- Вы сможете вернуться. Мы дадим вам новое удостоверение личности и отправим в горы.
- Это было бы хорошо.
- Отлично.
Мулен встал, пожал руку обоим незнакомцам и вышел из комнаты. Он ушел тем путем, которым пришел Арман. Через минуту Арман последовал за ним. Он знал, что, когда он выйдет на улицу, Мулена рядом уже не будет. Он исчезал, как ветер. Но не сегодня. Арман шел к машине. Рядом с ним вдруг послышался шум. Из укрытия выскочили вооруженные солдаты. Их было трое. Вряд ли они хорошо рассмотрели его. Арман прижался к стене, и солдаты пробежали мимо. В ночи прозвучали выстрелы. Арман спрятался в саду. Он почувствовал слабое биение в ноге. Нагнувшись, обнаружил на ноге кровь. Он был ранен.
Он подождал, пока не стих шум, и осторожно пошел через сад, молясь о том, чтобы Мулену, как всегда, удалось убежать. Арман вернулся в дом, его впустили и перевязали ногу. Он вернулся домой в полночь. Ему хотелось глотком бренди унять дрожь во всем теле, но бренди не было. Осмотрев грубую повязку на ноге, он понял, насколько сложна ситуация, в которую он попал. С раненой ногой он не мог идти на работу. Сослаться на ревматизм было нельзя - стало тепло, и никто этому не поверил бы. Он попробовал ходить по комнате, не хромая, но при каждом шаге морщился от боли. Он не мог не хромать, но должен был добиться этого. Он продолжал ходить по комнате, пот капал с лица... В конце концов у него это получилось. С глухим стоном он добрался до постели, но слишком устал, чтобы заснуть. Он включил настольную лампу и вынул записную книжку. Он не писал Лиане больше недели. Неожиданно он затосковал, ему так были нужны ее мягкость и нежность. Он сделал то, чего никогда не делал раньше: он излил в письме душу, высказал всю свою тревогу за судьбу Франции, рассказал, как плохи здесь дела.
"Ничего особенно серьезного, любовь моя, - писал он. - Это лишь малая цена в беспощадной борьбе. Другие пострадали больше, чем я. Меня огорчает, что я слишком мало могу сделать для Франции. Этого маленького кусочка плоти вовсе не достаточно".
Он рассказал о предложении Мулена поехать в Лондон. Вероятно, он пробудет там несколько недель, пока не получит новые документы и не сможет вернуться обратно во Францию.
"Мулен заикнулся о том, чтобы потом отправить меня в горы. Может быть, я приму участие в настоящем бою. Они делают удивительные вещи, не дают покоя немцам... По сравнению со скучными стенами моего кабинета это была бы замечательная смена декораций".
Он сложил письмо несколько раз и положил его под стельку своего ботинка на случай, если ночью что-нибудь случится. На следующий день он опустил его в тайник на рю де Бак. Он часто пользовался этой щелью, хотя и предпочитал отдавать письма лично в руки Мулену. Впрочем, он знал, что письма, которые он опускал в эту щель, тоже доходили до Лианы. Дошло и это письмо.
***
Через две недели Лиана читала его, и по ее лицу текли слезы. Слепой, он не понимал своего истинного положения - это она видела. Она прочла о том, что он ранен, и чуть не потеряла сознание. Они подошли к нему уже вплотную, и Мулен недаром предложил Арману уехать в Лондон. Это означало, что еще миг - и будет поздно. Но он этого не понимал. Лиана почувствовала, что в ней, как желчь, разливается отчаяние. Ей хотелось встряхнуть Армана, показать ему то, чего он не видел. Чей-то портрет, статуя, чужая женщина были для него важнее, чем она, Мари-Анж и Элизабет. А потом она сделала то, чего уже давно не делала. Она пошла в церковь. Пока она молилась, она поняла, в чем заключалась ее ошибка: в ее отношениях с Ником. Она отвернулась от мужа, и он на расстоянии ощутил это. Сейчас она понимала это так хорошо, как будто ей это сказал какой-то голос или ей было видение. Вернувшись в дом на Бродвее, она долго сидела, глядя на мост Золотые Ворота. Нику она писала каждый день, а Арману лишь два-три раза в неделю. Он должен был почувствовать, что между ними - пропасть. Она теперь ясно осознала, что должна была делать. Она знала это все время...
