Дюжий казачина привстал на стременах и стал напряженно всматриваться в заснеженные предгорья, за которыми уже была земля непримиримых горцев. Тут надо было ухо востро держать. Чуть оплошаешь и все, амба! Поминай, как звали человека: свинцом приголубят или в полон возьмут.
Запахнув серый бешмет, мужчина со вздохом опустился в седло. Огладив густую с проседью бороду, старшина вытащил из-за пазухи трубку с обгрызенным чубуком и начал тщательно набивать ее душистым табаком. Брал небольшую понюшку из матерчатого кисета с вышивкой и плотно вдавливал в трубку. Делал это он по-мужски основательно, словно и не торопился ни куда.
— Тихо ли, Михайло Игнатьич? — из-за деревьев, куда вела узка дорога, вышел другой казак, молодой безусый парень с красным обветренным лицом, ведя в поводу вороного жеребца. Казак нет-нет да с опаской поглядывал в сторону возвышавшихся гор, хотя и делал вид, что ему совсем не страшно. — А то обозные уже плешь мне проели. Гутарят, что пора дальше едтить. Мол, людишки устали и засветло до места добраться нужно.
Старшина Карпов, что подрядился с казаками своего десятка провести обоз с переселенцами через Кавказскую линию, молча продолжил набивать трубку табаком. Словно ничего и не слышал. Из небольшой кожаной сумки, что была приторочена к седлу, достал кресало с огнивом.
— Тихо пока, Егорий, — после долгого молчания выдал старшина. Дохнул ядреным запахом табака-самосада. — А может и лжа то. В горах всегда в оба глаза глядеть надо. Тут за каждым камнем смертушка поджидать может. Всего и не разглядишь… — он выпустил густой клуб дыма. — Абрек воин отчаянный, смерти совсем не боится. Против десятерых выйти может. Вот помнится, как с его благородием майором Лесковым на свободную охоту хаживали…
Егор с разогревшими глазами застыл на месте. Сейчас он услышит одну из тех историй о похождениях славных пластунов Апшеронского полка, что бывало за доброй чаркой рассказывал старшина Карпов. Только не случилось молодому казаку послушать очередную историю. Помешали им.
— Господин старшина, а почто стоим? — со стороны прятавшего в лесу обоза подходил кряжистый мужик в тулупе на распашку. С бобровой шапкой в руке к ним пожаловал старший обоза, Порфирий Григорьевич Полухин, которого переселенцы еще в начале пути, в Тифлисе, главным над собой назначили. Человек, надо сказать, непростой, упрямый, въедливый до нельзя. Как клещ вцепиться может. — Кони остынут скоро. Рогожей пока укрыли. Поспешать до места надо. Холодает також…
Скривившись старшина тяжело вздохнул, что не укрылось от обозного.
— Сам знаю, что надо идти… Выкурю и двинем дальше. Своим пока скажи, что близко уже, — повеселевший Полухин довольно крякнул в ответ и, развернувшись, двинул обратно. — Егорка? — позвал старшина молодого. — Как до тех камней дойдем, в хвост обоза иди. Услышишь выстрелы али какую другую заваруху, сразу уходи. Не мешкай. Чувствую, неспокойно здеся. Напасть могут, — негромко поучал он Егора, что уже был в седле. — Я твоей матушке обещал, что в целости домой вернешься. Рожу-то не отворачивай! Хватит еще и на твою долю славы. Успеешь повоевать. Понял? А сейчас махни-ка до той вершины. Осмотрись. Только в оба гляди.
Угрюмо кивнув, молодой казак тронул поводья. Всхрапнувший жеребец пошел вперед.
Предчувствия старшину не обманули. Все случилось, как начало смеркаться. Длинное тело обоза из десятков тяжело груженных телег и повозок втянулось в горы. Люди уже давно не разговаривали, молча, с опаской поглядывая по сторонам. Неуловимо давили нависшие над дорогой скалы, отбивавшие всю охоту раскрывать рот и, вообще, издавать хоть какой-то звук. Если нужда какая возникала, обозные уже не кричали, как на равнине, а махали снятой с головы шапкой. Остальные тоже больше шепотом разговаривали.
