- Ну чего взъелся? Ей небось не в диковинку!
- Что не в диковинку? Что? - Старый Лобиг, очевидно, никак не мог взять в толк.
что было ей не в диковинку, и все наскакивал и наскакивал на соперника с кулаками - теперь его рык раздавался уже у самых ворот. Вдруг калитка открылась, и наружу, не разбирая дороги, вылетел довольно упитанный парень в вельветовых штанах и майке-Лобиг-младший собственной персоной.
Тот самый Ганс, что числился погибшим во время внезапного танкового прорыва русских под Кюстрином.
Он торчал у калитки, растерянный, но живой. Просто не знал. достаточно ли теперь одного этого. Увидев нас с Амелией.
стоявших посреди улицы, а потом и соседей, выглядывавших из дворов, он рванулся было бежать. Но вовремя спохватилсяведь про похоронку все равно все знают-и сразу сник.
На его счастье, из дома выбежала сестричка Гсрда, грациозное создание, потерпевшее столь явный крах при первой же попытке сделать карьеру. Из всей семьи только она одна оказалась мужчиной, если можно так выразиться. Потому что решительно подошла к брату, обвила ручками его голову, квадратную, как у всех Лобигов, прижала к своему худенькому плечику и легонько подтолкнула окончательно растерявшегося верзилу обратно к калитке.
Поздно! Я уже орал на всю улицу, тыча в него пальцем:
- Он жив! Все видели: он жив!
Я повторял и повторял эти слова-для себя и для всех тех, кто набежал сюда со всей деревни. Тут была не только радость по поводу того, что младший Лобиг жив.
За этим много чего скрывалось!
На меня словно озарение снизошло! Глазам вдруг открылась вся подоплека, все тайные ходы нашей деревни, и я крикнул так, чтобы все вокруг слышали:
Теперь сами видите, что вами вертели, как хотели! Поглядите на него пока вы лили слезы, платили денежки и дрожали от страха, он отсиживался за печкой!
Амелия глядела на меня, как на пророка.
Она никогда еще ничего подобного не видела.
Но болезнь еще сидела во мне, и не озарение на меня снизошло, как потом сказала мать, а просто температура подскочила (у нее получалось "температурил").
Говорят, я даже добавил: "Почем знать, кто еще из-за печки вылезет!" Но сам я этого уже не помню. Помню только выражение их лиц после этой сцены. Ведь я открыл им глаза на правду, на жуткую правду: жизнь и смерть их близких была лишь ставкой в игре! Им бы в самый раз завыть, застонать и в ужасе разбежаться. Ничего подобного.
Кто отвел глаза в сторону, кто отвернулся. А потом все мирно рассеялись, как дым из трубы, - плавно и бесшумно.
Амелия потащила меня домой. Я вел себя молодцом, выше всяких похвал, она гордилась мной. Но теперь пора было вспомнить, что я все же болен и должен ее во всем слушаться.
- Почему они молчат, как воды в рот набрали? - спросил я обескураженно.
- Потому что давно всё знали, - ответила Амелия.
- Что "всё"?
- Что младший Лобиг жив.
- И ты знала?
- Я-нет.
До чего же она умела владеть собой, что бы ни произошло. Иначе была воспитана.
Честно говоря, у меня на душе кошки скребли. Дались мне эти озарения! От них сумбур в голове еще хуже, чем после смерти Михельмана. Смерть это одно, а жизньсовсем другое. Что же это за жизнь такая, если никто не возмущается и ничему не удивляется?
День был теплый, солнечный, по меня опять затряс озноб. Я обнял Амелию и спросил:
- Только по-честному-любишь меня?
Она ничего не ответила.
Может, ей тоже нужно было сперва разобраться в разных живых мертвецах, что обнаружились сперва в хлеву у Михельмана, а теперь и на подворье у Лобша. В ту минуту я представил себе. какой она станет годам этак к пятидесяти. Черты лица обострятся, рот и нос четче выдадутся вперед.
И следующий вопрос я задал, как бы обращаясь к совершенно взрослой женщине:
Просто взяли и разошлись. Как ни в чем не бывало. Разве душа у них не болит ?
Амелия подняла брови и вздохнула:
- Откуда им знать, что это такое?
От неожиданности я даже остолбенел.
Она воздела руки к.небу:
Бог знает, почему мы все так уверены.
что она у них есть. Сами придумали и сами поверили. А у них ее, может, и нет.
У нее и впрямь на все был ответ.
Ну а у тебя? У тебя есть? Откуда ты знаешь, как болит душа?
- От тебя, - ответила она и погладила меня по голове.
Она в меня верила. И желала мне добра.
Весь обратный путь мы молчали. Что же это получается? Что люди бывают разныес душой и без души? Неужели это правда?
У самого дома она ласково объявила:
- А ты у нас романтик.
Но тут из дверей выскочила мать и напустилась на меня. Мы с Амелией не очень-то вслушивались в ее слова. Я уловил только, что графиня вернулась в замок. Очевидно, между ней и матерью произошел какой-то разговор, потому что мать все время крутилась подле Амелии. Тут уж волей-неволей почуешь недоброе. Если раньше не чуял.
И когда Амелия стала заботливо укрывать меня одеялом, я оттолкнул се:
- Иди уж, иди!