Лиане потребовалось несколько часов, чтобы написать одну страницу Нику. Она сидела, пристально смотрела на лист бумаги и думала о том, что может этого и не делать. Это оказалось больнее, чем прощаться с ним на Центральном вокзале или в комнате гостиницы в Сан-Диего. Это было больнее всего, что она когда-либо делала. Как будто отсекала правую руку. Но ведь в Библии сказано: "Если твой глаз соблазняет тебя, вырви его". Лиана чувствовала, что именно это она сейчас и делает. Она написала Нику, что все, что между ними было, это ошибка, что она напрасно подала ему надежду на будущее. Надежд никаких не было. Она нужна Арману. Ему нужна ее поддержка, ее внимание, ее вера. И она обязана дать ему все это. Она больше не может его предавать. Она написала Нику, что всей душой любит его, но они оба не имеют права на эту любовь. Всем сердцем она желает ему добра и будет каждый день молиться за него, но она больше не будет ему писать. Она заверила его, что сдержит свое слово и повидается с Джонни, если с ним что-нибудь случится.
"Но этого не произойдет, дорогой... Я знаю, ты вернешься домой. Я лишь хочу... - Ручка едва не выпала из ее пальцев, она больше не могла писать. - Ты знаешь, чего я хочу. Но наши мечты были крадеными. Я должна вернуться к мужу, которому я принадлежу всем сердцем, всей душой, всеми помыслами. Всегда помни, дорогой, как я любила тебя. Иди с Богом. Он защитит тебя".
Рыдая, она подписала письмо и вышла, чтобы его отправить. Она долго стояла у почтового ящика, руки ее дрожали, сердце разрывалось. Усилием воли она опустила письмо в ящик. Она знала, что он получит его.
Глава пятидесятая
На следующий день после инцидента в Нейи Арман пришел на работу. Он был бледен, ладони мокры от пота, но он прошел к своему месту не хромая. Он сел за свой стол, как всегда. Маршан принес ему пачку донесений, которые ему предстояло прочитать, пустые бланки, которые следовало заполнить, и письма от местных начальников.
- Будет еще что-нибудь?
- Нет, спасибо, Маршан.
Лицо ею исказила гримаса боли, но голос оставался нормальным Всю следующую неделю Арман продолжал работать. Pa6отал он быстро. Бесценный Ренуар был вынут из-под дома, Роден похищен, а еврейку с ребенком спрятали в подвале крестьянского дома около Лиона. Были и другие вопросы, которые ему предстояло решить. Он знал, что времени у него осталось мало. Нога с каждым днем становилась все хуже. Началось воспаление, но лечить ею было нечем. Арман заставлял себя ходить так, словно нога здорова. Это отнимало сил больше, чем прежде, и он был вконец измотан. Сейчас он выглядел на свои годы и даже немного старше.
Он очень много работал и нередко задерживался в своем кабинете после затемнения. Он очень хотел закончить свою работу. Ему требовалось все больше времени, чтобы сжечь все свои записи. Становилось все труднее придумать причину, чтобы развести огонь. Он часто жаловался Маршану, что его старые кости хотят тепла. Маршан пожимал плечами и возвращался к своей работе за письменный стол.
