Море все делало проще. Мое тело вновь обретало гибкость. Я снова плавал с рассвета в волнах, которые, должно быть, катились до залива Рапалло и, может быть, до пляжа Гранд-отеля. Одно за другим, притянутые солнцем, возвращались мои настоящие впечатления. Я приветствовал возвращение этих, таких ненадежных, союзников. Было ли это началом выздоровления? Я этому не верил. Я знал, что некоторые болезни обставляют свой уход как ритуальное действо. Будто скверные актеры, которые выходят на поклон, пока в зале остаются те, кто готов аплодировать.
Временами я чувствовал себя почти трусом, убегая от моей боли, и хотел удостовериться в ее побеге. Я думал об Авроре изо всех сил. Я бередил мою рану. Но видел, что она затянулась. Я испытал себя еще два или три раза. Я упорно сосредотачивался на Авроре. Но тоски уже не было. Тогда я воображал реалистичные и жестокие картины: как Аврора ласкает мужчину, или ведет с ним похабный разговор, или целует его взасос. Но тоска не возвращалась — должно быть, сбилась со следа.
Утром, купаясь, я даже подумал, что с этим покончено, что я освободился, и я уже не церемонился с моим несчастьем. Я его дразнил, как зверя, который был способен растерзать меня, но теперь, судя по всему, уже не страшен. Любовь, думал я, есть самая настоящая фикция. Нельзя принимать всерьез ни ее, ни вызывающий ее предмет, ни мучения, которые причиняют нам ее капризы. Значит, любовь — только песок и ветер? Всегда ли плохо соприкосновение с ней? И есть ли какая-нибудь реальность, которая не исчезает, как капля воды на раскаленной поверхности?
Но этого холодного презрения хватило ненадолго. Этим же утром, выходя из воды, я почувствовал, как тонкий обруч тоски сдавил мне горло — безо всякого повода. Вначале — почти незаметно. Без сомнения, последняя атака. Или последний удар когтей. Но этот обруч неумолимо сжимался, теснее, теснее… Вскоре мне стало трудно дышать. И, прежде чем я успел прилечь на понтон, это меня задушило. Одним нажатием. Без причины. Как палач, который работает с интересом и со знанием дела. За минуту до этого я еще верил, что моя боль потухла. Однако она меня ждала. Неизменная. Требовательная. Ожившая от временного забвения, в котором я ее оставил. Она проявляла нетерпение. Она вынюхивала все, что было во мне живым, чтобы полакомиться. Мое высокомерие рассыпалось. Тоска опять притягивала меня, как пропасть. Это бесконечное чередование забвения и удушья расшатывало меня. Я потерял уверенность в себе. Я чувствовал, что мне угрожают превосходящие силы неизвестного противника.