- Пойду, пожалуй, прилягу. Притомилась, - как обычно заметила она.
- Конечно, маменька, отдохните.
Соня поспешно отвела взгляд, чтобы мать не увидела в её глазах нетерпения. Дождалась, пока не затихнут за дверью шаги княгини, и опять вытащила свой сверток.
Книга по-прежнему была серой от пыли, и Соня поняла, что прежде, чем её читать, надо вытереть находку влажной тряпкой - благо, переплет кожаный, ничего с ним не сделается. А листы осторожно встряхнуть, ежели они не слишком ветхие, и не рассыплются прямо в руках. Ведь книга пролежала в неприкосновенности... она задумалась, подсчитывая - никак не менее шестидесяти одного года!
Однако, как проделать все это, не выходя в кухню? Соня опять завернула сверток и прикрыла его другими книгами, которые лежали на столике подле кровати. Уходить не хотелось. Отчего-то княжне казалось, что стоит ей лишь выйти за дверь, как найденная книга исчезнет. Ее окутывал флер таинственности и потому как бы держал на особицу от мира реальных вещей. Сердце Сони начинало учащенно биться, едва она притрагивалась к книге.
Но выходить из комнаты все же пришлось, и княжна таки нос к носу столкнулась с Агриппиной.
- Ой, княжна, а я к вам! - как всегда с восклицания начала она. - В гостиной баронесса Толстая дожидаются. Приказали доложить о себе...
- Приказали! Как баронесса может приказывать чужой горничной?
Это Соня давала выход своему раздражению: чего бы баронессе церемониться с Агриппиной? Но нет, каково! все словно сговорились отвлекать Соню от её дела.
- А вот так, - Агриппина выпятила грудь и приподнялась на носки, баронесса женщина высокая и дородная. - Доложи, говорит, Софье Николаевне, что я её жду!
Горничная выпучила глаза, видимо, изображая свирепость гостьи, и надула щеки. Потом она приняла обычный дерзкий вид и вроде задумчиво проговорила:
- А как, скажите на милость, я доложу, ежели княгиня спят и будить не велели?
- До чего же ты глупа, Агафья! А ещё хочешь, чтобы тебя Агриппиной называли. Да знаешь ли ты, что Агриппина в переводе с греческого... постой, а что же означает твое имя? - Софья помедлила, складывая вместе значения слов и, не выдержав, прыснула. - Схватить за ногу!.. Так вот, раз баронесса меня спрашивает, то надо меня звать, а не маменьке докладывать.
- Мария Владиславна наказали - докладывать обо всем, - строго сказала Агриппина, все же обиженная несправедливым переводом своего нового красивого имени. - А вы, княжна, к слову сказать, опять в пыли. И где вы только её находите! Я хоть и глупая, а думаю, вам в таком виде к баронессе не след выходить.
- Не след! - передразнила горничную Соня и пошла в ванную комнату приводить себя в порядок.
Надо будет посмотреть, не осталось ли пыльных следов под полкой, где она выходила из комнаты деда. А то любопытная горничная непременно сунет туда свой нос. Она приоткрыла дверь и крикнула Агриппине:
- Баронессе наливки подай... Или чего ещё она там попросит.
Баронесса Татьяна Михайловна Толстая сидела в кресле так грациозно, так царственно небрежно, так изящно обмахивалась веером, что её вполне можно было представить сидящей на троне.
Соня остановилась в дверях, невольно залюбовавшись зрелой красотой гостьи. "Сколько же ей лет?" - вдруг подумала она. Баронесса помнилась ей такой ещё в Сонины пять лет, когда приезжала в гости к маменьке. "На вид не более тридцати, но если я помню её в одной поре не меньше двадцати лет... Ежели бы не перчатки, которые она не снимает, и не платья с закрытым воротом, можно было бы подумать, что красота Толстой неувядаема..."
Гостья пила наливку.
- Хороша! - причмокнула она, опрокидывая очередную рюмочку: голос её не по-молодому дребезжал, а подбородок, когда она закинула голову, оказался весьма дряблым. - Мария Владиславна сама готовила или кухарка?
- Напитки у нас маменька изготавливает, - пояснила Соня, - у неё рецепты ещё от бабушки.
"Пожалуй, не тридцать, а все сорок будет. Вот ежели б не подбородок.., - подумала Соня и села в кресло напротив гостьи. - Наверное, поэтому злые языки зовут её "вечной Татьяной". Следы времени заметны не на её лице, а на всем остальном теле. Что ж, каждый старится по-своему".
