Китаврасов. Тюрьма, видите ли, вынимает человекаиз общества, самапо себе, независимо от последствий.
Старик. Вы раскаялись искренне?
Китаврасов. Согласитесь: ужасно пошло сидеть заполитику, не будучи к ней причастным. Питая даже некоторую... брезгливость. Еще и зарабатывать наэтом политический капитал.
Старик. В таком случае, лучше не садиться вовсе.
Китаврасов. Сомнительного достоинствакапитал -- в этом мои доброжелатели правы.
Напороге комнаты, в полутьме, появляется Злата.
Я занимался историей в мечте восстановить разрушенную будто бы навечно зыбкую ткань времени.
Старик. Невозможно.
Китаврасов. Но попытки, приближения!
Старик. Лучше не садиться вовсе.
Китаврасов. Однако, когдачеловек выкручивается от лагеря, никому не объяснишь, что сделал это не из страха, аиз... вкуса.
Злата. Из вкуса?!
Китаврасов. Поддакивать, может, и будут, кивать понимающе. А в глубине души... Ох, уж это раскаянье! Оно, конечно, формальное. Никому не повредившее. Без имен, без фамилий.
Злата. Просто герой!
Китаврасов. Слишком, дескать, честолюбив. Возжелал легкой славы.
Старик. Выйди, Злата.
Китаврасов. Чего уж. Пускай слушает.
Старик. Как знаете.
Китаврасов. Опубликовал незрелые, дилетантские работы, не разобравшись, начью мельницу...
Злата. Герой сопротивления.
Старик (наЗлату). Сами напросились -- терпите.
Китаврасов. Написано из тюрьмы, напечатано в такой газете, что ни один порядочный человек и читать бы не стал.
Злата. А писать?
Китаврасов. Я не писал, только подписывал!
Злата. А-а! Принципиальная разница.
Старик. Я тоже подписал, что являюсь японским шпионом.
Злата(иронично). Если уж ты подписал, папочка!..
Китаврасов. Дахоть бы и не раскаянье! Хоть бы и отсидел я положенное и вышел героем. Я был бы еще более одинок!
Злата. А ну как нет?!
Китаврасов. Тогдамы с моими... бывшими друзьями еще менее смогли бы друг другапонять.
Злата. Ты б попробовал!
Китаврасов. Цветы. Встречи с теми, кто посмелее или имеют гэбэшный иммунитет. А говорить не о чем.
Злата. Попробовал бы -- может, нашлось?
Китаврасов. У жены, когдая вышел, другой уже был, другая жизнь. Я говорю: как же ты? А она: ты предатель, ты раскололся, если я останусь с тобою, мне рук никто не подаст.
Злата. Какая черствость.
Старик. Женщинам руки не подают, ацелуют.
Китаврасов. Но ты же, говорю, не знала, что я расколюсь. Знала, говорит, я тебя как облупленного знаю! Мне, говорю, могли просто не предложить!
Злата. Они наугад не предлагают. Правда, папочка?
Китаврасов. Тогда, говорит, ты б в лагерь загремел. А после семи лет лагеря... В лагерях, знаешь... и жест гаденький делает. А вы говорите: родина.
Старик. Это не я говорю.
Китаврасов. Родинавот она: резонанс, социальное окружение. А березки и в Канаде растут, и под Парижем. Вам хорошо: вы врач. Уехали в глушь и лечите себе людей.
Старик. Уехал?
Китаврасов. А что делать мне? Историю преподавать в сельской школе?
Злата. Чего ж зазорного?
Китаврасов. По утвержденной программе? Так и этого не позволят: идеологический фронт.
Злата. Жертварежима.
Китаврасов. Кстати, почему вы не вернулись в Россию, когдашлареабилитация? Почему остались накраю света? Это я риторически спрашиваю.
Злата. Он -- риторически, папочка.
Китаврасов. Я-то понимаю, что человек после тюрьмы по-настоящему вернуться не может. Я насобственном отце наблюдал такую попытку. Жалкую, доложу, попытку.