Он и не думал, что получит ответ на свою блефующую наглость. Прошла неделя, не меньше, беспокойство, и вот: "на твое усмотрение". Конечно это игра, несерьезность, беспричинность, это ясно, и похоже за ним последнее слово. Можно было бы ответить, подчиняясь ритму и стилю, что-то вроде: "приеду, позвоню, однако", попытаться испугать, испытать ее самоуверенность, но он решил позвонить.
Конец января, прерывистый снег в светлых пятнах — циклоны один за другим. Почти месяц они бросали друг в друга бумажные самолетики, их полет был интересен, и не то чтоб надоело, но возможен перебор — хорошего много быть не может, а он вспомнил тот январь, пять лет назад.
— Не звони мне больше, — услышал он телефонный приговор. Белые червячки коротких гудков, а на следующий день, или через день родился рапорт — хочу на войну. Она шла уже несколько недель.
— Ты дурак? — спросил командир, вероятно, решив что-то уточнить для себя — они давно служили вместе.
— Жить скучно.
— Понятно. Но послать тебя туда могут только по специальности, а подводные лодки в горах пока еще не применяются.
— Может на прием записаться?
— Запишись.
Адмирал оказался классным парнем. Наверное, под мундиром он носил красную рубаху, минимум красные трусы, но на его счастье машина военной бюрократии оказалась крайне неповоротливой. Вскоре грянул отпуск, все обошлось и хоть не скоро, но забылось, и теперь, в январе двухтысячного он вспомнил январь девяносто пять. В самом деле, дурак — если бы он попал тогда, то был бы самым смелым и, скорее всего, недолго. Чего только не бывает в жизни, но странное дело — когда он услышал: "Не звони", то вместе с несогласием почувствовал и облегчение, возможность перемен.
В общем, он позвонил, как и тогда, в последнюю субботу января. Автоматика сработала быстро и четко, а пять лет назад в трубке жили телефонистки. О чем говорить? Попросить мужа позвать ее к телефону и спросить: "Как твоя новая фамилия?"
— А Леночки нет дома, — сказала ее мама.
— А во сколько ее можно застать?
— Не знаю, она пошла к подружке. Там у них… мероприятие.
— А завтра она будет?
— Конечно.
— Я завтра позвоню. Передайте, пожалуйста, что звонил… телеграфист.
— А, телеграммы, — кажется, улыбнулась мама.
— Да, спасибо, до свидания.
Разговор не состоялся. Ну и что? Зато в ожидании воскресного звонка получился этот рассказ. Умри, надежда и сомненье!
Североморск, январь 2000 года.
Исмаил. Похоже на то, что он знает, как его зовут, сразу же реагирует на имя, но понимает лишь то, что хочет понять. Или может. За те почти двадцать часов, что они преследуют русского, пытаясь приблизиться к нему на приемлемое для выстрела расстояние, Мамука с интересом присматривался к полоумному Исмаилу, не знающему слов, страха и, кажется, зла. Или не помнящему. Они выдохлись, еле переставляют ноги, но Аслан, в своем безумии быстро нашедший общий язык с Исмаилом, тащит их вперед. Выдохлись все, но идущий последним Мамука не сдается, исправно, в миллион первый раз и в миллион второй разгибая ноги, а дыхание и сердце ритмично гоняют живую кровь по усталому и горячему телу.
Исмаил. Как рассказывал Иса, а Аслан почти ничего не говорит — его спина раскачивается впереди, рядом с полоумным, что Исмаил служил срочную кинологом, собачником в питомнике где-то на восточных границах Союза. Там что-то случилось, погибли люди, животные, а девятнадцатилетний тогда Исмаил онемел и разучился внятно думать. С тех пор мир сузился для него до двух страстей: любви к собакам и постоянному желанию есть. В одном из рюкзаков, двух на шестерых — они носят их по очереди, кроме Исмаила, лежит сахар — в равной степени для собак и для хозяина. Хотя в этом странном симбиозе трудно определить, кто в действительности хозяин, собаки или человек. Счастливый идиот, ему труднее всех, но он подчиняется скорее поскуливанию идущих по следу собак, чем окрикам раздраженного Аслана. Странное существо — вчера у реки, когда привели Исмаила, Мамука хорошо рассмотрел его искусанные руки — видимо, он не умеет злиться. Иса рассказывал, что по ночам он залезает в чужие дворы и, мыча, разговаривает с собаками. Боясь федералов, а больше себя или себе же подобных, многие правоверные стали держать подлых тварей. Цепные псы узнают его, но, подчиняясь инстинкту ошейника, часто кусают, а он не обижается, терпит и мычит, и ведет с ними продолжительные беседы. И еще у него есть одна страсть, и поэтому он здесь — он тренирует собак. Отбирая, как правило, сообразительных дворняг и вступая, если это необходимо, в понятный только ему одному конфликт с хозяевами. Та небольшая доля сознания, оставленная ему природой или богом, сконцентрировалась вокруг этой страсти и желании поесть. Мамука сам видел и слышал, как его родственники, выгоняя баранов, кричали на нечистых языком Исмаила, то есть громко мычали. Как ни странно, собаки их слушались.
