Не зажигая света, Бриз Мейнард голышом разгуливала по своему огромному дому, чтобы прохладный ночной воздух остудил ее разгоряченное тело. В последнее время она редко приезжала в Нэшвилл. Тур по Америке займет остаток весны и часть лета, в начале сентября должен выйти второй альбом Джеба, за которым последует еще один тур. Бриз мечтала о новых поездках. Работа у Джеба в качестве импресарио отнимала очень много времени и (в этом заключалась главная причина, по которой она не нанимала разъездного менеджера) держала Бриз в отдалении от Нэшвилла. От этого дома.
Она давно собиралась его продать, надеясь, что Джеб предложит ей это сделать. Но он ничего подобного не предлагал, а все другие варианты Бриз категорически отвергала. Здание, построенное в стиле классицизма, с портиком и белыми колоннами, стояло посреди заросшего парка. Густая листва надежно защищала строение от любопытных взглядов прохожих. Находившийся в полумиле от дороги, за железными воротами, на которых красовалась только одна загадочная буква «Б», дом когда-то служил для Бриз убежищем. Теперь он больше смахивал на тюрьму.
За ту неделю, которая прошла без Джеба, Бриз почти утратила силу воли.
Она остановилась на пороге той комнаты, в которую обычно заходила очень редко. Ей незачем было туда заходить. В этом помещении с белыми стенами и потолком находилось то, что осталось от ее прежней жизни, — платиновые диски, золотые пластинки, различные призы и фотографии. Напоминание о тех людях, которые любили ее и которых любила она, но не смогла уберечь.
Бриз вышла на застекленную террасу, которая, словно складка жира на теле толстухи, опоясывала заднюю часть дома. Эта конструкция вносила дисгармонию в общий архитектурный облик дома, но Бриз любила здесь бывать. Любила темноту, стрекот сверчков, возню ночных животных во дворе. Любила уединенность.
С тех пор как Джеб направил ее в Нэшвилл, а сам остался в Сан-Франциско, больной и раненый, снедаемый тоской по Клэри, Бриз не знала, чем заняться. Там, у Сюзанны Уиттейкер — подумать только, — он находится в безопасности от преследований назойливой прессы и продолжающихся разговоров о беспорядках на концерте! Одного этого было бы достаточно, чтобы вывести Бриз из равновесия. Однако она хорошо знала Джона Юстаса. Сейчас он, должно быть, меняет Джебу простыни и кормит его с ложечки овсянкой.
Бриз положила ноги на ручку шезлонга, в котором только что устроилась. Она и раньше беспокоилась за Джеба, боялась за его здоровье, боялась, что он потеряет голос и упадет духом. Но теперь, когда час назад ей по телефону сообщили, что нашлась свидетельница гибели Клэри, Бриз была просто в ужасе.
— Что, прячешься здесь, а? — Появившийся на веранде Мак Нортон опустился в стоящий рядом шезлонг. Из-за темноты его лица не было видно, — Пегги собирается дать мне развод, — помолчав, сказал он.
— Из-за меня?
Он улыбнулся в темноте:
— Дорогая, ты красивая женщина и в постели ведешь себя словно дьявол. Однако моя жена готовит бумаги, потому что, по ее словам, я никудышный отец. — Он провел рукой по волосам. — Я думаю, что она нашла кого-то другого. Готов поклясться, что каждый раз, когда я прихожу в дом, там пахнет «Олд спайс» или еще чем-то в этом роде.
— Так думать проще всего, Мак.
— Я знаю. — Он встал с шезлонга и исчез в доме. Бриз подумала, что Мак собирается пойти выпить (судя по его поведению, ему сейчас это было необходимо), однако голос музыканта раздался из коридора, ведущего к ее спальне. — Так ты идешь или нет? — спросил он так, будто ничего не произошло.
— Я иду.
Мак уже раздевался возле постели. Застеленная красным атласным покрывалом кровать, на которой лежали огромные подушки, находилась на покрытом белым ковром возвышении.
Подойдя к зеркалу. Бриз принялась расчесывать свои длинные волосы.
