Прогулки очень полезны для его больных легких.
18
Теперь мы все сообща трудились на одном поле. И чем выше поднималось солнце, тем быстрее засыхали и сморщивались выдернутые из земли растения и тем очевиднее становился смысл нашей работы.
Одни растения должны засохнуть, чтобы другие, оставшиеся, щедро налились соком и в один прекрасный день-об этом я, кажется, уже упоминал-дали нам сладкий сироп, прежде всего сироп.
Для Амелии война, видимо, еще не кончилась. Во всяком случае, она так остервенело орудовала тяпкой, словно не свеклу прореживала, а врагов уничтожала.
Хоенгёрзе, как вам известно, всего лишь небольшая захолустная деревенька, которую танки чуть было вообще не обошли стороной. Война здесь завершилась тем, что управляющий имением Донат наплевал на свое увольнение и послал бывших хозяек вместе со всеми в поле; а пока они прореживали свеклу. Леонтьев катался на лошади в лесу. С таким концом войны Амелия примириться не могла.
Наша соседка, работавшая рядом с пей.
с улыбкой погладила Амелию по голове.
Что означало примерно следующее: смирись, детка, не трать силы зря, рядки-то длинные.
Соседка радовалась, что опять работает в поле. Ее тяпка юркой мышкой шныряла в рядках-там что-то выдернет, тут порыхлит. И хотя на работу вышли пока не по колоколу, все равно хорошо: каждый знает, что ему делать.
- Наш-то картофельный суп без уксуса и есть не станет, - сказала она просто так, для разговора. Говорит, с уксусом-то для желудка лучше.
Ее муж опять водил трактор, и еду ему опять готовили отдельно-это тоже вошло в прежнюю колею.
А что касается картофельного супа, то я знал, почему соседке приходится добавлять в него уксус. Вместе с обжаренным салом она выплескивала в кастрюлю с супом целую сковороду вытопленного жира. Не удивительно, что суп ложился тяжестью на желудок. Тут без кислоты не обойдешься.
Ведь она жир растворяем. Однажды мы жарили селедку на каком-то машинном масле, кажется на авиационном. Очень чистое и прозрачное золотисто-желтое масло из небесно-голубой канистры. В кухне воняло, как в машинном отделении, и прямо со сковородки рыбу нельзя было есть. А замариновали ее в уксусе с луком, и машинный вкус начисто пропал. С тех пор я и усвоил.
что кислота растворяет жир и вообще забивает любой другой вкус. По крайней мере в селедке или картофельном супе. Мать считала даже, что отсюда и пословица: "Кислее поешь - веселее встанешь".
Я вообще унаследовал от матери много такого, от чего больше вреда, чем пользы.
Слух у матери, например, был такой чуткий, что я долго не мог привыкнуть. Стоило в погребе прошептать что-то себе под нос, и мать в кухне повторит тебе все слово в слово. Уши были у нее самым чувствительным органом. Сдается, что даже запах и вкус она улавливала скорее на слух.
Уши были ее гордостью после зубов, конечно.
В этот первый рабочий день после войны я обнаружил, что и меня природа наградила таким же слухом. Мать и дочь фон Камеке работали довольно далеко от меня-до них было никак не меньше десяти шагов.
С самого утра они - на глазах у всех! - подчеркнуто избегали друг друга, что для всех уже было событием. Наконец мать не выдержала игры в молчанку, и я, хотя работал довольно далеко от них и ветер дул в их сторону, совершенно отчетливо услышал:
- Что теперь скажешь, доченька?
- Он или я! - процедила Амелия сквозь зубы.
- Тебе улыбается судьба поденщицы?
язвительно спросила мать.
- Да, а что?
Мать сокрушенно покачала головой и бросила на меня жалобный взгляд-на злобный она уже не решалась. Но я просто не знал, чем еще ей помочь. Вроде бы я свое сделал. Я вернул ей заблудшую дочь.
Более того, я выгнал ее из пашей халупы, выставил, можно сказать, взашей.
И что же?
Амелия оперлась на тяпку и исподлобья бросила взгляд на Хоенгёрзе. Вот она, значит, какая, эта деревня. Вероятно, Амелия впервые в жизни пристально вгляделась в нее. До той поры деревня представлялась ей как бы большой игрушкой-домики, колокольчик, движущиеся фигурки, и одна из них-Юрген Зибуш, И вот оказалось, что домишки-жалкие и обшарпанные, а люди, что в них живут, еле таскают ноги от усталости. И трудолюбие их-просто привычка, их никуда не тянет, все они здесь родились, здесь и умрут...
