- Ну, как ты там? - спросил обессиленно и безлично, не решаясь, не смея назвать Таню по имени.
В ответ послышался тихий плач.
- Зачем она сняла трубку? - сквозь слезы спросила Таня. Как будто это было самым главным!
Она плакала так обреченно и говорила совсем не о том, к чему был готов Женя.
- Она думала, что звонят с фирмы, - растерянно ответил он и в то же мгновение понял, что своим ответом признал существование той, другой.
- Вот как? - по-детски всхлипнула Таня. - Значит, ей уже звонят к тебе домой?
- Это совсем не то, что ты думаешь! - сбросив проклятое, непонятное оцепенение, стал защищаться Женя. - Мы просто вместе работаем.
- И поэтому она у тебя ночует? - вздохнула Таня.
"Нет, так ничего не выйдет", - понял Женя и попросил - робко, приниженно, умирая от жалости к Тане, ее беспомощным, детским слезам:
- Можно к тебе приехать?
Он обнимет ее и скажет, что любит. Он попросит простить и забыть. И не нужно будет ничего объяснять!
- Нет, что ты! - испуганно сказала Таня. - Мне так страшно...
- Почему страшно? - не понял Женя.
И она сказала нечто чудовищное, невозможное:
- Страшно видеть тебя.
- А кипятильник? - ухватился за соломинку Женя.
- У меня есть, - призналась Таня. - Наверное, я что-то чувствовала... Потому и позвонила.
- Танечка, - взмолился Женя, - не надо...
Но его больше не слушали.
- Знаешь, что это такое? - задумчиво, уже не плача, сказала Таня и ответила сама себе: - Это потрясение, шок. Придется его пережить.
- Танечка, не надо! - снова взмолился Женя. - Ведь мы любим друг друга? - с надеждой и страхом добавил он.
- Мне поможет брезгливость, - не ответив на самый главный вопрос, сказала Таня и повесила трубку.
"Нет, - покачал головой Женя, - так просто люди не расстаются. Она не понимает самого главного, единственного: мы любим друг друга. Все они, женщины, даже самые умные, не знают природу мужчины, и в этом общая наша беда..." Если бы кто-нибудь напомнил сейчас Жене его собственное решение, принятое на даче у Нади, он бы с негодованием от этого чудовищного решения отмахнулся. Он ходил по комнате и говорил с Таней. "Надо было сразу, как только умерла Лера, сделать предложение, - мелькнуло в гудящей, больной голове. - Да, но вертелась же эта Надя..." Женя сморщился, как от боли, и снова бросился к телефону.
Он звонил и звонил - домой, в поликлинику, в больницу, к Марине Петровне, - но так и не смог поймать Таню. "У меня только два дня, лихорадочно соображал он. - Откуда она поедет на море? Наверное, от мамы: ведь там ее дочка. Номер поезда я знаю, а вот номер вагона... Ничего, встану у самого первого, перехвачу. Но что можно сказать при Саше? Трудно... Да и времени, может, не будет. Значит, надо объясниться сейчас..."
И Женя помчался к Тане. Долгой дороги он попросту не заметил: механически пересел с автобуса на метро, механически перешел в метро на знакомую линию. Воспоминания обрушились с такой силой, что, казалось, вот-вот раздавят его. Он даже не вспоминал, он видел их первую встречу и то, как провожал Таню на дачу, а потом маялся в Олимпийке, как она печалилась на его плече, а он целовал ее дивные волосы и мокрые, русалочьи глаза. Картины пережитого вместе мелькали все быстрее, стремительнее.
- Эй, дядя, куда ты лезешь? - оттолкнул его от края платформы парень в белом берете. - Жить надоело?
Но Женя даже не понял, что лез под поезд.
Уже отцвела черемуха, распустилась сирень. Традиционные майские холода стояли в Москве, хорошо хоть без ливней. "Надо было надеть куртку..." Это была единственная посторонняя мысль - она мелькнула, пропала, и Женя опять погрузился в полуявь-полусон.
Как это все случилось? Ну да, он предал Леру, потому что полюбил Таню так сильно, как любят только раз в жизни. Зачем же тогда появилась Надя? Женя внезапно остановился - он был уже на проспекте Мира, - и на него с разбегу налетела немолодая женщина с тяжелыми сумками.
- Пьяный, что ли? - с усталой досадой сказала она и потащила свою тяжелую, каждодневную ношу дальше.
И ее не заметил и не услышал Женя. "Может, Надежда меня заставила, приворожила? Сейчас много пишут об этом, а у нее глаза - как угли..." Женя остановился, покрутил головой - сбрендил он нешто? - и ринулся к знакомому до боли подъезду. Мысли путались в голове, мешались, кружили, и помочь ему могла только Таня.
- Ну, хватит, - решительно сказала Марина Петровна. - Поревела, и будет. Все они - кобели, только одни дворняги, а другие породистые. Вот и вся между ними разница. А если серьезно, такими, полигамными, создала их природа - врачу следовало бы знать. Иначе обезлюдела бы Земля. Поди умойся: скоро Сашка придет.
- Мама, - простонала Таня, - но ведь это любовь!
- Тогда прости и забудь.
- Да как же забыть, мама?
Марина Петровна с жалостью посмотрела на дочь.
- Ну-у-у, я не знаю, - протянула она. - Мудрые женщины как-то вот забывают. Но то - мудрые. Мы-то другой породы: несчастные мы гордячки.
- Нет, - сказала Таня. - Никто ничего не забывает. Прощают - может быть, но забывают - нет.
- Наверное, - подпершись совершенно по-бабьи, согласилась с ней Марина Петровна.
Она тяжело встала, подошла к Тане, погладила свою не очень счастливую дочку по голове, и Таня со страхом увидела, как постарела, сдала за последний год мама.
- Прости, - прижала она к щеке мамину руку. - Вечно я со своими проблемами.
- А к кому же тебе идти? - благодарно улыбнулась за эту мимолетную ласку Марина Петровна. Она придвинула стул, села рядом. - Все пройдет, доченька, - сказала с непривычной для нее нежностью. - Конечно, сейчас тебе в это не верится, но помнишь кольцо царя Соломона? "И это пройдет..."
- Если все проходит, то что остается, мама?
Таня уже успокоилась - боль ушла глубоко внутрь - и смотрела на маму доверчиво и с надеждой, как в детстве.
- Остается твоя работа - ты ею серьезно увлечена, - остаются глубокие, признанные коллегами знания, а еще - природа, музыка, книги, друзья. И самое главное - дочь, твое продолжение. Ну, и я тоже. Пока...
Качая седой головой, мама задумалась.
- Не говори так, мамочка, - погладила ее руку Таня.
- Это жизнь, - философски сказала мама. - И знаешь что, предоставь все ее течению. Как будет - так будет. Так просто люди не расстаются.
Слышал бы ее сейчас Женя! Ведь и он был в этом уверен.