— Мне сегодня звонили из полиции Нью-Йорка, — глядя на Мака, сказала она, — насчет Клэри. — Бриз рассказала Маку все, что узнала. — Опять начнется эта суета. Уверена, что вскоре обо всем узнают на побережье.
— Я удивлен, что Джеб до сих пор тебе не позвонил. Ты ему нужна, чтобы общаться с прессой.
— Должно быть, Сюзанна Уиттейкер и Джон Юстас ему ничего не сообщают. — Бриз посмотрела на золотые часы в форме женской фигуры — с лицом самой Бриз и циферблатом на животе. В последнее Рождество ребята сделали ей такой шуточный подарок. Одиннадцать часов. — Я пыталась ему звонить, но там включен автоответчик; мне хотелось поговорить лично, а не оставлять сообщение. Я потом попробую еще.
Бриз нравилось заниматься любовью с Маком, но этой ночью секс не успокоил Бриз. Она выскользнула из кровати в том же тревожно-беспокойном состоянии. Приближалось утро, и воздух становился все прохладнее. Бриз заставила себя пройти в комнату в противоположном конце дома, где пахло белыми розами, которые были посажены по настоянию Джеба. Здесь ей тоже не требовалось зажигать свет. Она и так помнила каждую фотографию, каждую табличку, словно кто-то навечно отпечатал их в ее памяти. Они принадлежали не ей, они принадлежали ее ребятам.
Бриз смотрела в темноту и вспоминала. Она попала в Нэшвилл в конце семидесятых. Для стиля кантри это был не самый благоприятный период. Если не считать таких «отщепенцев», как Крис Кристофферсон, Вейлон Дженнингс и Вилли Нельсон, которые боролись за свободу творчества и сохранение традиционного звучания кантри, если не считать немногих певиц вроде Эмили Харрис, в шоу-индустрии господствовала начисто лишенная души музыка поп-кантри. В свое время Бриз Мейнард сравнивали с Харрис, и Бриз это ценила. Потом, когда началась ее карьера, спрос на диски кантри, правда недолго, был очень высок в связи с непродолжительным наступлением моды на «городских ковбоев»; однако, когда этот период кончился, для кантри наступили еще более тяжелые времена. Однако Бриз и традиционная манера исполнения кантри выжили и даже стали процветать. Но к тому времени, когда в восьмидесятые годы на сцене появились новые молодые таланты, вдохновленные тем, что Джеб называл новым традиционализмом, карьера Бриз уже завершилась. Она потерпела катастрофу вместе со своей группой. Пришел конец и ее пению.
Бриз знала, что здесь же, в темноте, находится и белый рояль. Он стоит у окна, выходящего во двор, где сейчас, перед рассветом, когда до восхода солнца оставалось полчаса, было темно, как в угольной яме. Бриз подошла к роялю, светившемуся в темноте как маяк, и подняла крышку.
Ее пальцы затрепетали над клавишами. Игру Бриз никогда нельзя было назвать хорошей, а в последние годы она вообще редко подходила к пианино. Здесь она сочиняла музыку; здесь родился не один хит. Ладони Бриз стали влажными, и она облизнула внезапно пересохшие губы, все еще припухшие от поцелуев Мака. Поцелуев, которых она сегодня не чувствовала.
Новость не выходила у нее из головы, но сейчас Бриз думала не о карьере Джеба.
Она осторожно опустила пальцы на клавиши рояля и взяла пару аккордов. Ей казалось, она слышит шум толпы, крики и аплодисменты. И музыку. Бриз чувствовала, как кровь бурлит в ее жилах, ощущала потоки любви, со всех сторон устремившиеся к ней из зрительного зала. Публика в экстазе выкрикивает ее имя:
— Бриз! Мисс Би! Мы любим тебя. Бриз!
Сейчас точно так же зрители выкрикивают имя Джеба.
Руки Бриз замерли.
Хотя новости и неутешительны, она сумеет сохранить его на том месте, где он сейчас находится.