Две из них, явно не волкодавы, к счастью для себя и для людей молчаливые, ведут их сейчас по следу резвого русского, верно и упорно. А рядом с ними безмозглый и поэтому счастливый Исмаил, а за ним Аслан, а за Асланом Иса. Чуть отстал от них Хамид, какой-то там родственник Исмаила, у него винтовка с оптикой. Следом топает Расул, тупо таскающий на себе и за собой свой пулемет, а позади всех Мамука. Впереди тройка — собачник, Аслан и чуть позади Иса, а они немного подотстали — зачем светиться в стандарте прицела. Рискует Аслан, и Иса, и полукруглый Исмаил, это их дело, а им, заметив русского, нужно быстро выстрелить в него, ответить на встречный выстрел, но тогда тройка впереди станет двойкой.
К ночи они почти нагнали его. Он, наверное, спортсмен и поэтому показательно туп — пройдя вдоль реки, он почему-то ушел от русла в горы, незнакомые для него, тем самым подарив надежду преследователям. Но Аслану показалось в темноте, что вдали блеснул подсветкой желтый глаз прицела. Просто привиделось. Правда, занервничали собаки, замычал Исмаил, как будто вместе с ними осознавая опасность, и они остановились — ждать рассвета. Мамука вспомнил, что пару месяцев назад, возвращаясь в таких же вот горах — они тогда переправляли двух почти механических эстонок, он рассматривал в толстой трубе прибора ночного видения далекий костер. Куда он денется, да и вряд ли рискнет на ночное движение, боясь потерять ориентиры. Он просто не выберется тогда, но все же упорно уходит от них, и в его действиях читается какой-то умысел. Но и они не отстают. А как только стемнело, сразу же свалился Исмаил, к нему тут же прижались собаки, да и Аслану темнота и усталость, кажется, вернули часть разума.
С рассветом, в сереющей туманом темноте они двинулись дальше — отдохнувшие собаки, не виляя хвостами, потащили за собой и наверх. Взять бы у Расула пулемет и выпустить бы по коробке в каждую!
А где-то с час назад русский выстрелил по ним, но не попал. Медленная пуля шлепнулась совсем рядом, а Хамид тут же воткнул ствол своей винтовки в склон, еще не умерший эхом выстрела, ожидая новой вспышки, блика, звука. Но второго выстрела не прозвучало — потому что далеко. А возможно он хорошо рассмотрел их и просто дал понять, с кем они имеют дело. Как длиннорукий боксер, он держит их на безопасном для себя расстоянии, не давая даже повода для ближнего боя. После выстрела он ушел к вершинам, стремясь оторваться и вытащить их на открытое место, что разумно. По выстрелу и по тому, как он безостановочно и спокойно уходит от них, еще вчера они поняли, что это не недокормленный солдатик-срочник и не старый офицер-вояка, а скорее всего спортсмен или очень выносливый и весьма уравновешенный человек — чего только не узнаешь о человеке, разглядывая его в прицел или когда он смотрит сквозь прицел на тебя!
Деревья измельчали, маленькие острые листья напомнили о далеких вершинах. Скоро они выйдут на безлесный склон — и русский увидит их. Сумеют ли они заметить его? А он заприметил их издалека и, по-видимому, это предупредительный выстрел. Так что пора разделяться.
Алексей держался зеленки, сколько мог, но забрался слишком высоко. Оставив позади корявые ветки и почти "заполярные" листья, впереди вдруг открылось ломаное пространство каменных волн — угловатые валуны пузырями гранита торчат из тонкого слоя земли и серых россыпей. Подъем стал крутоват, вот все и переменилось.
