Женька сентиментален, это она уже поняла, замучен рухнувшим на него горем. Таких берут голыми руками. Года два назад умерла соседка по даче, так сразу возникла другая, новая.
- Кто это? - удивилась Надя.
- Галька-то? - поднял плечи Сергей. - Да подружка покойной. А как же? Без хозяйки нельзя.
Вот и она - подружка покойной. И вдовец работает у нее под крышей, что тоже важно. "И привык быть женатым, - загнула еще один палец Надя. - Вот и надо форсировать, пока не отвык".
Она следила за Женей, как хищник за своей добычей. Ловила каждый взгляд, жадно впитывала каждое слово, бурно восхищалась каждой, самой незатейливой репликой - мужчины обожают лесть - и не спускала глаз с телефона.
- Звонят... - говорила Жене.
- Пусть звонят, - отвечал он, не трогаясь с места.
Никогда не снимал при ней трубки, даже если они мирно сидели и ужинали или, обнявшись, отдыхали после бурных ласк на диване. "Почему? - щурилась недобро Надя. - Та история еще не закончена?" Знать бы, кто... Подкараулила бы в подъезде, все бы высказала: "Он - мой, поняла?" Надя брала в свои Женину руку, щекотала ладонь, смеясь, трепала мягкие волосы, укладывала голову к себе на колени. "Почему ты никогда не приласкаешь меня? - мысленно молила она. - Почему никогда не обнимешь? Все я да я! Ты даже не отвечаешь на ласки!" Хотелось выкричать ему все это в лицо, вцепиться в равнодушную морду ногтями. "О чем ты думаешь, гад? Если о Лерке - пусть! Но не о ней ты думаешь... Ничего, я тебе все припомню, дай время!"
- Подожди у подъезда, - сказала она шоферу и вышла, хлопнув дверцей, хотя обычно машину свою берегла.
Через пять минут она уже стояла у знакомой двери.
- Как дела? - спросила, перешагнув порог, и обняла, прижала к себе своего непокорного и единственного. - На-ка, возьми сумку. Накупила всего, страсть! А на улице прямо лето.
Она сыпала словами, снимая ботинки, надевая туфельки на каблуках сейчас бы уютные тапочки, ужасно устали ноги, но на каблуках она, конечно, стройнее, - стараясь не замечать равнодушия глаз, понурой фигуры и мятой рубахи. "Ничего, сейчас оживим..." Из ванной Надя вышла в голубом коротком халатике - нижняя пуговка будто по рассеянности расстегнута, - лифчик, поколебавшись, оставила в ванной - крепкая грудь была ее гордостью, притянула к себе Женю.
- Соскучился? - шепнула, заглядывая в глаза.
Стыдясь себя, Женя кивнул. "Какая же я сволочь", - подумал с отвращением к себе и Наде, но знакомые властные губы уже ласкали его, мгновенно возбудив плоть, которая нам неподвластна, живет своей жизнью и заставляет предавать любящих и любимых, да и самих себя в первую очередь...
- Поехали! - бросила Надя шоферу, но машина не тронулась с места. Ну, в чем дело? - резко спросила она. Унижение, пережитое только что, требовало компенсации.
- Вы не сказали куда, - угрюмо объяснил шофер.
- На дачу, - коротко распорядилась Надя и закрыла глаза.
Почти час отдыха. Она выключила мобильник. Час покоя, молчания. Новый шофер вообще молчалив, он из тех, прежних - инженеров, конструкторов, проектировщиков, которые не сумели вовремя перестроиться, так и не приспособились к новым, жестким условиям и влачат кое-как жалкое существование. Так что пусть скажет "спасибо", что нашли ему долларовую работу. А, да хрен с ним! Что о нем думать? Никакой фамильярности больше она не допустит, а уж траханья в баньке - тем более. Надя, не открывая глаз, усмехнулась. Про баньку - это она зря, напрасно: в баньке классно было не с Виктором, прежним водилой, а с Сергеем. Истопил, пригласил, смирно встал на пороге.
- Какие будут указания?
А глаза дерзкие, синие, с прищуром, насмешливые глаза. Смотрит и усмехается. Все понимал, сукин сын! Голод ее понимал, лютую тоску оставшейся без пары волчицы.
- Спину потрешь? - глянула в синие глаза Надя. - Валька ревновать не станет?
- Ништяк, - презрительно скривился Сергей, перешагнул порог и задвинул по-хозяйски щеколду.
Не о том она думает, не о том! Надя открыла глаза. Ее "БМВ", сыто урча, уже мчался по кольцевой. Классная трасса! Лужков вообще молодец: строит и строит, и все с размахом, на европейском уровне... Надя неожиданно для себя задремала и сразу увидела Женьку. Не нынешнего - виноватого, в несвежей рубахе, которого оставила мучиться в Олимпийке, а прежнего молодого, веселого, остроумного, за которым так долго бегала - упорно и безуспешно, и чего добилась? Даже теперь, сто лет спустя, такая боль - эти его слова, сказанные ей вслед:
- Скверные ноги!