— А ну стой, урус! — в общей тишине вдруг прозвучал, словно выстрелил, громкий насмешливый гортанный голос.
Из-за белой скалы, где дорога резко виляла, выходил высокий зрелый мужчина, весь вид которого являл собой образец классического горца-воина, свободного разбойника, не боявшегося никого и ничего. Его щегольская черкеска из серой шерсти, перетянутая богатым поясом, подчеркивала выдающуюся ширину его плеч, необыкновенную силу длинных рук. С плеч до самой земли спадала широкая бурка из валеной белой шерсти.
— Зачем идешь в горы, урус? — с широкой улыбкой на лице горец медленно шел к Карпову, что подтянул к себе ружье и исподлобья оглядывал соседнюю горы. — Смерти ищешь? Смотрю, не с пустыми руками идешь, — мужчина показал рукой на застывший в страхе обоз. — Это хорошо, что не с пустыми руками пришел. Мне и моим братьям много чего нужно: и ружья, и порох, и зерно. А про женщин не забыл? Ведь в горах ночами холодно без женской ласки…
Затравленно озиравший по сторонам, старшина заметил еще абреков. Человек семь — восемь, выглядевшие сущими оборванцами, в отличии от своего предводителя. Одетые в пропахшие потом и дымом овчину, рванные полушубки, они кровожадно щелкали зубами, тыкали в переселенцев допотопными пороховыми карамультуками. Жадно оглядывали полные припасов телеги и повозки. Увидев трясущихся женщин, тут же начинали скалить зубы и хлопать себя руками по бедрам.
— Не трогай ружье, казак. Не надо. Убери руку, — не переставай улыбаться качал головой горец. — Подумай о своей жене, о детях. Уходи домой. Я отпускаю тебя. Иди, или.
Казак медленно убрал руку с ружья. Опытному воину все было ясно, как божий день. У них не было ни шанса. С их стороны только два воина — он, старшина Карпов с ружьем и пистолем, да его племяш с ружьем. Обозных людишек можно, вообще, в расчет не брать. Какие из них вояки? Обычные крестьяне, ремесленники, да торговые люди. Им курицу-то зарезать грех, а здесь на человека руку поднять нужно. Абреков, почитай, десять разбойных рож. Десятого, худого как жердь парня, он сразу и не приметил. Все вооружены ружьями, пусть и старыми. Как с такими сражаться? Только дернешься, как к Господу отправиться душа православная.
Старшина резко обернулся назад. Племяш может хоть уцелеет. Сестре, матери его, ведь обещал, что парень назад вернется. Крест на том целовал.
— Беги, дурень. Коню ногами в бока и поминай, как звали… — шевелил губами казак, выцепив взглядом вдалеке высокую фигуру всадника. — Беги, а то поздно будет.
Поздно. Не смог, да и не пытался, сбежать казак. Молодой, смерти еще не видел. Был бы поопытней, уже бы несся вскачь по дороге и со всей силы коня нахлёстывал плеткой. Этот же, напротив, даже за шашку схватиться успел. Почти из ножен вытащил. Видимо, хотел ближних абреков срубить, да дядьке на помощь поспешить. Только зря за шашку схватился.
Из-за скалы неожиданно выпрыгнул звероподобный смуглый горец и со всей силы огрел молодого казака сучковатой дубиной. От удара парня словно ветром с седла сдуло. Кулем свалился на камни и затих там. Жив — не жив остался, кто знает. Таки ударом можно было запросто череп раскроить.
— Вот и все, — прошептал Карпов, смотря на подходящего к нему одутловатого абрека с кривым шрамом через все лицо. От злорадной ухмылки у того аж все лицо перекосилось, превратившись в отталкивающую харю. — Как кур во щи попали…
И остальные так подумали. В обозе тут же заголосили бабы, своим бабьим нутром чувствуя, что сейчас ссильничать будут. Что постарше, стали дочек собою закрывать. Малышню под рогожу в повозки засовывали с головой. Может, хоть там спрячутся.
Мужики все у повозок и телег столбами стояли. С хмурными лицами крестились, в свои густые бороды молитвы и проклятья шептали. Никто из них даже дернуться не пытался. Стояли и молча смотрели на приближавшихся разбойников.