Он не упадет с небес. Под ее руководством он взлетел прямо к звездам через стратосферу музыки кантри. С решительной улыбкой на лице Бриз вновь принялась играть. На этот раз ее пальцы заскользили по клавишам рояля гораздо естественнее, извлекая из его глубин звуки, все больше походившие на песню. Бриз уже забыла о том, что ее никто не любит и что она сама в этом виновата.
Как сказал бы Джеб, у нее есть запас прочности.
Преодолев последнюю ступеньку, Джеб вполголоса выругался. Он не хотел никого будить. Джон Юстас, уставший от шестидневного бдения, спал, протяжно похрапывая во сне. Сюзанна тоже рано пошла наверх из-за болей в желудке, что всерьез беспокоило Джеба, — она жаловалась на это всю неделю. Но сейчас ему надо было побыть одному.
Вчера температура наконец спала, и Джеб чувствовал себя уже лучше, хотя все еще не очень хорошо. Войдя в темную гостиную, он поднес к глазам руку — она дрожала. Клэри, Клэри…
Из головы не выходило услышанное в программе новостей. На ощупь пройдя через комнату, он сел за стоявший у окна черный рояль. Джебу надоело лежать на подушках и слушать диск Андреев Сеговия, который ему купила Сюзанна, зная его пристрастие к классической гитаре, читать журналы, которые она ему приносила, и принимать питательные растворы. К тому же в это время суток он обычно испытывал возбуждение после концерта.
Вот потому-то несколько минут назад Джеб встал с постели и, с трудом преодолев на ватных ногах коридор, пробрался в маленький кабинет на втором этаже, где, включив телевизор, услышал новость:
— …Сегодня нью-йоркская полиция объявила о новых данных, полученных в ходе расследования убийства в Центральном парке сестры знаменитого певца Джеба Стюарта Коуди — Кларисы Коуди Уиттейкер. После тщательной проверки показания свидетельницы, объявившейся через несколько недель после убийства, были признаны сомнительными. Как выяснилось, эта женщина под вымышленными фамилиями неоднократно лечилась в различных психиатрических больницах. Полиция подозревает, что ее описание внешности преступников, возможно, является плодом ее больного воображения…
Да, теперь понятно, почему весь вечер Сюзанна была такой бледной. Неудивительно, что она отвергла просьбы Джеба поставить в его комнату телевизор. И нет ничего странного в том, что так часто звонил телефон.
Джеб сел за рояль и беззвучно прошелся по клавишам, едва прикасаясь к ним пальцами. Он и сам не сразу понял, что играет «Младшую сестричку». Он с недоумением остановился и посмотрел на клавиатуру — блестящую, без малейших пятен, не то что разбитое пианино в доме его матери. Да, клавиатура чистая и аккуратная, как и все в этом доме, как сама Сюзанна.
Через день или два, самое большее через три ему надо будет уезжать. После таких новостей Бриз, без сомнения, уже завтра приложит всю свою энергию, чтобы вытащить его отсюда, к тому же, если память ему не изменяет, на очереди два концерта в Де-Мойне, кажется, — или в Дюбуке? Нынешняя передышка закончится, как и его отношения с Клэри и Рэйчел.
Джеб посмотрел на клавиши рояля, стараясь выбросить из головы образ Сюзанны и подавить надвигающееся желание, которое всегда возникало при мысли о ней. Он даже не сразу заметил, что его пальцы тверже ударяют по клавишам и по комнате плывет задумчивая мелодия. Чистое звучание дорогого инструмента напоминало Джебу о прошлом, о том, что уже никогда не вернется.
Ах, Клэри…
Мелодия «Глубокой реки» лилась, казалось, из самой глубины его души, эхом отдаваясь в ночной тишине.
Он сыграл ее три раза, прежде чем ощутил на своих плечах легкое прикосновение чьих-то рук.
— Это было прекрасно, Коуди.
— Старый псалом из моего детства.
— И детства Клэри.
— И детства Клэри.
