— Что вы все не угомонитесь, — проворчал он, — Лена?
— Степаныч, там кто-то ходит.
— Кто-то банки грызет, — успокоил его снаружи Алексей. — Мы пойдем, посмотрим.
— Да это хорек или куница, — сонно сразу все объяснил недовольный инструктор. — Закиньте их подальше. Только… не целуйтесь громко.
Алексей подождал у палатки. Лунная ночь, но листва высоких деревьев съедает почти весь свет, роняя на землю лишь его разрозненные обрывки. Они в долине. Это кажется, что расстояния огромны — на самом деле упорное движение может измерить любые дали и приблизить любые горизонты. Необъятная чаша леса, так хорошо обозримая с каменного балкона и как оказалось, не такая безлюдная, как раз и поместилась между двух таких движений — первым и последним. Середина маршрута и, как и ожидалось, после тревожной предыдущей ночи и шагистики дня все закончилось всеобщим сном без задних ног предварительно набивших себя тушенкой организмов. Но и здесь, в третью ночь, все равно нет покоя — может, не все так просто?
А вот и Лена. Осмотревшись по сторонам, словно ожидая увидеть что-нибудь саблезубое за сгущенной темнотой стволов, она присела рядом с Алексеем, прислонившись к дереву спиной. Глаза привыкли к темноте и все прекрасно видно.
— Не двигайся, — сказал он ей тихо, но сурово, — оно в темноте видит лучше нас.
Лена кивнула.
— И надень капюшон, тебя выдают волосы.
Она спряталась в капюшон футболки. Удобная штука — она приобрела пару на сезон. Защищает от комаров и придает некий шарм, а оставшееся под капюшоном пятно невыгоревшей материи позже подтолкнет воспоминание или чье-то предположение о жарком солнце и соленых волнах, которые еще далеко впереди. Тишина и все хорошо слышно — храпит уже уснувший Степаныч и троица в другой палатке, дышит рядом Алексей, а ленивые движения темного ветра шевелят, едва шурша, большие черно-зеленые волны высоко над головой. Вот так, вслушиваясь в ночной шелест высоких крон, и придумали смуглые жители Карпат быстрые крылья вампира.
"Ночь шуршит над головой, как вампира черный плащ", — почти прошептала она, но вовремя догадалась о прижатом к губам пальце. Все правильно — они в засаде, решили выследить и выстрелить светом фонаря в неизвестного зверя. Обычно она крепко спит, но этой ночью легкое бряцание жестянок свободно преодолело защиту сна, и она проснулась, почти вздрогнув, и почувствовала, как сам собой втянулся живот. А чужой на фоне лесных шумов звук с готовностью нарисовал в воображении крепкий носок высокого военного ботинка. Некоторое время она лежала без движения, задерживая дыхание, прислушиваясь и убеждаясь, что это не сон и что не показалось и ожидая, что вот-вот услышит глухие и короткие фразы тех, кто пинает банки в темноте. Вот тогда она и разбудила Алексея, но почувствовав реальную опасность за тонкой тканью палатки, тем не менее постеснялась признаться в своих страхах Степанычу.
Кто-то шевельнулся в темноте, и она почувствовала руку Алексея на плече и угадала направление взгляда. То ли вздох травы, то ли хруст сухих листьев — это ночной гость, пробираясь к поляне, выдает себя осторожным беспокойством. Показалась неожиданно большая и круглая спина, и стало ясно, что это не куница и тем более не хорек. Плотный зверь медленно и осторожно вышел в свет Луны и уставился на неподвижных зрителей увеличенными ночью глазами. Кто же это? В контуре животного присутствует очевидная, но неуловимая подсказка. А тот, ради которого все собрались, приняв неподвижность за неопасность, двинулся к влекущим запахом банкам.
Остановившись на камнях кострища, зверь обнюхал жестянки и снова посмотрел на спрятавшихся в темноте людей и, согласившись с их застывшей уловкой, звякнул в тишине тем самым, испугавшим ее звуком. Ему неудобно, и не справляясь, он засунул в кострище не только морду, но и лапы. Догадка блеснула очевидностью — она узнала похожего на медвежонка зверя. Она ошиблась совсем немного — вместо носка армейского ботинка в золе копается подвижный барсучий нос. Глаза привыкли к темноте, но света все же мало — почти полностью он остается светло-серым налетом лунной пыли на листве и не позволяет хорошо рассмотреть любопытного лесного жителя. Она ощутила осторожное движение — это Алексей вложил в ее руку фонарик, предоставляя ей право самой нарушить идиллию недолгой ночной фрески. И она нажала на кнопку.