А те, чувствуя страх своих жертв, еще громче гоготали. Уже открыто глумились над ними. С одного из обозных чумазый абрек с хохотом сорвал добротный овчинный тулуп и тут же на себя напялил, так и не сняв свою рванину. Второй, что шел чуть дальше, у трясущегося мужичка заячью шапку снял.
Какая-то молодка завизжала в середке обоза. Крупная, в телесах. Ее аж двое повалить пытались. Та не давалась, по мордам их хлестала, глаза старалась выцарапать. Кричать не переставала, сердечная. Абреки раздухарились, одежду с молодки срывать начали. Глаза похотью сверкали. Друг друга отталкивать начали, заспорив, кто первый девицей пользоваться станет.
Вдруг раздался громкий выстрел и одного из горцев отбросило на телегу. Второй, возившийся с завязками штанов, мигом скорчился у деревянного колеса с ружьем в руках. Про девку и думать забыл. Глазами хлопает, по сторонам зыркает. Понять пытается, откуда смерть на него смотрит.
— А ну, ша, разбойники! — разнеслось над горами. Тяжелый мужской голос, громким эхом отразившийся от скал, подавлял.
Теперь все поменялось. Уже абреки, оставшиеся девять человек, со страхом всматривались в окружавшие их горы, не понимая откуда придет неизвестный враг. Сгрудились спина к спине с ружьями наготове. Их предводитель только остался на месте, даже позу не поменяв. Так и стоял, руки уперев в бока, горделиво подбоченясь. Истинный абрек, скиталец, дитя гор, что с него взять.
— Арслан, собака, сколько раз я тебе говорил, что нельзя на моих дорогах разбойничать⁈ Все люди на в этих местах под моей защитой, — гремел голос над горами, становясь лишь сильнее и сильнее.
От этих слов абрек посмурнел. Что там посмурнел, горбиться начал. Видимо, узнал того, кто говорил. Его люди, вообще, трястись начали и поскуливать, как бродячие псы при виде страшного хищника. Кто-то даже ружье бросил подальше от себя. Ногами шашку и кинжал начал топтать. Мол, безоружен я, не надо меня трогать. Видимо, с тем, кому принадлежал этот грозный голос, совсем шутить не стоило.
— Плохо, что не понимаешь ты, Арслан, добрых слов. Видно, мои слова доходят до тебя туго.
По едва заметной тропке, видной только жителю гор, спускался человек. Крупный, с косой саженью в плечах, мужчина ловко пробирался между мощных валунов и острых гранитных пальцев, кому другому грозящих переломать ноги.
От простого горца его отличала лишь большая кипельно белая чалма, напоминавшая массивный шлем средневекового воителя. Посвященному это должно было о многом рассказать. Чалма — знак хаджи, человека, совершившего святой хадж, посетившего Каабу, колыбель Ислама. Лишь тот, кто прошел родными местами Пророка и поклонился великим святыням, достоин был носить чалму. Осуществив хадж, один из столпов Ислама, хаджи становился непререкаемым авторитетов для остальных. К его советам прислушивались, его мнением дорожили.
— Все знают, что этих людей я сам пригласил. Тебе ли не знать, что они мои гости, — Арслан медленно отступал назад по мере того, как приближался незнакомец. Сейчас абрек выглядел совсем другим человеком. Куда только делись его горделивый, снисходительный взгляд, презрительная улыбка во весь рот? Ничего этого не было! Как корова языком слизала. — Плохо это, Арслан, очень плохо. Что теперь люди в горах подумают? Скажут, что нет больше веры слову имама Шамиля. Пустослов он, — с гор, действительно, спустился имам Шамиль, тот, чью имя гремело в этих и других местах подобно гласу Всевышнего. С быстротой тонконого ахалтекинца вперед него летела грозная слава, заставлявшая друзей еще больше уважать его, а врагов скрипеть зубами от злости. Чего только не рассказывали про него в аулах, шалашах и землянках. Говорили, что осенен он мудростью самого Пророка, наделившего его невиданными способностями к счеты, разным наукам; что получил имам от Всевышнего не одну, как все, а целых семь жизней; что способен он летать подобно птице. Много еще чего поговаривали… — Плохо…
Имам с молниеносной быстротой выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в абрека. Тот даже среагировать не успел. Тяжелая свинцовая пуля с силой ударила его в грудь, опрокидывая на спину.