До очередной встречи с Муленом осталось четыре дня. Арман понимал, что нужно спешить. Однажды, возвратясь домой после десяти часов, он заметил, что в квартире кто-то был. Он не помнил, чтобы он оставлял стул так далеко от стола. Но он очень устал, раненая нога болела. Нужно будет в Лондоне сходить к врачу. Он осмотрел свою квартиру, затем поглядел на площадь Пале-Бурбон. Было тяжело уезжать из Парижа. Но ему уже приходилось уезжать. Он снова вернется сюда, и на этот раз Париж уже будет свободен.
- Bonsoir, ma belle <"Добрый вечер, моя дорогая" - во французском языке Париж женского рода, и Арман обращается к городу как к женщине>. - Он улыбнулся своему городу, а ложась в постель, вспомнил о жене. Утром он напишет Лиане... Или, может быть, на следующий день. Сейчас у него нет времени. Однако нога болела так сильно, что он проснулся до рассвета, решил встать и написать ей письмо. Вытащив лист бумаги, он почувствовал знакомый озноб.
"Я мало о чем могу рассказать тебе. У меня было очень много работы, дорогая. - Потом он о чем-то вспомнил и улыбнулся. - Боюсь, я стал плохим мужем. Две недели назад я даже не вспомнил о нашей тринадцатой годовщине. Но, надеюсь, ты простишь меня, учитывая все обстоятельства. Пусть наша следующая годовщина будет легкой и мирной. И пусть мы скоро увидим друг друга. - Затем он продолжал рассказывать о своей работе. - Боюсь, что с ногой у меня неладно. Я жалею далее, что написал тебе об этом. Боюсь, ты будешь беспокоиться. Я уверен, что ничего опасного нет, но каждый день приходится ходить, и от этого ей вряд ли становится лучше. Похоже, я стал стариком, но стариком, который все еще любит свою страну... a la mort et a tout jama is <До смерти и всегда (фр)>... любой ценой, неважно какой. Я с радостью отдам ногу и сердце за эту землю, которую так люблю. Сейчас страна моя лежит, пригвожденная к земле, изнасилованная нацистами, но скоро она будет свободной и мы будем ухаживать за ней, пока она снова не станет здоровой. Ты тогда снова будешь со мной, Лиана, и мы все будем счастливы. А пока я рад, что ты в безопасности у своего дяди. Это лучше и для тебя, и для девочек. Я никогда не жалел, что отослал вас в Штаты. По крайней мере ты не видишь, как Франция задыхается в руках у немцев... не видишь их рук на ее горле, когда они с вожделением наблюдают, как она задыхается. Мысль с том, что я скоро покину родину, разбивает мое сердце. Единственное, что меня утешает - я скоро вернусь и буду бороться еще упорнее".
Ему и в голову не приходило, что он может остаться в Англии или даже поехать к Лиане. Он думал только о Франции, даже подписывая письмо.
"Передай девочкам, что я их люблю. И очень люблю тебя, топ amour... почти так, как я люблю Францию. - Он улыбнулся и добавил:
- Может быть, даже больше, но сейчас я не позволяю себе думать об этом. Иначе я забуду о том, что стар, и побегу туда, где сейчас ты. Да благословит тебя Бог, тебя, Мари-Анж и Элизабет. Мои наилучшие пожелания и привет дяде. Твой любящий муж: Арман".
Он подписался как всегда, с завитушкой и росчерком. По дороге на работу он оставил письмо в обычном месте. Арман хотел было сохранить его до встречи с Муленом, но решил этого не делать. Он знал, как Лиана беспокоится. Он видел это по тем вопросам, которые она задавала ему в письмах и которые доходили до него через цензуру.
Посмотрев на календарь, висевший над письменным столом напротив портретов Петена и Гитлера, Арман обнаружил, что до встречи с Муленом осталось три дня. Он нахмурился, соображая, что ему делать дальше. В это время в кабинет, улыбаясь, вошел Андре Маршан. С обеих сторон его сопровождали офицеры рейха эти не улыбались.
- Мсье де Вильер?
- Да, Маршан?