Она и сама понимала: ноги у нее подкачали, а брюк, чтобы скрыть кривизну, тогда не носили. Но сказать это вслух, громко, насмешливо, на весь институт, какому-то парню, и парень заржал, как лошадь... С этой минуты Надя Женьку возненавидела - с такой же силой, с какой два года была влюблена. А все равно не выпускала его из виду, зорко наблюдая за Женькой, страдая отчаянно: увлекался он постоянно то одной, то другой, а уж когда влюбился в Леру... Что такого особенного он в ней нашел? Среднего ума хохотушка, беленькая как снег - и волосы светлые, и глаза, а уж кожа... А фигура у Нади гораздо лучше. Хотя ноги...
Боль пронзила такая, что Надя, вздрогнув, проснулась. Сколько она спала? Посмотрела в окно. Все та же трасса - одинаковая, безликая. Все так же урчит "БМВ". Не вспоминать было уже невозможно.
Что стоило подружиться с Леркой? Та дружила со всеми. Но Надя вцепилась в нее, как клещ, стала лучшей ее подругой, устроила себе такую муку, какую злейший враг не придумает.
- Надька, он так целуется! - Светлые глаза сияли, зарницами полыхали щеки. - А вчера сказал: "Вот уж не ожидал, что могу так влипнуть. Дни и ночи - все о тебе..." Представляешь? Нет, ты представляешь? Мне никто, никогда...
- Мне тоже, - скупо обронила Надя и отвернулась: невозможно было смотреть в эти сияющие глаза.
Но Лера, с эгоизмом влюбленных, чужих страданий не замечала.
- Мы стояли на лестнице, ну знаешь, у пятой аудитории, и он вдруг схватил меня, сжал крепко-крепко... Я говорю: "Пусти. Увидят!" А он: "Пусть видит весь мир!"
- Ну, я пошла, - неожиданно сказала Надя и двинулась вперед, как слепая, по длинному институтскому коридору, машинально подчиняясь причудливым его изгибам.
Хорошо, что ушла: хотелось схватить Леру за плечи, кричать: "Заткнись! Заткнись! Заткнись!" Может быть, даже ударить.
Надя со стоном вздохнула. Алексей, шофер, бросил в зеркальце вопросительный взгляд.
- Скоро? - спросила, объясняя вздох, Надя. - Устала я что-то.
- Уже приехали, Надежда Витальевна.
Машина свернула к даче. Захрустел под колесами гравий: расширяли дорогу. Алексей притормозил, вышел, открыл ворота, снова уселся за руль, въехал во двор.
- Завтра в восемь, - сказала Надя и вышла из машины.
Алексей выехал за ворота, остановился, ворота закрыл и вихрем понесся в город. "Надо было оставить его во флигеле", - угрюмо подумала Надя. Она знала, что у нового шофера большая семья и недавно родился внук, что он всем в своем доме нужен, да и машина, уж конечно, не стоит без дела - с младенцами всегда беготня, - но хорошо бы его не пустить, чтоб не жег бензин понапрасну да не зарабатывал бы на ее "БМВ": небось подбросит какую-нибудь фифу до города. "Перестань, - велела себе Надя. - Перестань злиться. Ты все это учитывала, когда договаривалась об оплате. Он же не виноват, что так трудно с Женькой".
Надя прошлась по саду, заглянула в теплицу, поднялась к себе. Чисто, тепло и тихо. Все готово к приезду хозяйки. Неслышно появилась Валя.
- Ужинать будете?
- Нет.
- Тогда я поставлю все в холодильник.
- Поставь и уходи к себе.
Опущенные глаза, постоянно робкий голос, в котором Наде слышалась укоризна, неслышные шаги раздражали. "Знает про нас с Сергеем, - понимала Надя. - Ничего, небось не измылился... За такие-то деньги можно перетерпеть". Хотелось крикнуть в это покорное лицо, что не нужен ей теперь на фиг Сергей, что она тоже страдает, но ведь глупо, бессмысленно.
- Иди.
Валя исчезла.
Какой большой, какой пустой дом! В этот бы дом - да семью Алексея. Ну уж нет, дом тому, кто его заработал. "Да ведь не ты заработала, усмехнулась Надя, - а Венька своим горбом, если можно так назвать официозное лицемерие. Правда, дом потом перестраивали, и тут были уже мои деньги..." Надя поставила на столик пузатую бутылку "Арманьяка", положила на тарелку того-сего, подкатила столик к камину.
- После трудов праведных имею право напиться! - сказала громко и вызывающе, и странно прозвучали ее слова в пустой, гулкой комнате.