В их разговоре на приеме не было тех откровений, как на корабле. Но этого и следовало ожидать.
- Удивительно, что он еще здесь.
- Он собирается домой после Рождества. А его жена и сын уже в Америке. Они уплыли на "Аквитании".
- Наверное, с Филиппом Маркхамом.
- Ты тоже об этом слышал? - Лиана с удивлением взглянула на мужа. Тот усмехнулся. Он никогда не упоминал о делах Ника, и она сама узнала об этом от знакомых американцев. - Арман, есть ли на свете что-нибудь, чего ты не знаешь?
- Очень надеюсь, что нет. Информация - это моя профессия. - Знал он и о секретных контрактах Бернхама с Польшей, но промолчал об этом. Он только мельком взглянул на шофера, хотя тому можно было доверять, он прошел высший уровень проверки службами государственной безопасности.
- Вот как? - Лиана немного удивилась. Раньше она бы не так определила род занятий мужа. Но теперь все меняется.
Арман незаметно переменил тему разговора.
- Было так приятно видеть тебя сегодня такой нарядной, дорогая. Как в старые добрые и мирные времена.
Она медленно кивнула. Его слова все не выходили у нее из головы, но она не хотела расспрашивать его в машине. Она заметила, как он взглянул на шофера. И сама Лиана уже не раз задумывалась над тем, чем же ее муж сейчас занимается? Он никогда не рассказывал о том, что делает у себя в кабинете. Говорил только о новостях, которые затем все равно попадали в газету. Он стал значительно более скрытен, чем раньше И уставал, как никогда. С августа они ни разу не занимались любовью. И Лиана подозревала, что сегодняшний вечер эту традицию не нарушит Еще до того, как машина вывернула на площадь Пале-Бурбон, Арман задремал. Лиане пришлось его разбудить. Они поднялись наверх, и, пока Лиана раздевалась, он уже успел лечь в кровать и крепко заснуть.
Глава восемнадцатая
Тридцатого ноября, через два дня после того как на праздничных столах повсюду в Соединенных Штатах появились индейки, советские наземные и воздушные силы вторглись в Финляндию. Арман, как обычно, находился на работе. Лиане уже казалось, что рушится не только Европа, но и их брак. Раньше она думала, что, заботясь о нем, служит Франции, но в последнее время он все более отдалялся от нее. Дома постоянно молчал, думая о чем-то своем, даже дочери не привлекали его внимания. О сексуальной жизни вообще не было никакой речи.
Всю свою энергию Арман отдавал Франции, но не позволял Лиане поделиться с ним своей. Теперь он уже не рассказывал ей абсолютно ничего, а она перестала расспрашивать. Казалось, она с дочерьми живет отдельно от него, и девочки это тоже замечали, хотя из уважения к Арману она старалась их разубедить.
- Папа просто очень занят. Вы же знаете, сейчас война.
Но сама Лиана не могла не задуматься - только ли война всему виной. В любой час дня и ночи у него были какие-то секретные встречи, пару раз он уезжал на все выходные и отказывался объяснить, где был и с кем. У нее даже мелькали мысли, не завел ли Арман любовницу, но всерьез она в это не верила.
Что бы там ни происходило в его жизни - жене в ней не было места С таким же успехом Лиана могла бы жить в Штатах - так редко они виделись. Она все чаще вспоминала о Нике Бернхаме - как живется ему одному, без сына, в огромном доме на авеню Фош?
По сути дела, Ник был куда более одинок, чем Лиана. С ней рядом, по крайней мере, были дочери. У него же не было никого. От Хиллари он не дождался ни единого слова с тех пор, как посадил ее в сентябре на борт "Аквитании". Письма приходили только от Джонни, да еще одно - от тещи. Единственное, что он смог понять из него, это то, что Хиллари чем-то очень занята в Нью-Йорке и по каким-то невразумительным причинам Джонни приходится пока жить у нее. Ник прекрасно знал, чем именно занята Хиллари. То ли Филиппом Маркхамом, то ли кем-то еще. Она хотела уделять ребенку времени не больше, чем это было летом. У Ника сжималось сердце, когда он вспоминал о Джонни, которого мать фактически бросила на бабушку, но ничего не мог поделать. Сначала он планировал уехать из Парижа сразу же после Рождества, но в последние недели понял, что это вряд ли получится. Ник взял на себя определенные обязательства и теперь должен был остаться и помогать французам. Теперь он рассчитывал вернуться в Нью-Йорк хотя бы в апреле, но сыну об этом пока не писал, не хотел травмировать ребенка - а вдруг удастся уехать раньше. Он просто написал: приеду скоро. Своим служащим в Нью-Йорке он по телеграфу поручил купить целую гору рождественских подарков и отвезти в Бостон. Подарки, конечно, не заменят папу и маму, но все-таки это было хоть что-то. По крайней мере, больше Ник ничего не мог сделать. А у него самого в Париже на Рождество не было и этого.