Он не помнил, чтобы немцы назначали ему встречу на сегодняшнее утро. Но так уже бывало не раз. Его неожиданно приглашали в мэрию, в Мерис или Криион.
- Меня куда-то вызывают?
- Да, мсье. - Маршан улыбнулся еще шире.
- Сегодня вас хотят видеть в главном управлении.
- Очень хорошо. - Арман встал и взял шляпу. Даже теперь он продолжал носить полосатый костюм, жилет и фетровую шляпу, как в годы дипломатической службы. Он последовал за солдатами к машине, которую за ним прислали. Он всегда был элегантен, хотя теперь и не заботился об этом. У него все еще сжималось сердце, когда он представлял себе, что о нем думают люди, видя, как он проезжает мимо: "Предатель".
Но сегодня Армана вызвали по какому-то необычному делу. Его везли в штаб командования. Он попытался представить себе, какую грязную работу ему приготовили на этот раз. Все это уже не имело значения, и он улыбнулся про себя. Он не сможет заняться ею - через три дня его здесь не будет.
- Де Вильер? - Немецкий акцент во французском языке всегда действовал ему на нервы, но в этот раз все свои усилия он направил на то, чтобы войти в здание не хромая. Он никак не был готов к тому, что произошло потом. Его ждали три офицера СС, Он был разоблачен. Ему представили доказательства, в том числе обрывки бумаг, которые он сжигал за день до этого. Взглянув в глаза офицера, он понял, что его выдал Маршан.
- Я не понимаю... это не...
- Молчать! - зарычал офицер. - Говорить буду я, а ты слушать! Ты французская свинья, как и все вы. Когда мы будем приканчивать тебя, ты будешь визжать, как все грязные свиньи.
Они не рассчитывали получить от него никаких сведений. Они ничего не хотели. Они лишь, старались показать, что все о нем знают. Важно было продемонстрировать превосходство германского разума. Офицер перестал кричать. Арман, к своему облегчению, понял, что они почти ничего о нем не знают. Его увели. И только теперь он почувствовал боль в позвоночнике и начал волочить ногу. Только теперь он подумал о Лиане и Мулене и почувствовал, как им овладевает отчаяние. До этого момента адреналин тек по его венам не особенно быстро, но теперь он понесся неудержимым потоком. Мысли бешено скакали в голове, и он снова и снова говорил себе, что его жизнь стоила этого. Ее стоило отдать за родину... - pour la France. За Францию... Он все время повторял про себя эти слова, пока его привязывали к столбу во дворе главного управления. Раздался выстрел, и он успел крикнуть одно слово: "Лиана!" Слово это отозвалось эхом, и он упал, умирая за свою родину.
Глава пятьдесят первая
Двадцать восьмого июня 1942 года Центральное бюро расследований поймало на Лонг-Айленде восемь нацистских агентов. Их доставили немецкие подводные лодки, снова напомнив о том, как близко они подходят к Восточному побережью. С начала 1942 года немцы в Атлантике уже потопили шестьсот восемьдесят один корабль, и при этом они почти не потеряли своих.
- Поэтому мы интернировали японцев, - сказал дядя Джордж за завтраком в Сан-Франциско. Несколько дней назад племянница заявила, что считает это жестоким и ненужным. Интернировали в том числе их садовника с семьей, отправили их в лагеря, где обращались с ними мало сказать плохо. Их ограничивали в пище, у них почти не было медикаментов, а разместили их в помещении, где зазорно было держать и животных.
- А мне так наплевать. Если бы этого не сделали, японцы, как и немцы, засылали бы сюда агентов, их было бы не отличить от всей этой толпы.
- Я не согласна, дядя Джордж.
- Ты можешь повторить это Нику, который сейчас сражается с японцами?
- Да. Люди в лагерях - тоже американцы.
- Никто не может сказать, лояльны японцы или нет, а мы не можем рисковать.
У них и прежде бывали разногласия по этому вопросу, и дядя мудро решил переменить тему.