С разных сторон к обозу уже спускались люди имама Шамиля, которых не спутаешь, при встрече. Крепкие, в кольчугах или легких кирасах, перевитых перевязями с пистолетами, они быстро брали на прицел каждого из разбойников. Пинками выгоняли их из под телег, тащили за шиворот и бросали в кучу.
— Поздорову, Михайло Игнатьич, — к удивлению обозных людей, еще не успевших отойти от шока, грозный горец подошел к казаку и обнялся с ним. — Звиняй меня. Немного не успел я на наше место встречи. Дела в соседнем ауле задержали. Школу осматривал, учеников об учении выспрашивал.
Давно уже спешившийся, старшина кивал его словам и мысленно осенял себя святым крестом. Он, видит Бог, уже и с жизнью простился, и у жинки с детками прощения попросил. Думал, больше с ними не увидится. А дело вона как повернулось…
— Всех привел, как и договаривались, — солидно прогудел Карпов, окидывая взглядом разгалдевшийся обоз. — Как будто самолично отбирал. Никакой голытьбы нет. Справные хозяева, что лучшей жизни ищут. Любого возьми… — он выцепил взглядом старшего над обозом, что перед горами подходил к нему. — К примеру, Порфирий Григорьевич Полухин торговец каких еще поискать. Ушлый, через игольное ушко пролезет, коли где прибыль почует. Хочет с турками торговлишкой заняться. Самолично мне рассказывал в пути…
Обозный, словно почуяв, что про него зашла речь, подбоченился. Боровую шапку на голове поправил. Вытащенным из-за пазухи костяным гребешком начал растрепанную бороду расчесывать.
— С ним двое сыновей со снохами пришли, да дочка. Почитай цельное торговое компанейство, — весело хмыкнул в усы казак. — А тама вон Николка Зиновьев у телеги лежит. По башке, правда, получил, но вроде жив. Энтот, вообще, на первом нашенском стимботе «Елизавета» вахтеным подвизался. Весь движитель тама облазил. Дельный парнишка…
Старшина хотел было еще рассказать о десятке студиозов, что в Тефлисе нанял. Так мол и так, по твоей просьбе выискал самых лучших учителей по русской речи, математической цифири, истории и егорафии (последнюю науку казак назвал по свойски, как привык). Только имам Шамиль почему-то не стал его слушать. С задумчивым видом к тому парнишке пошел, о котором Карпов только что упомянул.
— Жив, герой? — имам присел около Зиновьева, молодого парня с окровавленной головой, близ которого суматошно суетилась молодуха весьма знатных статей. — Ничего, оклемаешься. Видел, как ты на разбойников бросился. Герой, как есть герой. Не каждый бы так сделал. Ради красавицы небось старался.
Девка, что влажной тряпкой стирала с его лица кровь, тут же зарделась, как маковый цвет. Судя по бросаемым на парня обожаемым взглядам, без чувств здесь точно не обошлось.
— Ты вот мне что скажи, правда, на пароходе «Елизавета» служил? — у имама даже голос почему-то дрогнул, когда он этот стимбот как-то странно назвал. — Говорят, с паровой машиной даже знаком?
Тот осторожно кивнул. Правда, тут же мучительно поморщился. Разбитая голова, видно, болела нещадно.
— Точно разбираешься? Паровая машина ведь не телега с четырьмя колесами и сеном на ней, — имама почему-то сильно заинтересовало то, что Николка работал на пароходе.
Парень дернул рукой.
— Разумею, господине. Цельных семь годков на сем стимботе отходил по реке Неве сначала юнгой, апосля вахтенным. Под конец всей машинерией занимался, — негромко пробормотал Зиновьев. — Все своими руками там облазил, кажный болт мне, как родной стал. Сам господин инженер Чарьз Берд, что ту машинерию сделал, меня выделял. Сказывал, что талант у меня к машинам…
Разулыбавшись каким-то своим мыслям, имам Шамиль одобрительно хмыкнул. По душе ему пришелся парень. Видно, что рукастый, с головой, грамотный к тому же. Такому любое дело поручить можно.