Ник стоял в отделанной резными панелями библиотеке, откуда, бывало, смотрел из окна, как Джонни играет во дворе. Теперь тут не было никого и ничего. Деревья стояли голые, трава стала пепельно-серой, в доме не раздавалось ни звука... Ни рождественской елки, ни веселых песен, ни радостных лиц... никто с волнением не ждет - что там будет, в рождественском чулке. Слышались только гулкие звуки его собственных шагов - он поднимался наверх в спальню с бутылкой бренди в руках. Последняя из тех, что он купил еще до войны. Единственное, чего он сейчас хотел - забыться, немного отдохнуть от беспокойства и боли за сына. Но даже бренди не помогало - он понял это после первых трех рюмок и забыл о бутылке. Алкоголь не успокоил, а, напротив, еще больше обострил его чувства. Ник сел писать письмо Джонни - как он скучает без него и насколько следующее Рождество должно быть лучше нынешнего. Когда настала ночь, Ник Бернхам был доволен, что теперь можно задернуть шторы, выключить свет и забыться сном.
Глава девятнадцатая
Следующие четыре-пять месяцев были временем неопределенности. Это время во Франции прозвали "странной войной" - не происходило ровным счетом ничего. Французские войска твердо стояли на "линии Мажино", готовые защищать свою страну, но делать этого им не приходилось. Жизнь в Париже текла своим чередом, почти так же, как и раньше. Пережив первое волнение, все вернулось на круги своя - все здесь происходило совершенно иначе, чем в Лондоне, где ввели строгое и досадное нормирование продуктов, где ревели сирены, где воздушные тревоги происходили чуть ли не еженощно. Нет, в Париже все шло по-другому.
Это создавало подспудное напряжение, усиливавшееся чувством обманчивой безопасности, уверенности в том, что никаких перемен не будет и в будущем. Арман продолжал пропадать на своих секретных встречах, а Лиана вместо того, чтобы поддерживать мужа, все больше раздражалась. Он мог, по крайней мере, сказать ей, чем занимается. Ведь раньше он ей всегда доверял, но теперь, очевидно, никакого доверия не было и в помине. Арман продолжал отдаваться своей загадочной работе, порой пропадая на несколько дней подряд. В таких случаях ей звонили и тихо сообщали, что мсье уехал из города.
Спокойствие, разлившееся по Парижу, позволило Нику продолжить свою работу. В воздухе повисло ощущение того, что так будет продолжаться до бесконечности. Ник чуть было не уехал домой в апреле, как и собирался, но в Париже шла такая мирная жизнь, что он решил остаться еще на месяц, чтобы упрочить все, что ему удалось сделать. Однако этот месяц и оказался решающим. Раковые метастазы, незаметно распространившиеся, внезапно прорвались наружу. Десятого мая Гитлер напал на Бельгию, Нидерланды и Люксембург. Четырнадцатого мая капитулировали датчане, и после этого немцы вторглись на север Франции. Все вокруг опять всколыхнулось, повсюду царили волнение и тревога, каких не было с прошлых августа - сентября. Затишье кончилось, сменившись страхом. Теперь стало ясно: Гитлер просто откладывал нападение на Европу. Опять британцы оказались правы. Когда Лиана попыталась обсудить это с мужем, Арман ничего ей не сказал. Он по-прежнему с головой уходил в свою секретную деятельность.
Двадцать первого мая пали Амьен и Аррас, а через неделю, двадцать восьмого мая, официально капитулировала Бельгия. Двадцать четвертого мая началась эвакуация из Дюнкерка и продолжалась одиннадцать ужасных тяжелых дней. До Парижа доходили известия о чудовищных потерях, превосходивших всякие мыслимые предположения. Четвертого июня, когда эвакуацию завершили, Черчилль, выступая в палате общин, поклялся сражаться во Франции, в Британии, на морях - любой ценой. "...Мы будем бить врага на побережье, в местах высадки десантов, на полях и на городских улицах, мы будем бить его на холмах. Но никогда не сдадимся!"
Через шесть дней в войну вступила Италия. А двенадцатого июня произошло то, что все сочли трагедией из трагедий: Париж был объявлен свободным городом. Франция решила не воевать. И вот четырнадцатого июня, в день одиннадцатой годовщины свадьбы Лианы и Армана, нацисты уже маршировали по Парижу, а через несколько часов флаги со свастикой развевались на стенах всех самых значительных зданий города. Лиана видела их и на площади Пале-Бурбон, и глаза заливали слезы, такими отвратительными казались эти красные флаги, бьющиеся на ветру. Армана она не видела со вчерашнего дня и теперь только молилась, чтобы он остался жив. Но горше всего она оплакивала Францию. Французы просили помощи у ее страны, но эту просьбу отклонили, и теперь Париж был в руках немцев. Это разбило бы любое сердце.
