Коротким тычком кулака под ребра, он заставил, замечтавшегося было Балаганова, вернуться обратно на грешную землю.
— Наша задача, организовать здесь засаду, с целью не допустить прорыва по дороге со стороны села Шуани-Беной, — Морген неопределенно махнул рукой в сторону поворота. — Арабских наемников в количестве до пятнадцати человек во главе с небезызвестным Хаттабом. Прорываться будут предположительно на «УАЗиках» или «Нивах», но это не точно. Потому приказ, к восемнадцати часам скрытно перекрываем дорогу и все машины, следующие со стороны села забиваем. Понятно?
Бойцы зашушукались, задвигались, неуверенные улыбки сползали с лиц, будто стертые ластиком. Кто такой Хаттаб здесь никому объяснять не надо было, рассказывать об умелости, хитрости и звериной жестокости арабов тоже. Без слов понятно было, что бой предстоит нелегкий, и возможно стоить он будет немало крови разведчиков. Если добавить к этим соображениям то, что половину группы составляли вовсе необстрелянные еще срочники, а опыта забивания автомобильных караванов не имел вообще никто, то станет ясно, почему настроение овладевшие группой бодрым можно было назвать, лишь с очень большой натяжкой.
— Позиция здесь, однако, отвратительная, сидим окруженные с трех сторон скалами. Ежели там наверху вдруг появится хотя бы один снайпер, перещелкает нас тут как курей, — обстоятельно произнес Погодин, почесывая нос до невероятной длины отрощенным ногтем мизинца левой руки. За эту странную привычку среди разведчиков он получил прозвище Коготь, однако выращивать ноготь после этого не перестал.
— Правильно говоришь, Николаич, — поддержал прапорщика Морген. — Потому основную позицию оборудуем в этом здании, хоть какое-то укрытие. Кроме того поставим два наблюдательных, они же огневые, поста. Один у поворота на село. Второй метров на триста дальше по дороге. Схема действий такая: по сигналу о приближении машины, полученному от первого поста, основная огневая группа под моим командованием скрытно выдвигается отсюда на заранее оборудованные вдоль дороги позиции. Видите внизу извилина, там транспорт должен будет сбросить скорость, там и будем его забивать. На первом посту находятся снайпер с напарником. Снайпер оттуда вполне уверенно может работать по извилине, так что тоже принимает участие. На втором посту ставим пулеметчика со вторым номером. Задача — любой ценой не допустить прорыва вдоль по дороге. Второй номер — он же наблюдатель, кроме того следит за подходами с восточной стороны, мало ли кто оттуда поедет… Вопросы?
— И что, каждую машину будем забивать? — задумчиво пожевывая травинку, спросил Бал.
— Ну да, был же приказ, — удивляясь непонятливости лейтенанта, повторил, пожав плечами Морген.
— А если мирные?
— Что мирные?
— Ну чеченцы мирные если поедут? Их тоже забивать?
Вопрос поставил капитана в тупик. Действительно, никто же не может запретить чеченцам ездить по своей земле, если им вдруг придет в голову такая мысль. Они и ездят, за продуктами, в гости, мотаются туда-сюда местные челноки, одним словом, жизнь отнюдь не стоит на месте. Движение по чеченским дорогам не намного меньшее, чем в любой области российской глубинки. Значит никак нельзя исключать возможности появления и здесь мирных чеченцев. И как отличить их машину, от машины арабов?
— Тебе приказ довели? Задачу на засаду поставили? — злясь на себя за то, что не может отыскать приемлемого ответа на вопрос подчиненного, и оттого говоря подчеркнуто резким тоном, начал Морген. — Что тебе еще надо? Что ты здесь умничаешь? Откуда я знаю, что да как? Со мной тоже командование своими планами не делится! Видимо не может быть в том направлении мирных машин, иначе нас бы сюда не посадили!
— Да ладно, я же только спросил, — примирительно махнул рукой Балаганов. — Жираф большой ему видней… Будем бить всех, раз такой приказ…
— Раз больше вопросов нет, — перебил его Морген. — Довожу распорядок постов до темноты. На первом посту старший ты, Николаич.