— Добро. Будешь у меня танк изобретать, — выдал неожиданно предводитель горцев, легонько потрепав раненного за руку. — Начальником завода станешь, а после бронетанковый корпус возглавишь, — с широкой улыбкой продолжил имам. — Согласен? Не тушуйся, герой. Заработную плату тебе положу. На дом и жену хватит, — парень непроизвольно посмотрел на сидевшую рядом с ним девушку. — Думай пока… А я еще со старшиной покалякую.
Поднявшись на ноги, имам пошел к казаку, что о чем-то беседовал с главой обоза.
— Хороших людей привел, Михайло Игнатьич, очень хороших. Благодарствую за труды. Надеюсь, следующие будут не хуже. Мне ведь много людей еще потребно, — имам протянул казаку пергаментный сверток, аккуратно перетянутый тонкой бечевкой. Судя по толщине свертка ассигнаций там было не мало. — Сколько еще грошей надо будет, скажешь. Не скупись, плати всем сколь потребно. Чтобы моим обозам ни единого препятствия не было. Чтобы у людей кормежка и одежка хорошей были.
— Уразумел, — старшина благодарно кивнул и засунул сверток за пазуху. — Все сделаем, как надо. На каждой заставе у меня свои людишки есть. Предупреждены про обозы. В станицах продукты приготовлены. Ковали ждут, вдруг коней подковать нужно будет или тележные колеса починять придется. Только, друже…
Для Карпова имам Шамиль кунаком был. Другом, по русски говоря. Месяц назад свела их судьба на кривой горной дороге. Казак, будучи тогда в сторожевом разъезде, своего коня потерял. Со всех сторон подступали к нему горцы-кровники, которые с него кровью спросить хотели. Если бы тогда имам Шамиль не перекупил долг крови, лежать бы ему в сырой земле или на османских галерах невольником плавать. С той поры они дружбу и водили.
—…Еще раз скажи мне, не сшибку ли новую с нами затеваешь? Не задумал ли с новой силой обрушиться на военную кавказскую линию? — не раз уже Карпов то так, то эдак задавал этот вопрос, страшась стать иудой и виновником смерти своих товарищей-казаков. — Лучше скажи мне сразу. Не могу я против своих пойти. Понимаешь, не могу, — казачина рванул на шее тесный ворот платья, обнажая волосатую грудь. — Поклянись по своей магометанской вере, чтобы успокоение моей душе было.
… Этот обоз из тридцати шести повозок и телег был уже третьим, которым казачий старшина Карпов проводил из тифлиских пределов через кавказскую военную линию в земли имамата. Хоженой дорожка стала. Знакомой для проводников и обозников, которые уже не тряслись от страха при каждом шорохе, а важно объясняли рассказывали остальным про глубокие ущелья, про бездонные горные озера, про далекие аулы. В каждой казачьей станице, через которую проходил такой обоз с переселенцами, уже никто не провожал их плачем и не принимался истово крестить, пугая собственных детишек. Понимали станичники, что не на смерть люди едут, а новой лучшей жизни ищут. Многие из казаков сами в горных аулах, что склонили голову перед имамом Шамилем, были. Много чего диковинного рассказывали, во что и не верилось. Сказывали, что в глубине гор есть целое русское селение, где живут почти все православные по своим обычаям и традициям. Землицу пашут, коров и овец разводят, ремеслом занимаются. Никого им препону и притеснений нет от местных. Даже церковь поставили со звонницей.
Правда, под хмельком и с глазу на глаз, местные про другое рассказывали. Мол, место там хорошее, но иногда дела странные творятся. В горах видят людей, что как ангелы парят в облаках. В пещерах, откуда уголь и земляной жир добывают, страшные вододейственные машины стоят и целыми днями работают. Иногда, сказывали станичники, в горах слышались страшные взрывы. Часами что-то грохотало, словно Всевышний гневался на людской род за их грехи. После кто по-смелей ходил в горы и видел, как на месте непроходимых ущелий появялись дороги…