- Ничего не поделаешь, удрала, констатировал он.
На нет и суда нет.
- Ты за кого? За меня... или... ты... ты...
против меня? Разумеешь?
- Нет!
Вкратце дело обстояло так: его наметили в бургомистры. Но богатые крестьяне проголосовали против. Потому он и налился до ушей.
- Пока я был гол как сокол, они не брезговали посидеть со мной и покурить, если встречали где-нибудь в лугах.
Он заполз в землянку и расстелил одеяла.
- Пока они еще в большинстве, - заключил он и растянулся во весь рост на одеяле. - Так что помочь может только одно:
"Самые бедные - to the front!" [Вперед! (англ.)] Разумеешь?
Ясное дело, как-никак тоже в школе учился.
Я лег рядом и представил себе, как Амелия в эту минуту бежит прямиком через луга к дому. Не надо было отпускать ее одну.
Но и Швофке я бросить не мог. Слишком он сегодня возбужден.
- Нам с тобой, - вдруг заявил он, - нужно будет кое-что обсудить.
А потом махнул рукой и захрапел. Долго еще я лежал, не в силах уснуть, а он все ворочался и ворочался с боку на бок, пока не придавил меня к стенке. Эдак-то матери тоже не больно сладко придется, подумал я.
Когда мы оба проснулись, было еще темно и чертовски холодно.
Швофке нащупал пальцами мое лицо.
- Ты еще спишь?
- Нет. Просто глаза закрыл.
Видишь, какое дело, - вздохнул он. - Нельзя оставлять корни там, где их выдернули, Никак нельзя. Разумеешь?
- Не очень.
- Ну как же-ведь они все еще надеются, что все будет, как было. Против меня голосовали, болваны. А ведь со мной...
Почем знать, какой фрукт им теперь достанется!
Я повернулся на бок.
Мысли мои были заняты совсем другим.
Я спросил:
- Как ты думаешь, Швофке, дадут мне пять гектаров?
Для него этот вопрос был легче легкого.
- А пожалуй, лучше ничего и не придумаешь, - вздохнул он. - Уж как-нибудь уладим это дело.
Он сразу согласился дать мне землю, но что-то не больно запрыгал от радости.
А потом, подумав, сказал:
- Душевная она девушка. Пришла все-таки проститься.
Я рывком повернулся к нему.
- Зачем, зачем пришла?
Швофке приподнялся было, хотел, видимо, успокоить меня, утешить, но тут вспомнил о том, что произошло вчера вечером, сдержался и медленно улегся обратно.
6
Еще не рассвело и в воздухе пеленой висела изморозь, когда я стрелой пронесся по деревенской улице. Все было как всегда: те же дома, тот же булыжник и тот же Юрген Зибуш опять бежит к замку.
Коляска еще стояла у крыльца. Укатил пока только трактор, еще в пять часов утра.
Он увез белье, книги и посуду. "Вскорости возвернется", - сказал Ахим Хильнер, наша народная полиция. Новая синяя форма ладно сидела на нем, вот только брюки были коротковаты, словно он из них вырос.
Бывшим владельцам поместья предписывалось выехать из данной местности в любой населенный пункт, удаленный не менее чем на пятьдесят километров.
Ахим Хильнер по долгу службы обязан был их сопровождать.
- Ну, в чем дело? - спросил он, заметив, как я запыхался. - Уже соскучился?
Нашел что спрашивать!
- Нет, - отрезал я, - астма.
Приказ Хильнера гласил: "Вон помещиц из Хоенгёрзе! Хватит с ними возиться!"
И он залился сочным гортанным смехом, сразу спугнувшим утреннюю тишину.
Я даже замахал на него руками и слегка отпихнул в сторону, как делала наша соседка в таких случаях. Но тут из конторского домика легкой, пружинистой походкой вышла Амелия: макинтош, берет, высокие сапожки, плотно обтягивающие икры, вокруг шеи сиреневый шелковый шарф-ни дать ни взять шикарная билетерша из кинотеатра "Звезда" торопится на работу.
За ней показалась и мать, заметно кренясь на один бок: она несла большую сетку с яблоками. Яблоки из Хоенгёрзе! Она несла их так, точно давно привыкла носить тяжести и притерпелась к тому, что это никого не волнует.
Старая история: по ним обеим никогда не поймешь, на каком они свете. Амелия спокойно подошла ко мне, словно мы заранее договорились о встрече. Она благодарно пожала мне руку, словно старому верному слуге, и тепло сказала: