Этот старинный индийский учебник любви (написанный около полутора тысяч лет назад) открыл передо мной новые миры. Ах, что это были за времена!
О цветущих садах, благоухающих беседках, чистых источниках говорится там, о красивых уравновешенных людях, которые украшали друг друга венками из цветов и любили на мягком, душистом ложе, в тенистых, богато украшенных покоях. И в отличие от сегодняшнего дня, женщины были раскрытой книгой.
Женщина, пишет автор, крайне медленно достигает удовольствия. Иногда только через несколько часов, иногда лишь на третий или четвертый раз. И он объясняет, как с ней обращаться, где ее нужно гладить и как любить, чтобы она пришла в экстаз.
И поэтому сейчас меня будто молнией поразило. Этой ночью я пришла в экстаз. В первый раз за всю жизнь! И это упоение, которое миллионы белых женщин никогда не испытают со своими измученными стрессами мужьями, было естественным для индианок! Значит, те любили лучше?
Библиотека моего хозяина содержит и другие доказательства: путевые заметки с острова Ява, написанные одним немцем после первой мировой войны. В них я с удивлением прочитала о претензиях индонезиек, считавших невозможным хранить верность белому мужчине. Вначале они, пишет Рихар Катц, охвачены его жаром, но пока они разойдутся, он уже остывает. Белый любит, как гоночный автомобиль: с большим шумом как можно быстрее к цели. А потом долго отдыхает в гараже. Итог: женщина предпочитает слуг. Черный садовник никуда не спешит. То, что его господин успевает за десять минут, у него занимает целую ночь. Во всяком случае, он лучше понимает женщин. У него тот же ритм. Как прикажете к этому относиться? При этом не все белые мужчины так уж плохи. Среди сорока трех экземпляров, с которыми я познакомилась поближе, были и таланты. Проблема в другом. У белых другая установка. Более прогрессивная! И тут зарыта собака.
Опять же посмотрим с другой стороны.
Наши мужчины не могут прижиматься всю ночь. Прогресс зовет. Им надо рано вставать, чтобы развивать экономику. Им нужно прокладывать автомагистрали и улицы, возводить бетонные коробки и склады, строить атомные электростанции и фабрики.
Прижимание денег не приносит. А если выкорчевывать деревья, цементировать поля, производить оружие и сносить красивые старые дома, какой-то идиот на этом обогащается. Время — деньги! Мы знаем, что котируется: больше бомб, химии и бетона! Да-да! И еще мы знаем, откуда ветер дует (а именно — из Чернобыля!). Это, правда, вредно для здоровья, но прогресс требует жертв!
У меня будто пелена спадает с глаз. Это оттого, что ночами страстно занимаешься любовью. И вот система прочищена! Опять все видишь ясно и свободно говоришь об этом.
Выбросьте в металлолом пневматические молотки! Засыпьте котлованы и посадите деревья! Выкиньте свои еженедельники в окно! Дарите вашим женам на день рождения экстаз, тогда они не будут ворчать весь год! Продайте телевизор! Позвольте себе французскую двуспальную кровать!
Но я не хочу быть несправедливой. Здесь, на моей террасе, под желтой маркизой, над парижскими крышами, я должна признать: они стараются, наши мужчины. Сегодня любят гораздо лучше, чем при Наполеоне!
Я встаю и начинаю убирать со стола. Еще один час, и я поеду в «Меридьен». Радуюсь как ребенок. Но к чему это приведет? К горестной разлуке, без всякого сомнения. Еще три дня помилования! Сегодня, завтра, послезавтра. Потом суббота. Проклятье!
Расставание действительно оказалось ужасным. Тяжелее, чем я думала. Но в воскресенье, когда я в грустном одиночестве лежу в своей роскошной постели, звонит Проспер. Из Ниццы. Он разругался с Рашель. Она уехала. Он возвращается ночным поездом в Париж. Ура!