Руки Сюзанны обвили его плечи, и она прижалась, мягкая и нежная, к его спине. Джеб откашлялся, надеясь, что Сюзанна решит, будто его голос дрожит из-за пневмонии и молчания в последние несколько дней.
Если бы они с Клэри тогда помирились, он бы встретил Сюзанну уже несколько лет назад. И он тут же попытался возразить себе. Она зовет его Коуди, чтобы напомнить о Клэри, но это его не беспокоит. Теперь Клэри всегда рядом с ними и между ними, но это уже не беспокоит его.
— Ты узнал новости? — спросила Сюзанна. — Как?
— По телевизору.
— В кабинете! — сказала она таким тоном, как будто забыла спрятать опасную улику.
— Это не важно. Бриз все равно позвонила бы завтра. А твой отец…
— Он уже звонил. Ты прав, но я хотела, чтобы ты подольше отдохнул.
— Прежде чем пресса набросится на меня снова? Или какой-нибудь псих снова ударит или даже выстрелит?
— Нет! — сказала она.
— Все, что произошло на этом концерте, не связано с Клэри. Просто кто-то ко мне недоброжелательно настроен и желает меня свалить. Он может использовать и ее, и кого угодно другого.
— В тех беспорядках ты не виноват. Как и в смерти Клэри. И что бы с ней ни случилось, что бы каждый из нас об этом ни думал… — Она замолчала и обняла его вновь, прижавшись грудью к спине. — Пора рассказать о своих чувствах к Клэри, пока они не убили и тебя.
Он отстранился, рассматривая свои пальцы на клавишах рояля.
— Я считал, что так и делаю.
— Пойдем наверх, — сказала она. — Ты больше не горишь, и я хочу, чтобы так было и впредь. Как и твой дедушка.
— И я тоже. Мне нужно уехать. — Он принял решение. — Завтра.
— Тебе нужен еще день или два.
— Моя группа, Бриз, мои агенты скажут по-другому. В моей группе более двух десятков человек, музыкантов и помощников. Им нужно кормить семьи, покупать машины, у многих из них заложены дома вплоть до следующего столетия… У меня есть свои обязанности. Меньше всего я сейчас беспокоюсь о своем благополучии.
Он почувствовал, как между ними пробежал холодок отчуждения.
— Тогда оставайся здесь, пока не замерзнешь, и вот тогда-то ты точно попадешь в больницу. Сиди здесь всю ночь и играй траурную музыку, пока температура у тебя не подскочит до ста четырех[13].
— Перестань, — пробормотал Джеб, — или я решу, что ты обо мне беспокоишься.
Он повернулся на стуле и, взяв Сюзанну за руку, усадил ее между своих ног и прижался головой к ее атласной ночной рубашке. В темноте нельзя было сказать, какого она цвета, но на ощупь сорочка была теплой и мягкой, и под ней сильно и ровно билось сердце Сюзанны. Как у Клэри — в тот день, когда увели отца.
— Ты действительно хочешь об этом услышать? — сказал Джеб, не уточняя о чем.
— Да.
— Я всегда старался заботиться о ней, — тихо сказал он, — но иногда получалось так, что она заботилась обо мне. Я сейчас играл этот старый псалом и вспоминал. — Джеб рассказал Сюзанне о шерифе, машине с клеткой и наручниках, о слезах Клэри и ее вере в него, — Наш отец тогда вернулся домой осенью, через четыре месяца после того, как его увели. Как раз к охотничьему сезону. Когда он уходил, мама была беременна, а когда вернулся, она уже лишилась ребенка. — При этом воспоминании Джеб нахмурился. — Мама все еще не оправилась после родов и смерти ребенка, выглядела бледной и измученной, но отец обвинил во всех несчастьях меня. Он сказал, что если бы я вел себя как мужчина во время его отсутствия, то все было бы так, как надо.
Он почувствовал, как Сюзанна напряглась.
— Сколько тебе было лет?
— Десять, — сказал Джеб, — но он попал в точку. Я чувствовал свою вину. Раньше мы ведь управлялись без него, да и потом тоже. Причем это время настало довольно скоро. — Он вздохнул.
