Я заплатил за две кружки и решил пойти в ее гостиницу. Самая короткая дорога вела через Монмартр. Поэтому я пошел по этой улице и отважился дойти до улицы Рише – с бьющимся сердцем и пересохшим ртом. У меня все-таки хватило осторожности перейти на другую сторону улицы. Кафе «У Марселя» было закрыто. Перед дверью стояла толпа, обсуждая преступление. Я прошел мимо, не оглядываясь. Если бы до меня сейчас кто-нибудь дотронулся мизинцем, я бы просто рухнул. Я все-таки продолжал идти, но мое беспокойство возрастало. Я проследовал по улице Фобур-Пуассоньер до улицы Дельты. Охваченный тревогой, я прошел мимо гостиницы, не останавливаясь. У Анверского сквера повернул обратно. Второй раз прошел мимо гостиницы. На третий раз я вошел. Одиль там не было. Я не увидел на лице хозяйки никакого следа подозрительности: ничего необычного в том, что ее там не было. Я ушел. Был восьмой час. По бульвару слонялись какие-то люди. Я сел на скамейку, раздавленный своей беспомощностью; какие-то люди суетились вокруг. Чтобы отвлечься, я разглядывал их физиономии. Время от времени я рассеянно размышлял над таким серьезным вопросом, как вступление в коммунистическую партию, а также думал о собрании, которое должно состояться этим же вечером. Конечно, Одиль должна быть в больнице. В таком маленьком кафе, как «У Марселя», два или три револьверных выстрела, наверное, наделали шуму. От шума у меня звенело в ушах. Я хотел есть. Я зашел в первый попавшийся ресторан и съел столько, сколько смог. Потом решил, что неплохо было бы выпить рюмку водки. Я не чувствовал в себе решимости для того, чтобы прийти на собрание на бульваре Бомарше; я бы пошел, конечно, но опасался, что меня там поджидает какой-нибудь полицейский. Но ведь я же никак не участвовал в этом убийстве; эта глупая Алиса меня напугала.
Тогда я отправился в кино на какой-то смешной фильм. Возвращаясь около полуночи, я снова зашел в гостиницу к Одиль; мне не смогли сказать ничего определенного. По дороге я увидел кафе, все еще закрытое. В дежурной аптеке купил упаковку гарденала. В моей гостинице меня тоже ничего особенного не ожидало.
На следующее утро, проснувшись около одиннадцати, я позвонил по телефону: на этот раз мне ответили с подозрением. Хозяин моей гостиницы тоже попытался намекнуть на вчерашнее происшествие. Я вышел на воздух. На верхних ступеньках площади Биржи раздавались обычные выкрики. Я купил «Пари-Миди». Тессон был мертв. Об Одиль ничего не говорилось. Статья призывала очистить столицу, а тех негодяев, что забавляются оружием, осудить по всей строгости. Об Одиль ни слова. Луи Тессон умер в больнице. Но как бы я осмелился пойти в эту больницу? Я снова зашел в гостиницу к Одиль и встретил очень холодный прием. Вечером я узнал из газеты об аресте С., работника гаража, моего армейского друга, – город начали чистить.
Второй день был пустым, мучительным, изнуряющим. Я уже не думал о высоких материях – о диалектике и бессознательном, я даже не думал о том, чтобы заполнить свое одиночество, заглянув на площадь Республики, я забыл Сакселя, Англареса и всех прочих. В тот день, мне кажется, я даже плакал.
На третий день явились двое, показали мне документы и сказали:
– Мы сейчас проверим, нет ли тут чего-нибудь интересного для нас.
И принялись рыться в бумагах. Один наткнулся на рекуррентные ряды.
– Это что такое?
– Вычисления.
– Вычисления чего?
– Просто вычисления. Я математик. Номер первый пожал плечами.
– У вас есть степень бакалавра? – спросил другой.
– Да.
– А что же вы делаете среди этих людей?
– Каких людей?
– Не притворяйтесь дураком.
И этот в свою очередь пожал плечами.
– Деклассированный элемент, – пробормотал он. Эти типы начали меня раздражать, они, наверное, собирались читать мне мораль. Внезапно я спросил их:
– Простите, господа, что происходит? Они продолжали рыться в бумагах.
– Ко всему прочему он еще и коммунист! – воскликнул номер второй.
Коммунист я или нет? Ответить «да» – ради фанфаронства или «нет» – из-за стремления к точности? Я ничего не ответил. Номер первый листал мою подборку «Журнала инфрапсихических исследований». На его лице выразилось явное отвращение. Его напарник тоже взглянул на журнал.
– Серьезные вещи! – сказал он и пожал плечами. Решительно, только это они и делали – пожимали плечами.
– По какому праву, – начал я.
– Хитрить – не в ваших интересах, – прервал меня номер второй.
Я был задет, потому что он сказал мне «вы», должно быть, он не принимал меня всерьез. Я сел на кровать и замолчал. Они продолжали устраивать маленький погром. В конце номер первый сказал мне:
– Твои бумаги просмотрят повнимательнее. Будь спокоен, тебе дадут знать.
Они сложили в стопку мои бумаги и журналы и забрали с собой. Потом удалились, номер первый – молча, номер второй обернулся:
– Не берите в голову, далеко дело не зайдет. Ваша семья все устроит.
Он закрыл за собой дверь. Как же он меня взбесил! Я был просто сражен. Меня доконала эта последняя шутка, а также то, что я был в полном неведении по поводу судьбы Одиль. Тогда я отметил про себя, что эти революционеры бессознательного «плевали на меня с высокой полки», как было модно выражаться в том году. И как раз в дверь кто-то постучал. Это был Венсан Н.
– Меня прислал Саксель, – сказал он, исподтишка оглядывая мою комнату и меня самого.
– Да, и что? – спросил я.
– Он не пришел сам, потому что опасается, что будет иметь неприятности.
Я засмеялся.
– Он интересовался, как вы, – продолжал Венсан Н. Я в свою очередь пожал плечами.
– Они устроили здесь обыск, – сказал я, – и два фараона унесли все мои бумаги.
– Вам нужно уехать отсюда, – сказал Н.
– Интересно, как… Теперь засмеялся он:
– Это не сложно. Графиня все устроит.
– Действительно?
– Большие связи.
– Но я же не стану ей звонить.
– Нет, не вы, это сделает Англарес. Всякий раз, когда он попадает в передрягу, она его вытаскивает. Говорю вам, идите на площадь Республики и все ему объясните.
Я все и объяснил Англаресу, сидящему за своим аперитивом. Он поморщился.
– Это будет сложно.
– Почему же? – спросил Венсан Н.
– У нее уже столько всего просили.
– Но на этот раз дело очень серьезное.
– Так они забрали все ваши бумаги? – спросил у меня Англарес.
– Да, и даже номера вашего журнала, и ваше приглашение, которое вы мне посылали, и ваши листовки, – прибавил я с невинным видом. Англарес вздрогнул.