Иван Где-то также наблюдал за нею, пытаясь разгадать ход ее мыслей. Он всегда считал ее циничной и прохиндеистой, однако не до такой степени. Продала квартиру, наверное, для того, чтобы рассчитаться с неотложными долгами? Но, судя по новой мебели, дорогому музыкальному центру, компьютеру, картинам, нельзя было сказать, что бедствовала или попала в стесненные обстоятельства. А зачем спектакль с замужеством? Чтобы сделать законной квартирную сделку? Вдова продала жилье покойного мужа — у кого рука поднимется бросить в нее камень? Только деньги за квартиру — для нее вообще-то мелочь. Есть другие мотивы, и очень веские, выдавать его за покойника. Своим воскрешением он основательно спутал ей карты или стал представлять для нее нешуточную угрозу. И его намеки о том, что ему кое-что известно, весьма опасны: если Варварек настаивает на покойницком статусе, то это верный признак того, что она при любом удобном случае отправит его на тот свет.
Можно было, конечно, Ивану Петровичу использовать способности астрального тела или попросить совета у своего альтер-эго, который упрямо утверждал, что именно он и является Иваном Где-то. Но прибегать к чужой помощи да еще к тому же и сверхъестественной было унизительным. Сам разберется, без полтергейстов и ангелов-хранителей.
«В рюмке лошадиная доза клофелина, не вздумай выкушать, умник», — тут же услышал предупреждение, произнесенное неизвестно кем и неизвестно откуда. От неожиданности оцепенел, а потом, взяв себя в руки, встал и как бы рассуждая сам с собой, говорил, направляясь в прихожую и не спеша подбирая слова:
— Господи, что деньги с людьми делают, а? И зачем я вылез из могилы? Лежал бы там спокойно, кормил бы червей — и никаких проблем. А тут не только твою квартиру загнали, но и право на имя собственное норовят отобрать. Вот уж воистину — куда я лез, а куда вылез?
— Не узнаю я в тебе Ивана Где-то, приятель! Да чтоб Иван Где-то встал из-за стола, пока все не выжрал?!.. А еще говоришь, что ты и есть Иван Где-то. Даже на посошок не примешь? — она шла за ним с двумя рюмками в руках.
— Варварек, разве ты забыла: у меня с первых шагов перестройки на клофелин очень сильная аллергия? Спасибо за хлеб-соль, — сказал Иван Петрович и хлопнул дверью.
Наконец-то Аэроплан Леонидович узнал подлинную фамилию своего бывшего начальника отдела в НИ-НИ сверхтонких бездоходных технологий. Произошло это так. Ни ему, ни Грише Ямщикову не удалось захватить по два крыла в зданиях на Старой площади. Их оттуда вытурили, заявив, что тут будут располагаться конюшие всенародно избранного Бобдзедуна. Однако два министра — Около-Бричко и Ямщиков — закатили вытуряльщикам крутой скандал. Хотя они сами себя назначили и сами придумали себе по министерству, на вытуряльщиков произвело опасливое впечатление название ведомств — министерство защиты демократии и министерство глубоких демократических и необратимых назад реформ.
Пока они ходили по высоким кабинетам, Аэроплан Леонидович примелькался всем в качестве министра, а Гришу в процессе этих походов назначили начальником полиции Лимитграда, мудро рассудив, что он, как быстрорастущий криминальный авторитет, не хуже всех знает, что нужно для наведения демократического порядка в столице. Гриша поначалу обиделся, заявив, что его из министров кинули в начальники, пусть и полиции, пусть и столичного города. Отдел кадров межанальной группы тут же исправился и в министрах его оставил.
Хотели было и рядового генералиссимуса пера трудоустроить, предложив вакантное место министра тенниса и литрбола, поскольку эти оба вида спорта Бобдзедун обожал. Делая это предложение, начальник отдела кадров подозрительно отводил взор. «С чего бы это?» — насторожился Аэроплан Леонидович и порекомендовал приятеля:
— Вот Григорию Ямщикову тут цены не было бы. По литрболу известный гроссмейстер, а с теннисом мгновенно разберется.