— Каждую осень папа охотился. Убивал одного-двух оленей, которых мама затем свежевала, разделывала и прятала мясо в холодильник. В тот день он сказал, чтобы я почистил его ружье и пошел с ним. — Джеб сглотнул, почувствовав, что у него запершило в горле и заныло сердце. — Мне никогда не нравилось охотиться на беспомощных животных, но я не мог сказать отцу «нет». Мы поехали в лес, и там он заставил меня стрелять в самку оленя, которую отец потом привез домой на крыше старого пикапа. — Он снова сглотнул. — Проклятие, я же видел ее «Бэмби». Он был такой же, как и любой ребенок. Этой ночью мне приснилось, как из-за куста выходит маленький олененок и смотрит, как мой отец потрошит его мать.
— О Боже!
— С тех пор я не ем оленины, — продолжал рассказывать Джеб. Он чувствовал, что Сюзанна его понимает.
— А что потом?
Он поднял голову:
— Потом меня нашла Клэри. Я стоял на коленях возле ручья, который бежал вблизи нашего дома, и пытался сдержать неукротимую рвоту. — Сюзанна обняла Джеба и принялась баюкать его, как младенца. — «Папа любит тебя, — говорила мне тогда Клэри. — Папа просто хочет сделать из тебя мужчину». — Почувствовав, что Сюзанна насторожилась, Джеб замолчал. Только сейчас он понял двусмысленность слов Клэри. Тогда он думал, что она просто хочет утешить его. Он не станет касаться других воспоминаний, более поздних, когда все в их отношениях изменилось. — Да, иногда она, наоборот, сама заботилась обо мне — и делала это лучше меня.
— Сомневаюсь.
Джеб почувствовал, как его переполняет чувство, похожее на радость. Она не винит его в беспорядках или в смерти Клэри. Она не порицает его за проявленную слабость.
— На следующий день, — сказал Джеб, — Джон Юстас отвел меня за гараж и показал, как точно поражать мишень, которая не может истечь кровью. Он отличный стрелок, как теперь и я.
Сюзанна дотронулась до него, и Джеб вновь поднял голову. Глаза Сюзанны подозрительно блестели, их зрачки потемнели и расширились.
— А ты когда-нибудь охотилась со своим отцом? — надеясь разрядить обстановку, спросил он. Трудно себе представить, чтобы такая женщина, как она, когда-либо охотилась вместе с кем-то из родителей. Тем более с Дрейком.
— Мой отец был очень занятым человеком. Таким он и остался.
— Даже для своей дочери?
— Лесли — моя мать — всегда говорит, что он принадлежит всему миру. Как нейрохирург он пользуется мировой известностью. Как и ты. — Она произнесла эти слова величественным тоном, как будто репетировала пьесу.
— Это камешек в мой огород?
— Небольшой.
«Как же — небольшой!» — подумал он.
— Моя мать пыталась под него подстроиться, но так и не сумела… сосредоточиться на жизни отца. Она могла сосредоточиться только на своих собственных проблемах. Так что мне пришлось самой о себе заботиться.
Ее голос дрогнул. Сюзанна рассказала Джебу о своем детстве, прошедшем практически без родители и друзей, внимание и ласку которых ей заменили собачками и лошадьми. О частных школах и праздниках, которые она встречала почти всегда в одиночестве, особенно о том Рождестве, когда Дрейк Уиттейкер был на медицинской конференции в Гааге, а Лесли отправилась в Париж, чтобы посмотреть весеннюю коллекцию мод.
— Бедная моя богатая девочка, — удрученно прошептал Джеб, еще крепче прижимая ее к себе. Сюзанна отстранилась.
— Я не хочу, чтобы тебе показалось, будто я себя жалею, — возразила она. — Я не жалею. Так сложилась жизнь, вот и все. Но она сложилась именно так. — Она слегка пожала плечами и направилась к лестнице. — Спокойной ночи… Коуди. Спи крепко, если, конечно, не захочешь всю ночь играть. — Она остановилась. — А если захочешь — пианино меня не беспокоит. И Джона Юстаса тоже. — Она секунду помолчала. — Не знаю, говорила ли я тебе, что ты прекрасный музыкант?