Приостановившись на пару медленных шагов и посмотрев по сторонам, как будто он собирался перейти дорогу, и машинально оглянувшись, прекрасно сознавая, что никого не увидит за спиной, он шагнул в ждущее его пространство. Много воздуха, он наполняет легкие и холодит своим движением. Он не такой как в лесу, внизу, и почему-то вспомнилось — Лена, шагнувшая в теплое, но освежающее море с волнолома. Осторожность, море, Лена, намокший узел ее волос, а позади пыхтят грязные и потные, как, впрочем, и он сам, упрямые чечены, а далеко впереди белеют в утреннем, еще не набравшем синевы небе снежные вершины. Их уже видно, вот они и белеют. Где-то там за ними Грузия, но ему туда не надо, а надо уйти подальше по склону в валуны и встретить странных в своей настойчивости пыхтящих.
Тяжело в горах, хоть он и спортсмен, почти сайгак. Он пытался немного покемарить ночью, но ничего не получилось — ночной лес шумит в сто раз сильнее города, только звуки другие. Настороженный слух не дал заснуть. У моста он пробыл недолго, понимая, что к нему спешат из поселка. Решил не испытывать судьбу еще раз — ведь ему повезло, что у моста не было охранения — видимо засада и была этой охраной, и пошел вверх по руслу реки.
Но потом он все же ушел в горы, опасаясь новой засады или простого столкновения, и параллельного, по правому берегу, преследования. Лес, он для него чужой, а для них свой, и он подумал, что чем дальше от реки, тем целее будет. Сыграть на противоходе — кажется, так это называется в футболе.
А он засек их вчера. Как в театральный бинокль, в прицел разглядывая лес позади себя, он вдруг заметил мелькнувшую тень. Показалось? Но выходит, что тень шла точно по его следу, и непонятно, она одна или их несколько. Но то, что там кто-то есть, это точно, и что этот кто-то двигается по его маршруту. Он прибавил хода, полез вверх, надеясь вывести преследователей на открытое место, но чуть не заблудился сам, а вскоре зашло Солнце и опустилась быстрая горная ночь. Может быть у них собака? Но для этого она должна быть обучена. Ясно одно — тень оказалась там не случайно, и он несколько раз менял место.
С рассветом он снова полез вверх и проверил догадку — пересек небольшую поляну, а затем подождал, наблюдая сверху. Из-за деревьев показался человек и две небольшие, насколько можно было разобрать, шавки. Далеко, да и поляна слишком мала — остальные обойдут ее, и все. Но он все равно выстрелил по чужой здесь, в пустынных горах, фигурке. Обозначил свое присутствие. Не попал — человек упал сам, среагировав не на пулю, а на звук выстрела. Наверное, все из-за того старика, которого немного жаль, и жаль то, что не осталось гранат — можно было бы сообразить растяжку.
Но это было час назад, а сейчас, быстро поднимаясь по голому склону, он чувствует, как высокий и прохладный воздух толкает его в уже не раз взмокшую и высохшую спину, не позволяя забыть об опасности. На границе леса вспомнив тепло и Лену, он почти споткнулся о бардачную мысль — а не высчитают ли с него за брошенный бронежилет? Просто воздух холодит незащищенную спину — в горах даже потеешь по другому, как будто у тебя грипп.
Утреннее солнце уже начало пригревать, или это только кажется ему? Ночь не была холодной, и они не замерзли, даже спали, а рассвет принес прохладу и на ощупь теплые туманы. Аслан тоже немного поспал, и это удивило его. Это усталость, а едва он смог различить фигуры лежащих, то тут же разбудил их, и они возобновили преследование. Русский догадался, что они идут по его следу, час назад попытался попасть в Исмаила, и хорошо, что дурак ничего не понял, хотя испугался и упал. Стреляли издалека, ветер снес пулю, и она шлепнулась между ними, оставшимися под защитой уже жидких деревьев. Что стоило ему подпустить их ближе? Но вот они вышли на голый склон, и русский здесь бог — но и теперь Аслан не захотел сдаться. Правда, причем здесь Мамука и Расул, или хотя бы этот полоумный? Они без вопросов пошли вместе с братьями, не очень-то веря, что удастся найти русского, тем более догнать. Он и сам не верил, но им помог Исмаил, и теперь Аслан идет за ним и за его собаками, слышит его сопение и ждет выстрела из тишины горного склона. Мычит Исмаил, но тише, чем обычно — видимо тревога передалась ему через собак, а русскому виден весь склон и они на нем. Странно, что он не выстрелил до сих пор. Они разбились на двойки, еще в лесу, и Аслан не переговаривается, понимая, что играют они по правилам русского и что, скорее всего, он или Исмаил наткнется на его точную пулю. Пригревает, но как он может чувствовать это? Пока может.