Барсук уронил банку и застыл, упершись глазищами в свет. Луч, высветив краски шкуры и длинные усы на удивленной морде, парализовал его. Вдруг выстрел грохнул над самым ухом, дрогнувшая рука еле удержала фонарик, а барсук, забыв об осторожности, с шумом ринулся в спасительную темноту. Но это не выстрел — это Алексей щелкнул пальцами, а она едва сдержалась, почти что замахнулась и чуть было не запустила в него фонариком — тем более услышав последовавший за щелчком тихий смех.
— Испугалась? — все еще посмеиваясь, с преувеличенным участием спросил он.
— Сдержалась.
— Не сердись. Одному моему знакомому в похожей ситуации жена кружкой голову разбила, потом штопать пришлось.
— У меня есть кружка, а иголки и нитки тоже найдутся.
— Извини. Ну что, пойдем банки швырять?
А, забравшись после вынужденной ночной прогулки в такой родной спальный мешок, она вновь подумала об Алексее. Вот он, рядом, запакованный в точно такой мешок, а с другого бока храпит Степаныч. Так что же, в этом парне что-то есть? Что-то, что заставляет ее пристальнее присматриваться к нему? И снова она вспомнила, как неожиданно для себя наткнулась на его взгляд в автобусе.
"Что же это?" — подумала за нее засыпающая мысль.
"Это — не любовь" — ответил мысли сон. Но она уже не услышит, а утром позабудет — как и всякий нормальный человек, она быстро забывает подсказки сновидений. Забудет свои и Алексей.
8.
Четвертый день, как и все предшествующие, в конце концов сдался упорному желанию идущих и показал им море. Но как они ни старались, а расширить узкую темно-синюю полоску не смогли, и Солнце опять обогнало их огненной черепахой. Оно снова клонится к закату и снова зовет за собой, лучами удерживая теплоту западного склона. Оно потеряло мощь дневного жара, а от далекой сини, кажется, повеяло йодом и прохладой — по крайней мере ветерок, подымающийся снизу вверх от прогретого побережья, воспринимается как бриз. Или так хочется думать. Вспомнился лунный барсук, и к блеснувшему синей полоской желанию поскорее почувствовать морскую соль на коже прибавилось почти ностальгическое — повернуть и вновь пройти через лес, в гости к этому незваному ночному гостю.
— Достань-ка ракету, — остановился Степаныч, подставляя рюкзак Лене.
— Степаныч, еще не вечер, — как всегда первым удивился Сергей.
— Ты прав, но он скоро наступит. Часа через два будем на приюте, надо предупредить и поприветствовать.
— А можно поприветствую я? — предложила свои услуги Лена. Она достала ракету и ей хочется выстрелить в сторону далекого, но уже видимого моря.
— Можно.
— Степаныч, это половая дискриминация, — возмутился Игорь, — я еще не стрелял.
— И я, — почти смущенно признался Борис.
— Это половой диморфизм, — возразила обоим она.
— Стреляй, не слушай их, — прекратил прения Степаныч. — Нам еще порядком топать.
Девушка, пробежавшись быстрым взглядом легкой победы по лицам мужчин, бабахнула в небо шипящей ракетой. Красный огонь прочертил в предвечернем воздухе дугу и наверняка привлек к себе внимание незнакомых глаз, ненадолго взглянувших в небо.
— Ракета, дедушка, — разогнув гибкую спину и отставив длинную, на вырост, сапку, девочка лет тринадцати указала рукой в пространство над подымающимся вверх склоном. Она не любит заколки и резинки, ее черные густые волосы спешат, не успевая, за поворотом головы и бьются жарким своеволием о смуглые плечи, нагретые работой и солнцем. Опираясь легкими, но уже красивыми ногами о мягкую землю, а мягкой ее сделали руки дедушки, она борется с сорняками, а заодно и с волосами. Грядка — с одной стороны скопанный, а с другой подсыпанный склон, имеет вид неширокой и горизонтальной, что важно для полива, полоски земли, освобожденной от камней и подкормленной специально привезенным с низу навозом. Помидоры, кабачки, огурцы, картофель, перец, баклажаны и, конечно же, фасоль распределены по ней разнонасыщенностью зеленого цвета. Есть даже светлые стрелы арбуза. Все упирается в кукурузу, пока еще без початков, пока еще только набирающую в росте.
— Вижу, не отвлекайся, — посмотрел на гаснущий огонек пожилой грузин, а может быть черкес, или аварец, или пресловутый сван, но, скорее всего абхазец, блеснув покатым бликом лысеющего черепа. Волосы, такие же черные, но более вьющиеся, чем у внучки, крепко держаться лишь за виски и затылок, предоставляя право лбу и макушке вырабатывать витамин "Д" и меланин наравне с почти черной спиной. А за огородом домик в одну комнату и увитую виноградом веранду, белые оштукатуренные стены, еще лоза и корявые, потому что плодовые, деревья.
— Это дедушка Игорь идет?