Прапорщик согласно кивнул, любовно поглаживая свой "Винторез".
— С тобой Чапа. Возьмите бинокль и рацию. И смотри, Николаич, не проспи, как только машина показалась, нам сюда маячок, а то перехватить не успеем. Бал, ты на второй пост, с тобой Цапель. Тоже бинокль и рацию прихватите. Радист, разворачивай рацию и доложи на ВПУ, что мы на месте, как войдешь в связь меня крикнешь. Айболит, Терех, поможете ему и здесь осмотритесь, место под ночевку расчистите, дров натаскайте. Остальные со мной смотреть огневую позицию, на месте покажу где, что сделать!
Через двадцать минут Морген уже докладывал на ВПУ, о готовности засады к действию, слушая в ответ прерываемый свистом помех уверенный басок Поплавского:
— Молодцы, резво ожеребились. Ты из всех групп первый о готовности доложил, так держать. Что? Какие мирные? Расслабься, не будет там никаких мирных… В селе зачистка, а они разъезжать будут? Сам прикинь хрен к носу, и не выдумывай. А если не из села, а в село, тогда конечно другое дело… Этих пропускать беспрепятственно, себя не обнаруживать и немедленно докладывать мне. Все понял? Ну молодец. Давай, удачи тебе. До связи!
Едва рассеялась поднятая вертушкой пыль, и рокот моторов стал плавно затихать, растворяясь в залитом ярким солнечным светом небе, Люд, наконец, протерев глаза от набившегося в них песка, огляделся вокруг. И хрипло выматерился, поднимаясь на ноги. Группа, четко рассыпавшись в кольцо и ощетинившись во все стороны настороженными стволами, будто выставивший колючки еж, была готова ко всему, к бою с поджидавшим в засаде противником, к снайперскому обстрелу с недосягаемых горных вершин, к зловещей тишине и спокойствию, предвещающим массированную атаку врага… Все возможные варианты развития событий сотни и тысячи раз отрабатывались, доводились до полного автоматизма изнуряющими тренировками. Не готовы были разведчики лишь к тому, что случилось в реальности. Потому недоуменно переглядывались, опускали стволы, по лицам неуверенно ползли первые смущенные улыбки. Чехи были совсем рядом, в какой-нибудь сотне метров. Толпились, гогоча и указывая на разведчиков пальцами, приветственно махали руками с зажатыми в них тяпками, за мешковатые темные платья матерей цеплялись чернявые полуголые чеченята.
— Ну, авиаторы, мать их! Ну удружили! — озвучил общую мысль Люд, от души присовокупив в конце длинное витиеватое ругательство, еще раз оглядев простирающееся со всех сторон зеленящееся картофельной ботвой поле посреди которого их высадили. — Ну если это гора Гыстырзу, то я японский конькобежец!
— Что делать будем, командир? — нервно оглядываясь на веселящихся на другом конце поля чехов, спросил Бизон.
— Что делать?! Бамбук курить! Вот что! — вызверился на него Люд, хотя и понимал, что кто-кто, а уж его бравый заместитель в случившемся точно ничуть не виновен. — Собирай группу. Снайпера и еще двух бойцов на фишку! Ухо, связь мне с оперативным! Быстро!
С опаской глядя на то, как непроизвольно дергается у командира веко, а губы кривятся в злой, жесткой гримасе, радист торопливо развернул рацию, и защелкал тумблерами, подбирая подходящую длину волны.
— И куда же нас эти жопоголовые пилоты выбросили? — бормотал тем временем Люд, пристально разглядывая разложенную на колене карту и отчаянно пытаясь привязать нарисованную местность к какому-нибудь реальному ориентиру.
— Чего ты мучаешься? — удивился Бизон. — Давай я до чичей дойду и спрошу где мы…
— Ага! Смотри, вон военные в карту смотрят, сейчас дорогу спрашивать будут…, - ехидно проскрипел Люд. — Ни хрена подобного, сами сейчас сориентируемся… Вот, здесь на карте МТФ, это скорее всего вон те развалины. А вон справа на холме тригопункт. Все правильно, значит мы примерно вот тут.