Примерно в километре от себя Алексей увидел две движущиеся точки. Двое идут точно по его следу, повторяя вынужденные зигзаги, но внимательные линзы прицела не объяснили их безрассудства. Они разделились, это ясно, иначе появились бы раньше, но он ожидал от них таких стандартных действий. Движение выдало еще одного — позади и в стороне еще одна маленькая козявка решила испытать, правда, в меньшей степени, свою судьбу. Конечно их больше, чем трое — остальные пытаются обойти его, но движения пока не видно. Их выдадут выстрелы — реакция на его выстрелы по тем двоим. А стрелять придется — он вышел к началу плоской вершины сопки, остановился как бы на ее плече, и если ему придется уходить, то выше могут оказаться уже они. Значит их не должно быть, вернее — стать. Он уверен, что его не успели обойти — слишком быстро он шел и слишком мало времени было у них для этого. Прекрасный обзор, а они, возможно, даже не увидят его, а те двое обречены — время ровняет старые горы, и он специально прошел по голому склону, так что через сотню метров им негде будет спрятаться. Собаки, они привели их сюда, они же их и погубят. Он где-то читал, что сильный воин Чингисхана, привыкший к мясу и походам, натягивал тетиву лука до уха, выигрывая у врагов послабее, натягивающих только до глаза. Пять трудных сантиметров давали преимущество в два десятка шагов и делали его недосягаемым для стрел противника, предоставляя возможность убивать с безопасного расстояния. Что-то похожее происходит и сейчас. У него карие глаза — возможно, он потомок кочевников? Вряд ли — фамилия точно не восточная, но жестокая. Да и братья по спорту называют его "А-Ка" — за быстроту стрельбы.
Девятьсот, чуть меньше. Пора? Они открыты и беззащитны против него, но открыты и для ветра — поднимаясь, он старался запомнить направление. Но в горах ветер хитрый и часто проделывает с пулей разные выкрутасы. Вот и сейчас он нервно гудит в левом ухе, а фигура первого аккуратно наткнулась на стрелочку прицела. Восемьсот, чуть больше.
Звук полностью еще не прошел сквозь него, а он уже упал на землю. Аслан ждал выстрела, знал почти наверняка, что все произойдет именно здесь — уж очень удобное место, никуда не денешься. Стрелял бы так Мусса, как этот русский, и ничего бы не было. Взгляд уперся в грязные ботинки Исмаила — тот пригнулся, присел, понял, однако не испугался громкого, но далекого, и от этого не такого страшного звука, и сверху вниз, со святым удивлением идиота уставился на вдруг упавшего Аслана. Едва слышно тявкнули шавки, а он, не забывая, вспомнил ту короткую секунду, между теми двумя, вчерашними выстрелами.
Второй выстрел грохнул проще, но страшнее. Как водится, звук запоздал вслед за пулей, Исмаил дернулся назад и вниз, и всей тяжестью мгновенно избавленного от жизни человека упал на голову Аслана, вдавливая его в землю. Придавил руку и автомат, а Аслан левой уперся в тело, пытаясь освободиться и еще не чувствуя ваты мертвых мышц. Сверху снова грохнуло, а под рукой дернулось — вторая пуля сказала в Исмаиле "гм", а он вжался в землю под защитой доброго и уже мертвого идиота. Отец, а вот теперь и Исмаил, они из несогласных, но ожидание следующего выстрела железным колесом раздавило мысль — ему нельзя вставать и даже шевелиться. Сзади, сбоку мощно затарахтел пулемет Расула. Зря. Он не попадет с такого расстояния, подставляется сам, но, возможно, заставит русского пригнуться. Заметив снайпера, он бьет на его выстрелы, показывая или подсказывая идущим справа и слева. Им легче, там россыпи камней, углы гранита торчат из земли как обелиски на заброшенном кладбище. Неплохое сравнение, а его и Исмаила русский вывел чуть ли не на футбольный газон.