На лето она отдана в помощь деду, и ей скучно здесь, на фоне гор, среди растущих овощей и непокорных сорняков. Но она помнит, что когда была младше, на приюте всегда толпились люди. Группы приходили и уходили каждый день, было весело и шумно. А теперь туристы редкие здесь гости, и ей совершенно нечем будет поделиться со школьными подружками. Иногда приезжает отец, и тогда она бежит вниз по дороге, навстречу издалека слышному "УАЗику", чтобы прокатиться рядом и попрыгать на горячем сидении штурмующей гору машины. Она не жалуется, просто растет и иногда скучает, и поэтому не спешит продолжить прерванную полетом ракеты работу и все еще смотрит на то место в небе, где она погасла.
— Работай, скоро узнаем.
Смотритель и сторож приюта, огорода, генератора, радиостанции и, конечно же, внучки внешне спокоен, но и он ждет гостей. В положенный срок переговорив по рации, а теперь заметив ракету, он знает, что наверху, примерно в двух часах ходьбы, его старый приятель, наверное, тоже вспомнивший сейчас свою молодость и его зрелость. Он давно его не видел и будет рад встрече, а затем они обязательно спустятся в погребок к заветному бочонку с коротким шлангом на затычке… но еще не вечер, а предупредительный салют не повод для перерыва в работе.
Спускаясь по следу горного ручья, иногда шумящего брызгами небольшой, но веселой воды, иногда спрятанного под камнями и под закрывающими его от солнца и людей растениями, густой сетью нависающими над ним, ныряющего под землю, оставляя на виду лишь спину из более сочной травы или мха, выдавая себя выступающей под подошвой влагой, затем выныривающего и журчащего маленькими заводями, бликующими прозрачной свежестью чистой воды над крупными песчинками дна, с каждым шагом вниз падением высоты превращаемого в маленькую речку, которую можно перепрыгнуть в один или два прыжка, они часа через два врезались в приют.
Почти свалились. Похожее на вигвам Циклопа сооружение блеснуло в лучах заходящего солнца оцинкованным железом крыши. Собственно оно и состоит из почти одной только крыши, и поэтому похоже на вигвам. С претензией на стиль — гофрированные скаты едва не касаются земли, стена только спереди, а в ней дверь и два модерновых круглых окна. Ниже, на раздвинувшей лес поляне, в одном из ее углов белеет маленький домик, сад и виноград, а хозяин, блеском лысого черепа соревнуясь с блеском скатов крыши, сапает небольшой огород. Рядом с ним стройная фигура — конечно же, внучка, прекрасного возраста превращения из девочки в девушку, тоже воюет с сорняками сапкой, и получается это у нее бодрее, а главное — грациознее привыкшего к почти безостановочной работе деда.
Арабы придумали танец живота, тренируя глаз кочевника резкими движениями пупка, а америкосы — у них много долларов, платят деньги за возможность посмотреть на то, как в безвкусном танце о железную стойку трется силиконовая грудь. Наивные, что те, что эти — они не знают, что такое сапка! Ничто кроме нее не сможет так раскрыть молодое женское тело и сделать его интереснее и сексуальнее, показать и подчеркнуть красоту чуть согнутых ног, ничуть не теряющих, а наоборот прибавляющих в длине, да еще загорелых и обветренных жарким летним ветром. Притяжение глаз — обтянутый короткими шортами слегка напряженный изгиб бедер, естественный и плавный изгиб спины — у мужчины сосредоточение силы, а у женщины гибкости и грации, не подчеркнут лучше ни мяч, ни лента, ни обруч, ни прочие атрибуты художественной гимнастики. Спокойные и сильные движения рук, волны изящных движений при этой интересной позе еще ждут своего часа, еще не нашли свободного балетмейстера-авангардиста, возможно потому, что это само совершенство — девушка с сапкой. И это намного симпатичнее, чем девушка с веслом, тем более с обрезом.
Дед и внучка. Возможно, его от смерти отделяет столько же, сколько ее от рождения. Заметив приближающихся, они прекратили работать: он оперся на сапку, и в машинальности движения проглянул все же преклонный возраст, а ее подростковая стройность распрямила упругую спину, которой еще не известен часто гнущий, а иногда ломающий ветер жизни, в глазах блеснуло детство и любопытство.
— Здравствуйте дедушка Игорь! — первой, издали, не делая пауз между словами, звонко крикнула она. Раньше она побежала бы навстречу, но теперь это ей не к лицу.
— Ну, зачем же так громко, Нина? — почти проворчал Степаныч, при слове "дедушка" посмотрев на Лену. — Ты меня компрометируешь.
— О! О! О! Вот сейчас же выпьем вина и посмотрим, кто из нас моложавее.
— Посмотрим. Здравствуй, Гамлет.
— Здравствуй, здравствуй.