На следующее утро приезжает. Я встречаю его на Лионском вокзале. Мы проводим вместе еще три дня и три ночи (для меня уже почти перебор!). Когда в среду он улетает обратно в Нью-Йорк, я не грущу (мне нужен как минимум недельный отдых!). Хорошо было. Замечательно.
Провожаю его на аэродром.
Мы будем перезваниваться, писать друг другу, увидимся. Все остальное предопределено судьбой.
И неплохо предопределено!
Я прилежна как пчелка.
Нелли умиротворена, книга практически готова. Двести семнадцать страниц я уже отправила в Калифорнию. Недостает короткой заключительной главы, я должна получить ее через несколько дней.
Париж опустел. В августе все французы в отпуске. Осиротели целые улицы, в иных районах не найдешь ни одного открытого магазина. Две трети всех кафе и ресторанов не работают, окна застеленных террас закрашены белой краской, столы и стулья нагромождены друг на друга. Только туристов громадное количество. Гораздо чаще слышна английская, а не французская речь, в августе город еще более интернациональный, чем обычно. Или лучше: Париж летом — это космополитическая деревня, потому что вся жизнь ограничивается Сен-Жерменом, Монпарнасом, Монмартром и Елисейскими полями. Между ними лежит ничейная земля закрытых магазинов.
За прошедшие четыре недели многое произошло. Я вешу всего лишь пятьдесят пять кило! ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ! И владею двумя платьями и костюмом от Ив Сен-Лорана. Кроме того, я научилась плавать, правда, еще не отваживаюсь на глубину, но на мелком месте — часами. Поступили мои деньги, и неожиданно объявился мой издатель. Якобы он проходил курс лечения, по слухам, однако, был на Мальдивских островах со своей австралийской подружкой! Загорелый, в радужном настроении, он продает мне права на вожделенные книги за смехотворную сумму. За это я рассказываю ему о рукописи Нелли и обещаю французскую версию, как только она у меня будет готова. Кто знает, может, он приобретет ее и благодаря мне сделает самый большой бизнес в своей жизни!
Доллар опускается как миленький, хвала Всевышнему! В первую неделю, после того как был продан мой капитал, он подскочил сразу на десять пунктов! Я чуть рассудка не лишилась. Невозможно описать, что я пережила. Ночами я не могла заснуть. Меня мучили кошмары о загубленных миллионах, продажах с молотка и банкротстве. Утром я вставала с замиранием сердца, в ужасе искала в газетах валютный курс. Что? Опять поднялся? Я была на грани отчаяния!
Да, родные мои, я убедилась на собственной шкуре, что спекуляция отражается на здоровье. Никогда больше не буду. Клянусь. Ни за что больше не ввяжусь в подобную аферу. Но потом произошел перелом. Доллар начал падать. Сразу все стало выглядеть иначе. Какое блаженство читать утром газету и осознавать, что ты опять чуточку разбогатела. Весь день ты в прекрасном настроении, забыты страх и ноющая боль в животе, ты поздравляешь себя, ликуешь и думаешь: это было гениально! (И действительно было. На сегодняшний день я заработала уже семь тысяч долларов!)
Нури, к счастью, не приехал. Однако Юсуф, его кузен, все еще помогающий в тунисской кондитерской на площади Контрэскарп, привез мне от него подарок. Симпатичный серебряный браслет с бирюзой и лиловую шаль с бахромой, великолепно подходящую к моему гардеробу. Еще он привез весточку для меня: у Нури все в порядке, он работает со своим отцом, я должна хранить ему верность, он меня любит и приедет навестить осенью.
Мировая знаменитость, дирижер Реджинальдо Ривера тоже звонил дважды, один раз из Рио-де-Жанейро и один раз из своего личного самолета.
— Мы высоко над облаками, моя прекрасная канадка, — можно было подумать, что он звонит с Марса, — под нами пролив Ла-Манш. Вспоминаете ли вы иногда меня? У меня для вас сюрприз. Он уже на пути в Париж. Через пару дней прибудет. Гуд бай, май лав! Вы еще обо мне услышите!