Арман зашел домой на минуту после обеда. Он пришел пешком по боковым улицам, чтобы убедиться, что Лиана и девочки вне опасности. Он велел задернуть портьеры и запереть дверь. Немцы не будут никого убивать, но все же лучше не привлекать их внимания. Арман нашел жену в спальне - она сидела и горько плакала. Ни слова не говоря, он крепко прижал ее к себе. Он торопился обратно в свой кабинет. Накануне днем он уже уничтожил несколько ящиков бумаг, но ему предстояло многое просмотреть и отобрать, прежде чем город будет официально сдан немцам. Кабинет премьер-министра Рейно уйдет в отставку послезавтра, сообщил Арман. Они собираются бежать на юг, в Бордо. Лиана вдруг в ужасе посмотрела на Армана.
- Ты собираешься с ними?
- Ну, конечно, нет. Ты что, думаешь, я бы оставил вас здесь одних? - он говорил устало, резко и сердито. До Лианы не доходил смысл его слов.
- Но ты, наверное, должен, Арман...
Об этом мы поговорим позже. А сейчас делай то, что я тебе сказал, - сиди с девочками дома. Успокой их. Пусть прислуга тоже не выходит...
Он оставил ей множество наказов и исчез в одной из узких улочек. После того как немцы вошли в Париж, город как будто вымер. Не работало ни одно кафе. Не было ни прохожих, ни французских солдат. Магазины тоже были закрыты. Те, кто собирался бежать, уехали еще вчера. Те, кто решил остаться, - прятались. К вечеру некоторые отважились выйти на балконы и стояли там, размахивая маленькими немецкими флажками. Когда Лиана увидела это, ей стало тошно. Свиньи, предатели! Ей хотелось кричать, но она только тихо задернула шторы и стала ждать Армана. Все эти дни она размышляла, что же теперь делать. Никакого выхода не было. Они оказались в руках немцев. Когда она приняла решение остаться в Париже вместе с Арманом после начала войны, она понимала, что это рано или поздно случится. Но в глубине души она все-таки не верила - Париж не сдается. Он и не сдался. Его сдали.
Арман вернулся домой почти на рассвете через два дня. Он был каким-то необычно тихим и бледным. Ни слова не говоря, даже не раздеваясь, он лег на кровать. Он не спал, ничего не говорил, а просто лежал. Через два часа он поднялся, принял ванну, переоделся под испытующим взглядом Лианы. Было ясно, что он уходит, но куда? Его кабинета уже не существовало. Все учреждения перешли в руки к немцам.
- Куда ты?
- Сегодня кабинет Рейно уходит в отставку. Мне надо быть там.
- Тебе придется уехать? Он кивнул.
- И что тогда?
Он печально взглянул на жену. В конце концов придется ей что-то сказать. Уже несколько месяцев он принадлежал только Франции. Это чем-то напоминало роман с двумя женщинами - но у него не было сил на обеих. Арман чувствовал, что предал Лиану, такую терпеливую, доверчивую, любящую. И теперь он должен поделиться с ней. Слишком долго он все держал в секрете.
- Лиана, сегодня Рейно уезжает в Бордо. - Слова почему-то звучали зловеще, хотя двумя днями раньше он уже говорил об этом. И говорил, что сам остается. Перед тем как он уедет, произойдет церемония официальной капитуляции.
- И нами станут править немцы?
- Не непосредственно. Президентом Франции с одобрения Гитлера станет Филипп Петен. Его поддерживают Жан-Франсуа Дарлан и Пьер Лаваль, два прекрасных морских генерала. - Арман говорил так, будто выступал на партийном митинге. Лиана удивленно взглянула на него.
- Арман, о чем ты? Этот Петен собирается сотрудничать с немцами?
- Для пользы Франции.
Лиана не могла поверить, что он и сам так думает. А где он сам теперь видит свое место? С Рейно и прежним миром - или с Петеном и теми, кто сговорился с немцами? Она едва смогла заставить себя задать ему такой вопрос, но это было необходимо.
- А ты?
И только в этот миг Лиана поняла, что он ей уже ответил. Двумя днями раньше, когда говорил, что Рейно уезжает на юг. Он сказал, что остается. Она пошатнулась, вспомнив об этом, и присела на край кровати, не в силах говорить, а только смотрела на мужа широко раскрытыми глазами.
- Арман, ответь мне.
Сначала он ничего не сказал, только медленно сел рядом. Возможно, он мог и раньше рассказать ей больше. Он так скучал по ней. Но делал это ради нее самой, не желая втягивать ее в очень опасные дела.
- Арман... - Слезы медленно текли из ее глаз.
- Я остаюсь с Петеном. - Слова упали, как камни. Но стоило это сказать - и гора как будто свалилась с плеч. Лиана только плача покачала головой и в отчаянии взглянула на мужа.
- Я тебе не верю.