— Он плавать не умеет, — ответил начальник отдела кадров и провел бережно ладонью по прилизанным волосам, боясь побеспокоить пробор, который у него был точь-в-точь как у Бобдзедуна.
— Вы в прямом или переносном смысле?
— В переносном смысле каждый министр обязан превосходно плавать. А в прямом — глубины боится ваш Ямщиков. А вот вы подходите. Особенно костями черепа, поскольку темечком железные борта КамАЗам гнете.
— Это когда было! Еще при большевиках!
— Реформы лишь оттачивают таланты. Тем более, что самосвалы прогибать темечком вас никто не заставляет. Если обыкновенную бутылку на череп примите, разве что-нибудь случится с вашей гениальной головой?
— Нет, нет и еще раз нет, — решительно запротестовал Аэроплан Леонидович.
— А ранг чрезвычайного и полномочного посла хотите?
— Вы что, решили послать меня на три буквы? Не могу сообразить, каким образом увязывается в одно целое теннис, литрбол, умение плавать, крепкая голова и ранг посла?
— Все очень просто, — тяжко вздохнул отдел кадров, — ВИП, если не дать ему выпить, может грохнуть пустой бутылкой по ближайшей голове. И все-таки пошлет за выпивкой, а наутро подпишет указ о присвоении бедняге ранга чрезвычайного и полномочного посла. Нет, он никого не обижает — убежденный, стойкий демократ. Очень стойкий до литра, а после литра не очень лежкий. Активный, когда и стоять не в состоянии. Разве что чудит маненько… А плавать надо, потому как на корабле он иногда воображает себя Стенькой Разиным и, как персиянскую княжну, швыряет какого-нибудь помощника в набежавшую волну. Если выловят, тоже послом на утро назначает, скажем, в Ватикан, чтоб поближе к Богу. Так, может, хорошенько подумаете и решитесь?
— Нет, не могу. Я себя скомпрометировал при М. Дойчеве на ниве борьбы с алкоголизмом. Над Хозяином, чего доброго, из-за меня смеяться станут.
— Ну что ж, — недовольно вздохнул начальник. — Увы, нет партийной дисциплины, но будет семейная — вот тогда вы у нас не покочевряжитесь. Не-ет, — от предвкушения светлого будущего он даже аппетитно потер руки, зашуршав пересохшими ладонями. — Однако вы все равно остаетесь в резерве кадров на эту должность. А пока посмотрим, нет ли в Госкомраскраде подходящего для вас помещеньица…
Пальцы начальника шустро забегали по клавиатуре компьютера.
— Все помещения союзных ведомств разобрали! Даже на детсады лапу наложили. А ведь сколько раз предупреждали — детские учреждения не трогать! — возмущался начальник, продолжая поиск. — Вот! Военно-морской атташат Киргиз-Кайсацкия орды на Третьем Ордынском. Полторы тысячи квадратных метров полезной площади. В штате триста погонщиков верблюдов и девять караван-адмиралов. Погонщиков — на митинги да и то на полставки, а из пустынных адмиралов получатся отличные швейцары. Даже форму шить не придется. И работа будет у них клевая — сутки спать на службе, а двое суток — дома. Подходит?
Аэроплан Леонидович кивнул в знак согласия. Конечно, было обидно, что его министерство, которое должно стать имиджем этой страны, запихивают в караван-сарай Киргиз-Кайсацкия орды, но пока возникать не стоит. И затрещал принтер, изготавливая ордер на здание. Начальник подписал ордер, тиснул печать и вручил новому владельцу.
— А как у вас с кадрами?
— Если вы имеете в виду опытные кадры, то почти никого не осталось. Вы же знаете, что всех политических у нас сажали по уголовным статьям — всех разобрали. Очень большим спросом пользуются гомосеки — и активные, и пассивные. Вчера явился один посол, назначенный знаете куда? И говорит: «Что у вас за кадры? У вас нет ни одного сидевшего в лагере дипломата! С кем я, по вашей милости, буду представлять там эту страну?» А друг самого Бобдзедуна! Недоработка большевистская — после Сталина дипломатов очень мало сажали. Так что не обессудьте, у нас из бывших зэков почти никого нет. Из сидевших насильники да педофилы остались, но они, хотя и выдают себя за жертв политических репрессий, почему-то не котируются. Сами ищите. Мы сегодня только вот этим ящиком с карточками и располагаем. Прошу.
