Это так далеко мы заплыли?
Далеко - не далеко, но почти час плыли, я как раз на часы посмотрел, когда лодку на берег вытаскивал.
Ничего себе, а мне казалось, совсем немного времени прошло, наверное, потому что сама веслами не работала. Ты устал?
Нисколько. Я люблю лодочные прогулки, заплываю по нашему Южному Бугу очень далеко. Мы с другом два года тому назад лодку на двоих купили, с нее рыбачить хорошо: не клюет рыба в одном месте - на другое переплывешь.
Чувствуется тренировка, прямо играючи веслами работаешь.
- Ерунда, это разве работа, это - одно удовольствие. Полчаса пролетели как одна минута. Гена даже не
поцеловал Свету, наверное, боялся, что не захочется опять садиться на весла. И вот они уже на обратном пути. Теперь солнышко вошло в силу. Гена снял рубашку и майку:
- Пусть спина загорает.
Свете что, она бездельничает, ей не так жарко, дышится по-прежнему легко, и только солнечные лучи немного пекут макушку. Света на голову Генину рубашку приспособила. Через час они уже были на лодочной станции, чтобы через несколько минут, первыми из отдыхающих, войти в столовую.
Свет,- сказал Гена после обеда.- Я после санаторного часа в душевую схожу, как откроется. На "круг" попозже выйду.
Ладно,- ответила Света.- Я ждать буду.
Пришла в палату, умылась, ополоснулась прохладной водой из-под крана и уснула счастливым и глубоким сном.
В пять часов она проснулась, как будто кто-то толкнул ее - часовой механизм организма действовал четко. Света собралась, вышла на "круг", села на скамеечку. Появился Сережа, поздоровался, сел рядом со Светой:
Генка в душ пошел.
Знаю. Как у тебя дела?
Какие здесь дела могут быть?
Амурные.
А... по этой части? Свет, я же сказал тебе, больше меня никто не интересует.
А чего Маринкой не займешься? Ты ей нравишься.
Да был у меня вчера с ней разговор. Я утром сидел газеты читал. Она подсела. Говорит: "Вот и распался ваш треугольник. Давайте с вами двухугольник создадим". Я отвечаю: "Такого в природе не существует". Она: "Ну тогда - пару". Я говорю: "Пара нет". Она спрашивает: А что, вам одному лучше?" Я говорю: "Лучше - не лучше, но женщин я сам выбираю".
Ну и напрасно ты так!
Ладно, Свет, мне Генкиных указаний хватает. Пойду в шашки поиграю,демонстративно встал и отошел к шашечному столику.
Скоро Гена вышел - в новой рубашке, благоухающий "Шипром".
Пойдем прогуляемся.
Давай к столику сходим, а то он, наверное, уже соскучился по нас.
Пошли не торопясь. Подходя к старой башне, Гена спросил:
- Не хочешь наверх подняться?
Говорят, там страшно, ступеней много полуразрушенных.
Посмотрим. Будет страшно - вернемся.
Пойдем,- согласилась Света.
Подошли к башне: вокруг были небольшие валуны разбросаны. Вместо дверей - большой проем. Вошли - стали подниматься. Витая лестница то и дело поворачивала налево. Кое-где были провалы ступеней, приходилось перешагивать через ступеньку. Света впереди шла, руку от перил не отрывала, Гена следом. Немного страшновато было, ступени на "честном слове" держались, пролетам конца не было. У Светы ноги свинцом налились. Наконец-то забрались на смотровую площадку.
- Никакая это не водонапорная башня,- сказала Света,- а смотровая, отсюда, вероятно, неприятеля высматривали.
Действительно, весь лес лежал как на ладони, далеко был виден. Санаторий превратился в небольшое приземистое здание. Отрезки сплошной стены башенки чередовались с нишами, огражденными каменными перилами. Все отрезки стен были испещрены от пола до потолка любовными автографами со знаками "плюс" и "равняется". Каких только имен здесь не было. Разные почерки, величина букв и наклон надписей - нескончаемые скрижали человеческих чувств.
- Давай тоже оставим автограф,- предложил Гена, отыскивая на полу осколок стекла.- На, царапай, у меня почерк плохой.
Света взяла стекляшку, отыскала самый заостренный край:
Где писать-то? Уже ни кусочка стены, свободного от надписей, не осталось - столько желающих увековечить свои имена.
А вот здесь, смотри, нормально, уместится, если не очень крупно писать.
Света начала царапать, старалась покрасивее написать: "Гена плюс Света равняется...
Чему равняется? - с лукавой усмешкой спросила у Гены.
Напиши: "навсегда",- сказал Гена, улыбаясь.
Света написала: "навсегда", положила осколок стекла возле куска бетона, бывшего когда-то частью ступени, и посмотрела на Гену.
- Ну вот, увековечено,- сказал Гена и поцеловал Свету. Они еще немного постояли, обозревая окрестности, и
стали осторожно спускаться. Теперь Гена шел впереди, а Света за ним, держась за его руку. Спускаться было еще страшней, провалы зловеще щерились, от краев ступеней два раза оторвались небольшие куски камня и скатились вниз, однако они благополучно миновали все многочисленные пролеты каменной лестницы и вышли на воздух, пронизанный солнечными лучами.
Фу,- сказала Света,- как все там мрачно, похоже на каменную клетку, а здесь - такой простор.
Неинтересно было? - спросил Гена.
Нет, интересно, иногда хочется острых ощущений, без них жизнь пресная становится.
Они отошли на несколько шагов от башни и задрали головы - посмотрели, как высоко они только что находились. Потом пошли дальше. До столика они не добрались: едва приметная боковая тропинка уже в самом конце пути заманила их в сторону - в глубь леса. Здесь им попался уголок, окруженный со всех сторон сквозистыми лиственными деревьями и в то же время хранящий в себе некую таинственность вольного диковатого леса. Очищенный временем от коры, ствол поваленного дуба пришелся как нельзя кстати.
И опять время помчалось с бешеной скоростью. Гена был открыт для Светы и откровенен. Ничего не осталось от той замкнутости, которая была его внешней оболочкой, не зря Свете казалось с самого начала, что его замкнутость происходит от неуверенности в себе и легко одолима. Эта защитная облатка была только тонкой ледяной корочкой, которая растаяла от первого теплого прикосновения.
Гена был с ней таким, каким ей хотелось его видеть, ее воплощенной мечтой, принцем той сказки, которую она для себя придумала еще в молодости. Они говорили на языке влюбленных: вели тот легковесный разговор, который что-то значил только для них двоих, шалили и дурачились, как дети, не боясь быть глупыми в глазах друг друга. Слова расположения и обоюдной симпатии волшебной небесной музыкой ложились на их сердца. Это были те слова, которые никогда не забудутся, как бы ни были они непритязательны и просты, главное, они были непритворны и естественны и не становились избитыми от повтора их многими влюбленными. Эти слова знают все, кто когда-нибудь чувствовал искренне и сильно, поэтому автор не будет повторять их за своими героями, чтобы не испортить непрошеным вторжением очарования их откровений, одно было несомненно: им было хорошо друг с другом.