Но что ни говори, а баронесса была красивой женщиной. Парик у Толстой белый, но Соне виделись у неё волосы медно-рыжие, какие ей должна была бы подарить природа. Этот цвет удивительно подошел бы к алебастрово-белой коже её лица, и к живым карим глазам, которые в полумраке гостиной казались такими же бордовыми, как шелковое платье Татьяны Михайловны.
"Опять эта Агриппина поленилась как следует открыть портьеры! раздражаясь, подумала Соня. - Не зажигать же свечи посреди дня!"
Она встала и направилась к окну, поясняя на ходу:
- У нашей горничной, вестимо, боязнь света. Из-за того, что она не отдергивает шторы, в гостиной всегда полумрак.
- Это я запретила ей открывать окна, - баронесса проворно схватила Соню за руку: кстати, её рука оказалась слишком худой, даже сухой для молодой женщины.
Молодой, не молодой, - опять садясь в кресло, княжна сердилась на себя за такие мысли: что это она будто старая завистница все подсчитывает чужие года. Какая разница, сколько лет Толстой. Главное, эта достойная женщина приехала с визитом именно к Соне и вряд ли с её стороны это просто визит вежливости.
- Агриппина сказала, вы спрашивали меня. Не маменьку, она не перепутала? - решила на всякий случай уточнить Софья.
- Не перепутала, - Толстая отчего-то насмешливо смотрела на нее. Догадываешься, какая у меня к тебе нужда?
- Не-ет, - протянула Соня недоумевая. Прежде она никогда не сталкивалась с баронессой. То есть, видеть, конечно, видела, но даже не разговаривала. Да и о чем? Разве были у них общие интересы?
- Догадываешься, - не согласилась та. - Раз к дедушкиным секретам ключ подобрала, значит, догадываешься.
- А откуда вы знаете, что у моего дедушки были какие-то секреты? спросила Софья, но получилось это у неё так ненатурально, что она сама смутилась.
Но не оттого, что якобы пыталась ввести Татьяну Михайловну в заблуждение, а оттого, что не знала, как ей свою непричастность объяснить. Она была наслышана, что дед увлекался алхимией, и, возможно, сделал какие-то открытия, изготавливая свои притирания... Что он ещё мог открыть такого, что было особым секретом? Может, покусился на тайны бытия, и церковь внесла его в свои черные списки? Всяко, не философский камень! Уж такую-то тайну ему сохранить бы не удалось.
- Неужто я ошиблась? - баронесса в задумчивости смотрела на нее.
- В чем? - с неизвестно откуда взявшимся трепетом спросила Соня; у неё даже мурашки по коже пошли от предчувствия, что в дом Астаховых вместе с баронессой Толстой вошла ТАЙНА.
- Скажи, деточка, ты знаешь, что на дворе весна?
Соня покраснела.
- Знаю. Сегодня восемнадцатое апреля.
- И ты нынче гуляла?
- Нет. На улице холодно и сыро.
- Холодно. А в холод выходить, значит, не стоит?
Соня недоумевала, что такое баронесса говорит? При чем здесь погода? И что странного в том, если человек не выходит из дома в плохую погоду? В конце концов, не за этим же гостья приехала!
- Отчего-то я решила, что ты пошла в своего деда. Он ведь не только со всевозможным тщанием изучал тайны алхимии - кстати, сказать, не без успеха, но он умел и радоваться жизни. Был, не побоюсь сказать, отчаянным, лихим человеком. Не книжный червь, а этакий ученый разбойник благородных кровей. Я думала, он сумел передать свою жизненную энергию ежели не внуку, то хотя бы внучке... Нет, ты не Астахова. Ты, Сонечка, Крылова, в маменьку.
Соня обиделась. Она вовсе не хотела походить на материнскую родню. По преимуществу, людей рассудительных и флегматичных, как сказала бы сама Толстая, без изюминки. Ведь Соню интересовало генеалогическое древо рода Астаховых, а вовсе не Крыловых!
Баронесса спохватилась.
- Не подумай, дитя мое, что я тебя обидеть хочу. Ни в коем случае. Род Крыловых основательный. Все здоровые, работящие - вон как твоя маменька изворачивается, чтобы нищеты избежать... Тьфу, опять не то говорю!.. Ежели вспомнить твоего же деда Еремея Астахова, так, может, оно и к лучшему, что ты не в него. В роду Астаховых, говорят, слишком много было авантюристов и безбожников... Старыми девами оставались девицы вельми ученые, коим было не до мирских утех... Впрочем, теперь уж о том позабыли.
Она покряхтывая поднялась из кресла.