Карла фон Камеке смахивала сейчас на розовую гвоздику, у которой стебелек надломлен и головка то и дело валится набок.
Некоторые люди кажутся доброжелательными только потому, что прежней силы у них нет. Я попробовал представить себе Карлу на месте нашей соседки-много лет изо дня в день варит картофельный суп.
а потом тихо отходит в мир иной...
Амелия отвернулась от деревни и стала смотреть на поле. Впереди нее лихо орудовала тяпкой наша соседка, согнувшись в три погибели и словно по близорукости почти прильнув лицом к ботве. Ибо крестьянская мудрость гласит: "Чем гнешься ниже, тем к работе ближе". И еще: "Земля воздаст сторицей, коли не будешь лениться". Амелия тоже пригнулась пониже, еи хотелось быть как все. Но земля, которую она изо всех сил скребла и царапала тяпкой, попрежнему оставалась твердой, враждебной и не вызывала никакого отзвука в ее душе.
Амелии можно сунуть в руки тяпку, напялить на нее всякое старье и погнать в поле прореживать свеклу, все это можно. Да что толку! То ли дело-простая крестьянка, наша соседка; она срослась с землей, была репкой среди реп и вся растворялась в привычном труде. Вот она на миг оторвалась от работы и, прищурившись, взглянула вдоль рядка-прикинула, сколько осталось. Да, вот чего у Амелии и в помине не было-тихо и покорности. Да и быть не могло.
Я налег на работу; затылок горел, перед глазами плыли круги, но мне хотелось поскорее пройти свои рядки до канавы и обратно. Чтобы от усталости ног под собой не чуять. А потом укрыться в тени лип у дороги, передохнуть и начать думать о чем-нибудь другом.
19
Зря я так спешил. Все равно пришлось сделать перерыв.
К нам на поле пожаловал управляющий Донат и привез Федора Леонтьева. Донат опять сидел за рулем своего трактора без кабины, а Леонтьев стоял за его сиденьем.
Донат обежал глазами кучки выдернутой свеклы, Леонтьев-работавших женщин. Мы все, загородив ладонью глаза от солнца.
принялись разглядывать гостей. Большинство еще ни разу не видело советского директора, только слышало о нем. Они представляли его себе намного старше. И не таким высоким. Я уже говорил, что Леонтьев был высок ростом, молод и рыжеволос; глаза у него были голубые и какие-то широко распахнутые. Он немедленно схватил в руки тяпку и подстроился к нам. Видно было, что к крестьянской работе он не привык. но держался молодцом и до обеденного перерыва успел вполне прилично проредить четыре рядка-два туда и два обратно.
Оглядев свою работу, он повеселел. Донат, последовавший его примеру и махавший тяпкой в его темпе, одобрительно кивнул.
Мирный труд на земле настроил офицера на благостный лад. Может, он только тут по-настоящему понял, что война кончилась, и блаженно потянулся. И вдруг начал читать стихи. Наверное, они как-то сами полились. Мы, конечно, ничего не понимали.
но слушали затаив дыхание, потому что читал он с большим подъемом, а русский язык в его устах звучал мелодично, как колокольный звон. И я впервые понял, что такое чужой язык, то есть что для кого-то он единственно родной, впитанный с молоком матери, а вовсе не исковерканный до неузнаваемости все тот же немецкий.
Мы стояли кружком, опершись на тяики, и слушали русские стихи. Одна только Карла фон Камеке прислушивалась не только к звучанию, но и к смыслу слов.
- Пушкин, - прошептала она и преобразилась. Я увидел совершенно другую женщину, другую Карлу-ту, которой были адресованы русские письма. Наверное, такое выражение появлялось у нее и в те дни, когда она ездила в Зенциг...
Леонтьеву очень понравилось все: и то, что она узнала стихи Пушкина, и то, что гак разволновалась, чуть не заплакала.
У него, наверное, тоже сердце захолонуло, потому что он уставился на нее, как на картину. Тут Карла взяла себя в руки, гордо вскинула розовую головку и нараспев прочла несколько строк по-русски, и совсем неплохо, как мне показалось. В ней была какая-то врожденная мягкость. И мне подумалось, что именно благодаря ей к Амелии не пристала грязь жизни.
На Федора Леонтьева она, видимо, произвела такое же впечатление: он подошел к Карле и обнял ее.
Донат скромно стоял где-то за нашими спинами и молча наблюдал. Слово за слово, так сказать, и графиня с Федором уже оживленно беседовали по-русски: речь, очевидно, шла о Пушкине. Многие уже растерянно поглядывали по сторонам: перерыв чересчур затягивался.