— В основном это инстинкт. Я уже давно научился доверять своим инстинктам.
Он заметил, что она прижала руку к левой груди, как раз там, где была маленькая татуировка. Видимо, Сюзанна делает это тогда, когда чувствует себя неуверенно или грустит, понял Джеб.
— Если я не увижу тебя перед отъездом… — начала она.
— Увидишь, — сказал он.
«Я должен все равно уехать, — сказал себе Джеб. — Даже если она будет смотреть на меня всю ночь своими прекрасными, широко раскрытыми глазами и уговаривать, утром я все равно уеду. И попытаюсь не оглядываться. Это мне удавалось со всеми женщинами, кроме Клэри и моей жены».
Сюзанна лежала в постели, глядя на небо в небольшой телескоп. Ночами, когда не спалось, она часто наблюдала за звездами и планетами. Сейчас они светились у нее над головой, и Сюзанне казалось, что звезды подмигивают ей, словно светлячки.
Она всегда завидовала Клэри и Джебу, завидовала тому, что у них такая дружная семья — по крайней мере, была. Но, как выяснилось, детство у Джеба было много труднее, чем у нее, Сюзанны. Девушка, на которой он женился, оказалась совсем не жертвой и старше, чем она думала. Не совершал он и хладнокровного убийства той оленихи. Какие же из рассказов Клэри были правдивыми? Папа просто хочет сделать из тебя мужчину. Слова Клэри звучали двусмысленно — они одновременно и утешали, и критиковали Джеба за недостаток мужественности.
В десять-то лет? В какие еще игры она играла с ним или с Сюзанной? Может быть, Джон Юстас не так уж и не прав?
Тем не менее Клэри, кажется, всегда гордилась Джебом. Гордилась и страдала от того, что он ее отвергает. Сюзанна сама страдала от этого в Нью-Йорке и подозревала, что будет страдать снова. Причем Клэри вряд ли могла порицать брата за стремление к славе: он слишком много ради этого работал. Возможно, слава была ему очень нужна, чтобы утвердиться в жизни.
Ведь его отец больше времени проводил за решеткой, чем на свободе, а мать оставалась одна с восемью детьми на руках, среди которых был и сам Джеб. Как рассказывала Клэри, он разносил газеты, подстригал лужайки, копал червей для рыбаков, бегал по поручениям деда. Насчет этого Клэри вряд ли ее обманывала.
Его отец, размышляла Сюзанна, — и Дрейк. Возможно, Джон Юстас прав. У них с Джебом действительно есть кое-что общее, включая Клэри.
Перевернувшись на живот, Сюзанна подоткнула под себя белую перину. Вскоре ее плечи стали постепенно согреваться.
А теперь уже слишком поздно: Джеб уезжает. Лучше бы она выбрала кого-нибудь вроде Майкла, такого, кто не увидел бы в ней бедную богатую девочку и не заставил бы так сильно себя желать.
Из-за туч выглянула величественная луна, озаряя спальню своим таинственным светом. Окна были открыты, и Сюзанна надеялась, что свежий воздух поможет ей побыстрее уснуть. Так бы оно и случилось, если бы в коридоре не раздались чьи-то тихие шаги.
Путаясь в одеялах, Сюзанна поспешно перевернулась на спину.
Чуть приоткрыв дверь, в комнату проскользнул Джеб и сразу направился к постели Сюзанны. Он двигался неуверенно, как во сне, однако глаза его испытующе следили за Скованной. Опустившись на колени рядом с кроватью, Джеб обхватил руками лицо женщины. Руки его были прохладнее, чем тогда, когда он метался в лихорадке, но и не такими холодными, как были внизу.
— Я пришел извиниться. Извиниться за то, что сказал. — Пристально всматриваясь ей в глаза, он вдруг покачал головой: — Нет, это неправда, я пришел не только из-за этого. Хотя сначала я действительно так думал.
