничего, раз она сказалась больной, так будет даже правдоподобнее. Но она все-таки спросила, поднялся ли уже сьер Филиппо Джованетти. Гийометта ответила, что не только поднялся, но уже и уехал, он покинул дворец, едва рассвело, оставив герцогине записку со словами благодарности. Лоренца очень расстроилась, она надеялась поговорить с ним с глазу на глаз, правда, улица Моконсей не так уж и далеко, и она могла бы съездить туда после обеда...
— Постарайтесь заснуть, сон вам не помешает, — посоветовала молоденькая горничная. — От теплого молока хорошо спится.
Лоренца и в самом деле зевнула во весь рот, бессонная ночь давала о себе знать. Она взбила как следует сбившиеся подушки, поудобнее устроилась и вскоре заснула.
Была суббота, 15 января 1611 года, и в тот самый миг, когда Лоренца мягко соскользнула в объятия Морфея, Жаклин д'Эскоман, которую не сочли нужным больше держать в тюрьме, явилась к королеве Марго. Королева Марго только что приехала из своего замка Иври, где она простилась со старым годом и встретила новый. Бывшая супруга Генриха IV искала себе развлечений, потому что недавно выставила за дверь очередного молодого любовника, который до этого развлекал ее, и поэтому обрадовалась своей бывшей камеристке, которую приняла по-домашнему. Королева Марго так и осталась сидеть у себя в спальне, примеряя очередной парик, пробуя новый чудодейственный крем против морщин, который только что получила от любимого аптекаря, болтая с Жийоной, своей горничной. Жийона служила ей еще до того, как она вышла замуж за беарнца, лет сорок уже, не меньше!
Бывшая королева Наварры смертельно скучала в этот час, и появление плохо одетой маленькой горбуньи, обещавшей поведать какую-то тайну, пробудило в ней интерес. Она приготовилась узнать что-то очень любопытное о мадам де Верней, к которой никогда не питала большой симпатии и у которой, как она помнила, служила д'Эскоман после того, как сама Марго не взяла ее снова к себе на службу.
— Откуда это вы приехали, милая, чуть ли не в лохмотьях?
— Из тюрьмы, мадам, куда меня отправили для того, чтобы я молчала. Мне случилось узнать об ужасном заговоре, посягающем на жизнь нашего доброго короля, и я приложила все свои силы, чтобы предупредить его и уберечь от последствий... Но никто не хотел меня выслушать. Меня отправили в Консьержери и туда же привезли отвратительного убийцу после того, как он сделал свое черное дело.
— До меня доходили какие-то слухи обо всем об этом, но теперь, когда короля нет в живых, я не совсем понимаю, чего вы хотите?
— Отомстить за него, Ваше Величество. Видеть, как чванятся во дворце и в городе те, кто отправил его в могилу, выше моих сил. Они должны заплатить за свое преступление, пусть даже я лишусь жизни!
— Кого вы имеете в виду?
— Я не знаю всех, потому что полагаю, их было гораздо больше, чем я думаю. Но троих я знаю наверняка.
— И кто же это?
— Господин герцог д'Эпернон, его любовница мадемуазель дю Тийе и маркиза де Верней. Вполне возможно, что и королева.
— Королева? Вы замахнулись слишком высоко!
— Не думаю. Разве не на следующий день после ее коронации, которой она так добивалась, нанес свой удар Равальяк? Я пыталась множество раз увидеться с Ее Величеством, но мне так и не удалось к ней приблизиться. Она всегда отказывалась принять меня, бедную женщину, но мне казалось, что больше всего она боится узнать правду, которая могла бы помешать коронации, которой она так желала.
— Кого вы просили устроить вам встречу с королевой? Мадам де Верней, у которой, как я слышала, вы стали доверенным лицом?
— Разумеется, не ее. Я бы обратила на себя только громы и молнии. Нет, я просила об этом мадемуазель дю Тийе, которую видела достаточно часто, потому что постоянно относила ей письма. Одно время я даже жила у нее. Я просила об этом мадам де Курси, которую сумела дождаться у входа в Лувр. Но во время нашего разговора с ней меня арестовали...
— Она на вас донесла?
— Нет, конечно, нет. Появление стражи ее крайне изумило, но она проявила ко мне немалую доброту, передав стражникам деньги, чтобы со мной в тюрьме не обращались слишком уж дурно.
— А почему вы обратились к мадам де Курси?
— Я часто видела ее в доме мадам де Верней в то время, когда ее обвиняли в убийстве ее старика-мужа. Она, бедняжка, не выглядела тогда счастливой!..
— А господин д'Эпернон? Вы тоже его видели у госпожи де Верней?
— Нет, но я присутствовала при их встрече в церкви Сен-Поль-Сен-Луи, примерно три года тому назад. Мне поручили следить, чтобы никто к ним не приближался и не нарушал их беседу. Разумеется, мадам де Верней была в маске, но поскольку сопровождала ее я, то какие у меня могли быть сомнения?
Королева Маргарита молчала, д'Эскоман тоже, затем Марго спросила:
— Готовы ли вы повторить сказанное вами перед третьими лицами... или перед судьями?
— Без малейших колебаний!