Заскорузлый палец командира отчеркнул коротко остриженным ногтем точку на карте.
— Здесь? — недоверчиво протянул Бизон. — Это же вообще в другой стороне, к тому же почти на окраине села… Это как надо было нажраться, чтобы так место высадки перепутать. Завидую я авиации…
— Связь с ВПУ, тащ капитан! — обрадовано прокричал, протягивая наушники радист.
— Это 512-ая группа, — рявкнул в эфир Люд. — С кем говорю? Ты, Поплавок?
— Я, кто же еще? — недовольно буркнули в наушниках. — Что там у тебя? Засаду развернул?
— Ага, развернул! Так засел, что аж жопу ломит!
— Чего? — не понял Поплавский.
— Того! Меня эти винтокрылые уроды у самого поселка выбросили! Тут картофельное поле и чехов полно. Да мирные, просто картошку окучивают, или что там с ней делать положено.
— С кем положено делать?
— Да с картошкой, говорю, что делать…
— С какой картошкой, блин?! Ты чего там, чарсу обкурился что ли?! Я тебя русским языком спрашиваю, засада готова?
— Какая теперь в жопу засада! Ты слышишь, что я говорю?! Нет? Я в восьми километрах от контрольной точки, с другой стороны поселка. Летуны ошиблись при высадке. Меня засекли местные, так что никакой скрытной засады уже не выйдет. Понял теперь?
— Понял тебя, 512-тый, — официально отозвался Поплавский. — Сейчас уточню по твоим дальнейшим действиям у руководителя операции. Оставайся на связи.
— Ты лучше у нашего с разведотдела сначала уточни, а то этот десантник сейчас накомандует. Пойдем село штурмом брать, — абсолютно наплевав на все правила скрытности радиопереговоров, гавкнул в микрофон Люд.
— Нашего здесь нет, — тоже не слишком заботясь о режиме секретности, ответил Поплавский. — Его этот крендель на Ханкале забыл.
— Бардак, ну бардак! — зло качая головой, шипел Люд. — Откуда только эти Чапаевы на мою голову берутся. Каждый второй Наполеон, каждый первый Кутузов. Развелось полководцев, бля…
Амир Асалханов с плохо скрываемым неудовольствием прислушивался к постоянной возне и тихому жалобному бормотанию сзади. Машина еще не выехала из хутора, а он уже пожалел, что сдался на уговоры жены, взяв с собой в дорогу ее дальнюю родственницу. Хеду срочно требовалось показать знающим русским врачам в находившейся в Курчалое поликлинике, по крайней мере, так считала она сама, беспрестанно жалуясь на слабость во всем теле, головокружение и тошноту. Оправдываясь болезненным состоянием, женщина наотрез отказывалась делать домашнюю работу и совершенно запустила хозяйство, муж ее мягкий и неспособный настоять на своем человек, вместо того чтобы научить ленивицу плеткой, верил всем ее отговоркам. А поскольку он являлся еще и двоюродным братом Фатимы, жены самого Амира, то, как только представился случай, та уговорила мужа, собиравшегося в поездку взять с собой страдалицу Хеду. Терпеть рядом всю дорогу рано располневшую, неопрятную, вечно причитающую Хеду было удовольствием, мягко говоря, сомнительным. Но старик Асалханов имел нрав добродушный и сговорчивый, потому согласился, и теперь горько клял себя за уступчивость. Водитель, разбитной и веселый Карим, понимающе покосился на него, деликатной улыбкой показывая, что разделяет чувства начальника.