— Что?
— Что ты испорченная и избалованная, что у тебя слишком много денег и слишком мало сочувствия к людям.
— Но если у кого-то есть деньги, то совсем не обязательно, что он плохой человек. Или что у него нет таких же чувств, как и у всех.
— Я знаю, — сказал Джеб.
— И надежд, — добавила она.
— А как насчет развлечений? — Он наклонился и провел своими губами по ее губам. Губы Сюзанны были мягкими и теплыми.
— И развлечений тоже, — согласилась она, чувствуя, что слабеет. Она должна его оттолкнуть и не пытаться прочесть в его глазах то, что ей хочется.
Он снова ее поцеловал.
— Я думаю, нам нравятся одни и те же развлечения.
— Кажется, да.
Еще один долгий поцелуй.
— Мне кажется, что всю неделю мы бегали вокруг постели. Вверх-вниз…
Завтра он уезжает.
— Наверное, у тебя все-таки бред был дольше, чем я думала.
— У тебя его вообще не было, но ты тоже бегала, — засмеялся Джеб. — Здесь холодно. — Он стукнул коленом об пол. — Черт возьми, я ведь просто замерзаю. Можно мне лечь к тебе в постель?
Сюзанна раскрыла рот, чтобы ответить отказом, и он добавил:
— Раньше ты мне это позволяла.
— У тебя была температура. Тебя знобило. Я тебя грела.
— Я говорю о другом.
— Коуди!
— Ты мне позволяла это делать еще раньше. В Нью-Йорке. — Он снова поцеловал ее и целовал до тех пор, пока Сюзанна не застонала.
— Я не знаю, что ты…
— Ты знаешь, чего я хочу. — Он провел пальцем по ее щеке, затем по шее и вскоре добрался до левой груди — до того места, где видел татуировку в виде сердечка. — Ты хочешь того же.
— Но это же только секс! — в отчаянии сказала она. Но Джеб, откинув покрывала, оказался рядом с Сюзанной прежде, чем она успела раскрыть рот или хотя бы подумать о том, как окатит его холодными словами. Их тела сплелись — тело Сюзанны, завернутое в атлас, и тело Джеба, ничем не прикрытое, за исключением…
— Ты когда-нибудь сюда поднималась в таком виде?
— В каком?
— В голом.
Ниже ночной сорочки ее бедра были шелковистыми. Кожа Джеба — значительно грубее, но ее прикосновение вызывало в Сюзанне дрожь. Когда нога Джеба прижалась к ее ногам, все душеспасительные разговоры с самой собой мгновенно испарились и были забыты. Иногда различия бывают полезны — разные кусочки складываются в одну прелестную картинку.
— Джон Юстас может проснуться.
— Может, — согласился Джеб. — Он ведь врач, а врачи, как ты знаешь, могут прекрасно обходиться без сна. Даже в его возрасте.
Он просунул одну ногу между ногами Сюзанны, обхватил рукой ее голову и медленно развернул к себе. Их губы застыли в дюйме друг от друга. Сюзанна чувствовала тепло его дыхания, такого же неровного, как и ее собственное. Все сомнения относительно их несоответствия друг другу внезапно исчезли.
— Если он проснется, — продолжал Джеб, — то я очень надеюсь, что ему хватит сообразительности меня не искать. Как он всегда говорит, здесь леди.
— Хорошо, что ты завтра уезжаешь.
— Но сегодня ночью… — Губы Джеба слились с ее губами, и Сюзанна вновь почувствовала запах бренди. — Вы правы, мисс Сюзанна. Сначала я думал, что все, чем мы занимаемся, сводится только к сексу. — Он повернул голову и поцеловал ее снова. — Я думал, что хочу от тебя только этого, — он провел языком по ее губам и проскользнул внутрь, — прикасаться к тебе губами, руками. — Он провел рукой по ее боку, и Сюзанна застонала, уже не желая, чтобы он когда-нибудь уезжал. Расстегнув ее атласную рубашку, Джеб распахнул ее и обнажил сначала одну грудь, затем другую. — Целовать твои губы… — он опустился ниже и нашел маленькое сердечко пониже левой груди, — и вот это.