— Хорошо. Приходите сюда послезавтра.
Если в этот вечер Жаклин д'Эскоман вернулась в свою жалкую комнатенку возле Моста менял немного успокоенная и преисполненная надеждами, то о бароне Губерте, возвратившемся в Ангулемский дворец, этого нельзя было сказать. Он вернулся поздно, и все уже поужинали, не дождавшись его. Хотя аппетита ни у кого не было, ужинали из уважения к поварам герцогини, которая очень ими гордилась и всячески заботилась об их репутации. Дамы рассеянно грызли какие-то сладости, когда к ним присоединился барон Губерт, попросив для себя только бокал сансерского вина и кусочек пирога. Его лицо было так мрачно, что ни одна из трех дам не отважилась спросить его о новостях. Решилась в конце концов Лоренца, тревога ее дошла до крайнего предела, и ей показалось, что она сейчас умрет.
— Прошу вас, отец! — воскликнула она. — Скажите же нам хоть что-нибудь! Даже если вы должны сообщить нам худшее. Тома...
Больше она не могла произнести ни слова, в голосе ее послышалось рыдание, и старый сеньор вздрогнул. Он повернул к невестке голову, взглянул на нее, но, похоже, не увидел. Выпив бокал вина, он изобразил на лице подобие улыбки и сказал:
— Нет. Я не думаю. Нет.
Все три женщины воскликнули в один голос:
— И что же?
— Я, — начал барон, — только что побывал в Сен-Жермене, где встречался с господином де Витри, его рота сегодня дежурила и... Он никогда не был в Брюсселе и не передавал письма королевы. Он не мог поверить, что кто-то посмел воспользоваться его именем, и даже позвал господина де Сувре, гувернера нашего юного короля, чтобы тот подтвердил то, что я знал и без него: господин де Витри вот уже несколько недель неотлучно находится возле Его Величества короля. Впрочем, мне не нужно было никаких подтверждений, его гнев был вполне убедителен.
— Но кто мог воспользоваться его именем, привезя письмо от регентши в сопровождении вооруженного эскорта? — встревожилась герцогиня.
— Именно это мне и предстояло узнать. На обратной дороге я заглянул в Арсенал к де Сюлли. Я нашел его крайне удрученным. Он сказал мне, что со дня на день ждет отставки, и его почти совсем отстранили от дел. Разумеется, регентша пока еще не прогнала советников покойного короля, но теперь они служат лишь украшением Королевского совета. И все они пришли к одной и той же печальной мысли: если кого-нибудь из них вдруг спрашивают о каком-нибудь государственном деле, то не для того ли, чтобы поступить ровно наоборот? Между тем казна, хранящаяся в Бастилии, тает на глазах. Огромной суммой откупились от Конде, чтобы он вел себя тихо, не меньше собираются заплатить де Суассону, который надумал было немного побунтовать, но главные щедроты предназначаются Галигаи и ее муженьку Кончини. А де Сюлли не желает потворствовать подобному разбазариванию королевской казны!
— Его можно понять, — сочувственно произнесла Лоренца. — Но, скажите, что он вам посоветовал?
— Пойти к Медичи и объясниться с ней... если я вдруг настолько устал от жизни, что жажду встречи один на один с палачом!
Дамы невольно вскрикнули, услышав это вполне искреннее признание.
— И что вы намерены предпринять? — придя в себя, осведомилась Кларисса.
Губерт де Курси посмотрел на сестру с мрачной улыбкой:
— Не говорите со мной так, словно вы меня не знаете! Разумеется, идти на приступ!
Но, как видно, небеса не желали, чтобы Губерт де Курси увиделся с королевой. Как только он вошел в Лувр, то уже на лестнице услышал, как гневается в своих покоях Ее Величество. Давно она так не бесновалась. С тех самых пор, как король Генрих присоединился к своим предшественникам в склепе аббатства Сен-Дени, никто не слышал таких ужасающих раскатов ее негодующего голоса. Стекла в окнах дрожали, а в большом дворе солдаты и посетители застыли неподвижно, глядя вверх на балкон, так что казалось, что их кто-то заколдовал. И вдруг какой-нибудь стражник расплывался в широкой улыбке, неожиданно почувствовав себя как в старые добрые времена при беарнце!
Взбежав по Малой лестнице, которая вела в покои королевы, с живостью молодого человека, барон очутился в приемной, где, кроме швейцарцев, стоявших на карауле, находился только господин де Шатовье, придворный кавалер Ее Величества. Нахмурив брови, он, как и все остальные, внимательно прислушивался к происходящему за дверью, пытаясь понять смесь французского с итальянским, на какой говорила Мария де Медичи, находясь в пылу гнева.
И все-таки он приветливо улыбнулся, увидев входящего — с бароном они были давние знакомые.
— Подумать только! Де Курси! Зачем пожаловал? Надеюсь, ты не собираешься испрашивать аудиенции?
— Именно это я и собираюсь сделать, мой дорогой, вот только почему-то мне кажется, что время я выбрал не слишком удачно.
— Мягко сказано! Прислушайся-ка лучше!
— Прислушаться? Да тут и прислушиваться не надо! А кто стал причиной этой грозы?