Сюрприз состоял из пяти килограммов дорогого брюссельского шоколада, и не успела я убрать его в холодильник, как Реджинальдо позвонил из Южной Франции. Здесь, правда, жутко жарко, дом полон гостей, но найдется местечко и для меня. Нет ли у меня желания приехать? Он пробудет тут две недели, а затем отправится дальше мотаться по свету.
Я отказываюсь, и после долгих препирательств он принял отказ. Дом полон гостей? Знаем мы это. Опять встреча с розовыми серьгами? Спасибо! Без этого я проживу.
Зато у меня было забавное приключение в нашем посольстве. Я туда пошла, чтобы расспросить о канадской писательской колонии в Париже. Меня тут же пригласили на чтения (в наш аристократический институт культуры на площади Инвалидов), не принесшие, однако, нужных знакомств. Очевидно, преуспевающие авторы не ходят на приемы в собственное посольство, а те, которые ходят (в надежде на финансовую поддержку), неинтересны мне. С этими не построишь издательство.
Эх, мне бы какую-нибудь книгу Новой романтики! К примеру, издать книгу Нелли, вот был бы феноменальный успех! Одна большая удача — и я уже в обойме. Тогда не надо гоняться за новыми рукописями, авторы сами придут ко мне. Они ломиться ко мне будут. И тогда мое будущее обеспечено. Ах да, я ведь хотела рассказать о приключении в посольстве.
Дело было так: только я вхожу в холл, как меня подзывает к себе швейцар.
— Ну, наконец-то, вы пришли! — радостно ухмыльнулся он, хотя я его видела в первый раз. — Вы уже знаете? Вам пришло письмо!
— Какое письмо? — удивленно спросила я. Он покровительственно засмеялся.
— Ну как же, письмо для вас, мадемуазель!
— Для меня? — Это, наверное, ошибка. — Мне кто-то прислал письмо в посольство? Кто же, интересно?
— Понятия не имею. — Швейцар с таинственным видом порылся в каком-то ящике. — Может, месье Пикассо? — Он протянул мне большой белый конверт. — Ведь это вы, не правда ли? Я вас сразу узнал.
Письмо было адресовано «Солнечной королеве». Под этой строкой красовался мой портрет, который Фэдди, он же Фабрис, начал писать с меня в то прекрасное июльское воскресенье на Монмартре.
Только меньше. И уже законченный. С золотом между рыжих локонов, подобно солнечным лучам (или огненным языкам) обрамляющим голову. Прелестная картина. И самое главное: потрясающее сходство. Высокие скулы, большие карие глаза, рот сердечком, это вне всякого сомнения я.
Кто бы мог ожидать этого от Фабриса?
В кафе за углом, одном из немногих, открытых в августе, я потом прочитала его послание (за стаканом свежевыжатого апельсинового сока).
«Дорогая Офелия! Я не знаю ни адреса твоего, ни фамилии, ни телефона. Твой портрет готов! Позвони мне. Я обожаю тебя! Фабрис». Датировано 25 июля.
По правде говоря, это мне нравится. В постели мужик отвратителен, но зато в оригинальности ему не откажешь. И в таланте! Я восхищенно рассматриваю свое изображение. Если оригинал так же хорош, как эта маленькая копия, тогда Фэдди из Дублина удался шедевр. Надо срочно позвонить ему. Картина должна поехать со мной в Канаду. Я помещу ее в красивую раму, как знать, может, она еще станет эмблемой моего издательства? Будет роскошно смотреться, солнечная королева на корешках моих книг. Любопытно, сколько он потребует за нее денег.
Поначалу Фабрис не требует ничего. Он надеется заполучить меня в постель. Я категорически отказываюсь, и когда он видит, что ничего не помогает, тут же становится очень деловым.
— Двадцать тысяч франков, — отрезает он.
— Это слишком много. Она стоит десять, не больше.
— Не больше? Ошибаешься! В Риме я продавал по тридцать тысяч, и меньшего формата!
— Картина даже не подписана.
— За двадцать я подпишу.
— Двадцать слишком много!