— Коуди! — Сюзанна потянула его за волосы, но он только застонал.
— Я думал, мы уже говорили о том, как меня зовут. — И Джеб сосредоточил свое внимание на правой груди, поцеловав ее в точно такое же место. — Может быть, когда-нибудь ты сделаешь здесь еще одно такое же — ради меня, — прошептал он, лаская губами шелковистую кожу.
— Но мы не… не будем…
— Сначала я был готов с тобой согласиться. — Джеб ткнулся носом ниже ее груди и стал спускаться вниз. Его дыхание, как и дыхание Сюзанны, было прерывистым. — Я бы… сказал тогда, что все, чего хочу… это поцеловать тебя, — он скользнул вверх и прижался к ней всем телом, — прикоснуться к тебе языком. Что я хочу, чтобы ты стала такой же мягкой, как я твердым. — Он осторожно просунул внутрь нее палец. — Господи, да ты совсем мокрая.
— Коуди…
— И я был не прав. — Он передвинулся еще выше, взял руку Сюзанны и положил ее на себя. — Я не просто хочу оказаться в тебе. — Он начал медленно входить в нее, по дюйму за одно движение. — О Боже! — Он опустил голову на подушку рядом с головой Сюзанны. — Как видишь, я положил начало…
Сюзанна обхватила его ногами, впустила в себя, и он начал двигаться — сначала медленно, затем все быстрее и быстрее. Ритм их движений, их запахи — запах бренди и кожи, запах желания и дорогого шампуня, которым пользовалась Сюзанна, — все слилось воедино…
— Коуди… Джеб!
— О, Сюзанна! — страстно воскликнул он. Джеб двигался до тех пор, пока она не почувствовала, что больше не выдержит этого обоюдоострого совместного удовольствия, а он двигался еще и еще, сжимая руками ее бедра. Голос Джеба, превратившийся в хриплый шепот, продолжал упрашивать, умолять. Волны огромного и близкого наслаждения нарастали. Затем все мышцы Джеба напряглись, к нему присоединилась Сюзанна, и оба затрепетали в судорогах наслаждения, обрушившегося на них, словно звездный душ с небес.
Весь остаток ночи они любили друг друга. Это называлось именно так — любовь. И с ее стороны, и с его.
Джон Юстас остановился перед полуоткрытой дверью спальни Сюзанны Уиттейкер. Сквозь щель можно было увидеть только льющийся в окна солнечный свет. Испытывая некоторую неловкость, Джон Юстас слегка вытянул шею, стараясь рассмотреть, что делается внутри. На этот раз он увидел смятую постель и загорелую мускулистую руку, которая явно не могла принадлежать мисс Сюзанне. Конечно же, Джон Юстас уже знал, что кровать Джеба пуста.
Улыбнувшись про себя, старик, который даже в таком возрасте оставался романтиком, повернулся и пошел прочь. Он представлял себе лежащие рядом две головы, сильную руку, обнимающую хрупкую женщину; сплетенные вместе две пары ног — одни длинные и стройные, другие длинные и мускулистые, со шрамом на колене в виде полумесяца, добытым его внуком в шестилетнем возрасте при исследовании дедушкиного скальпеля.
Наконец температура у него спала, а легкие дышат нормально.
Джону Юстасу пора возвращаться в Эльвиру. Он поставил на ступеньку сначала одну ногу, затем другую, поморщился от жгучей боли в левом бедре. В последнее время с утра оно всегда болит, но будь он проклят, если заменит сустав на пластмассовый. Не желая будить любовников, Джон Юстас направился на второй этаж.
Несмотря на все их споры, несмотря на все разногласия, ему нравится Сюзанна Уиттейкер. Как говорится в рекламном лозунге страховой компании, он оставляет Джона Юстаса Борегарда Стюарта Коуди в надежных руках. «Что-то хорошее все-таки осталось и от Клэри», — подумал старик.
До сорока градусов по Цельсию.