"Зарплату ему что ли прибавить, — растроганно подумал Амир. — Хороший ведь человек, старательный, где сейчас еще такого работника найдешь?" В принципе прибавить зарплату школьному завхозу, одновременно учителю труда, физкультуры и автодела, а также по совместительству еще и сторожу поселковой неполной средней школы, бывший уже много лет ее бессменным директором Амир, вполне мог, хотя и не слишком значительно. Но по нынешним тяжелым, полуголодным временам лишних денег не бывает. Карим будто угадав каким-то неведомым шестым чувством мысли директора, заговорщицки ему подмигнул. Сзади натужно кряхтел и возился еще один представитель школьного руководства, завуч Ибрагим Исмаилов. Он был лет на десять моложе недавно справившего шестидесяти пяти летний юбилей Амира, но его уже ощутимо подводило здоровье, в противоположность крепкому, будто из камня вырубленному Асалханову, смотрелся Ибрагим согбенным немалыми годами старцем, с полным набором всех возможных возрастных болячек. За сиденьем на железных откидных сидушках заднего отсека «УАЗика» будто воробьи на жердочках пристроились еще два пассажира: лесник Вахаб Шайбанов и его брат Джамал. Эти ехали в Курчалой по своим собственным делам, закупать необходимые в лесничьем хозяйстве товары.
Амир вновь горестно вздохнул, что за времена настали? Никогда раньше выезжая по школьным делам в Курчалой, не собирал бы он с собой в дорогу такой компании. Как было бы сейчас приятно с ветерком катить в машине вдвоем с Ибрагимом, обсуждая по пути, возникающие в школе проблемы, жарко споря о новых программах и методах обучения. Но так могло быть раньше, теперь все изменилось и бензин стал настолько дорог, а зарплаты так редки и малы, что нельзя пренебрегать возможностью окупить дорогу в район доставкой туда же попутчиков. Не до комфорта сейчас работникам чеченского образования, к сожалению, не о нем болит голова, что у местных, что у российских властей. Хотя понемногу жизнь в последнее время стала налаживаться, раньше было не в пример хуже. Амир с содроганием вспомнил годы, когда республикой правили боевики. Тогда президент Дудаев официально заявил, что ему нужны воины, а не ученые, потому для мальчиков вполне достаточно образования в пять классов, а девочкам вообще хватит и трех. Амир воспринял это высказывание главы государства с ужасом, но на свой страх и риск продолжал вести уроки в школе по старым российским программам, добавив, правда, сообразуясь с духом нового времени, в расписание изучение основ шариата и Корана. Тогда он жил в постоянном страхе, дикие банды боевиков, разъезжавшие по окрестностям, весьма часто громили школы и убивали их работников. Даже собственных учеников приходилось бояться. Вчерашние школьники, рано возмужав, но, так и не набравшись ума, частенько появлялись в школьном дворе увешанные оружием и с недоброй ухмылкой поглядывали на украдкой пробиравшихся к своим кабинетам учителей. Однако преодолевая страх Амир Асалханов отказывался закрыть школу, даже растеряв большую половину учеников, даже когда началась новая война с Россией, даже, когда учительницу истории пятидесятилетнюю седую армянку нашли в школьном саду многократно изнасилованную с перерезанным горлом и вырезанной на морщинистом плотном животе жирной сочащейся кровью двойкой.
Работа школы в Шуани-Беной за всю войну, так и не прервалась ни на день. Но что это была за работа. Учителям она приносила больше страданий, чем удовлетворения. Десятилетние мальчишки на уроках обливали стариков презрением.
— Вы продались русским свиньям! Наши отцы и братья борются за свободу, а вы прячетесь по своим домам и готовы лизать руки захватчикам! — так, не стесняясь, говорили ему и Ибрагиму в лицо.
— Послушайте, я объясню вам! — тихим от сдерживаемого гнева голосом отвечал Амир ученикам на уроках истории, которые вел теперь вместо погибшей армянки.
Мечтательно прикрывая глаза, он рассказывал притихшим мальчишкам о гордой истории народа вайнахов, о Мансуре и Шамиле, о восстаниях против советской власти, о черном дне депортации. Мрачным огнем загорались лица его юных слушателей, взрастали пышным цветом в их сердцах посеянные умелой рукой семена ненависти к оккупантам, сжимались до ломоты в суставах от злости слабосильные пока кулачки.