Дальняя букашка спряталась в камни, и из нее брызнули пули, но Алексей не обратил на это особого внимания, только подумал, что, скорее всего это его вчерашний знакомый пулемет. Больше беспокоили другие участники высокогорного марафона, невидимые и поэтому опасные. Однако финиш: они расползлись по россыпям серых камней, и их нужно обнаружить. А насчет ветра он оказался прав — кажется, он смазал первым выстрелом, зато следующие две пули легли точно в цель, и рисковая парочка теперь валяется на земле, а вокруг суетятся собаки. Мелкие, в них будет трудно попасть.
Замолчал пулемет? Ветер лезет в левое ухо, а в правое из чуть гудящего безмолвия попросились новые звуки, и Алексей сразу же забыл о пулемете, двух убитых чудаках, собаках и опасном движении в скальных обломках, и быстро обернулся на едва слышный звук.
Вертолеты! Четыре точки, держась подальше от лесистых кромок, все же приближаются, увеличиваются — еще немного и уже видно, как винты рубят воздух.
Бросив вчера бронежилет, он кроме гранат оставил себе две ракеты и "дым", на всякий пожарный случай, и вот сейчас этот самый случай молотит лопастями, пролетая над и в стороне от жестокой и какой-то рутинной разборки, невидимой с высоты полета и неслышимой в тяжелом шуме. Их друг — ларингофон, а Алексей, не задумываясь, выдернул длинную веревку из короткого "дыма" и бросил его на пару метров в сторону, по ветру, чтобы не мешал, и тут же выпустил ракету. Зеленый огонь бордо пересек курс вертолетов, а ветер, толкая и пиная оранжевую гадость, потащил ее за собой, растрепывая в дороге. Не может быть, чтоб его не заметили! Обратят ли внимание — вот в чем вопрос. Быть ему или не быть — какое им до этого дело?
Так вот почему замолчал пулемет — он вытащил их на открытое место, и теперь, не все заметные с его горизонтали, с вертолетной вертикали они видны как на ладони. Алексей увидел, как дальняя точка, пулеметчик, бежит по голому склону вниз, в деревья. Волнуется! Это и понятно и смешно — неужели он надеется успеть?
Сломался строй, двойка "МИ-8" пошла на круг, а двойка жуткого вида "МИ-24", "крокодилы", один из них, с упрямым наклоном попер прямо на него, на оранжевый дым. Алексей выпустил вторую, красную ракету, в сторону зеленки и бегущего пулемета, и уставился на надвигающийся вертолет. Еще один стал заходить на боевой курс, а значит снова на него. Выходит, он — их боевой курс?! Солнце бликует на прозрачных сферах, а внутри два светлых пятна — шлемы летчика и стрелка. Сладкая парочка, один над другим, а внизу железная бородавка с торчащей из нее авиационной пушкой. И торчит она прямо в него.
Сами собой дернулись ноги, подбросив сначала задницу, как водится острее чувствующую смерть, затем пустой, но свой, родной живот, за ним грудь, плечи, голову. Как четко слышен свист турбин! Из бородавки блеснуло пламя, а он уже бежал навстречу, глупо размахивая руками и понимая, что если они не промажут, то ранен он точно не будет.
До деревьев метров полтораста. Там тень и спасение, но не от солнца. Ровный склон помогает работе ног, но сзади надвигается шум низких винтов и готовая к действию пила скорострельной пушки. Когда Расул увидел, что вертолеты поворачивают на оранжевый дым, то понял, что все, что шевелится или не похоже на камень, будет убито. Он шел позади всех, и близкие деревья — две минуты быстрого бега, сыграли злую шутку — он бросил пулемет, ленты — всего-то пару движений, и бросился к спасительной кромке по ровному, удобному для бега склону. Высоко, но трава примята ветром, а ноги забыли усталость вчерашнего дня, зелень деревьев дергается на каждом шаге, и их еще не меньше сотни — двадцать, пятнадцать секунд, которых нет.
Впереди, в темнеющей, уже близкой листве он заметил черную тень. Пятно, кляксу из темной мути, а он бежит прямо в это пятно, надеясь укрыться в нем, и видит, чувствует, что пятно тоже смотрит на него.
— Оглянись, — ясно и отчетливо услышал он спокойный голос тени, скучный и нездешний.