В руках у Аэроплана Леонидовича оказался ящик с личными карточками, изготовленными из плотной серо-желтой бумаги. И надо же было такому случиться — с первой же карточки на него взглянул Толик, бывший начальник по славному НИ-НИ.
— «Чумейко-Чумайс Анатолий Чукогекович», — с удивлением прочел он, а еще с не меньшим обнаружил, что во всех графах — по поводу дня и места рождения, и национальности, и семейного положения, и славного трудового пути везде и всюду стоял фиолетовый штамп «Совершенно секретно. Серия «К».
«Серия «К» показалась ему до боли знакомой. Как из густого тумана в памяти всплыла картина: он заведует складом стройматериалов в Германии, уже после Победы, и вдруг капитан из смерша случайно обнаруживает у него на столе бумагу, в которой зам по тылу одного из полков просит отпустить пять кубов горбыля для устройства солдатского туалета на двадцать очков. А на бумаге гриф «Совершенно секретно. Серия К» да еще с предупреждением в виде красного штампа: «По прочтении уничтожить!». Едва под трибунал не подвел смершевец по причине возможного раскрытия точного количества военнослужащих, пользующихся этим туалетом. Ведь в Уставе внутренней службы записано, что одно очко положено определенному числу военнослужащих. Враги лучше нас уставы наши знают, а считают — и подавно. Отсидел он тогда две недели гауптвахте. Если память не изменила, бдительного смершевца демобилизовали, и его тоже из армии поперли, так как со склада в Померании дома большим командирам строились не только под Москвой, но и на Урале. Один маршал даже ванну из золота, в которой, по слухам, купался боров Геринг, по предписанию с серией «К» умыкнул. Не помнил уже герой героев все в точности, особенно фамилии командиров, поскольку после омоложения и перезагрузки процессора в модуле на Грабьлевском шоссе его собственное удивительное прошлое казалось достаточно чужим.
А вот Анатолия Чукогековича, отнюдь не Михайловича, как некоторые считали, но своего родного начальника отдела, увешанного с ног до головы совсекретными табличками да еще такой знаменитой серии, заполучить в свое министерство, чтоб потешить самолюбие, не мешало бы. Каким-нибудь столоначальником, поскольку серьезного ему ничего нельзя поручить, хотя он, как рассказывали ему бывшие соотдельцы, напротив газеты «Московские новости» закончил курсы гайдпаркинга и получил шестой разряд демократа-модельщика. А что такое модельщик в данном случае так никто и не объяснил. Может, мастер по моделированию демократических ситуаций, а возможно, суперспец по дамско-модельной части.
— Вы могли бы порекомендовать мне этот кадр? — Аэроплан Леонидович подошел с карточкой к начальнику.
— Где вы это взяли?! — вдруг вскочил начальник и наградил героя героев взглядом капитана смерша.
— В картотеке.
— В какой картотеке?
— Да в этой же, — показал пальцем Аэроплан Леонидович на ящичек на столе для совещаний и только теперь увидел на тыльной стороне наклейку, напечатанную красными типографскими буквами «Агенты влияния».
Хозяин кабинета бросился к столу, закрывая своим телом злополучный ящик, чтобы посетитель не увидел наклейку, схватил карточки, прижал к себе, сунул в сейф и тут же закрыл ключом на несколько оборотов. Опустился в кресло, смахнул платком испарину со лба, а потом аккуратно, вначале пополам, потом вчетверо, а потом и ввосьмеро сложил на столе носовичок — точно так обходился со своим платком давний знакомый из смерша. Перед ним сидел если не он собственной персоной, то его родной сын, поскольку яблочко от яблони…
— Так как же насчет Чумейко-Чумайса Анатолия Чукогековича? — напомнил о своем присутствии герой героев, который никогда и никому не сдавал свой престиж.
— А почему вас заинтересовал именно он? — теперь он узнал и голос капитана из смерша.
— Работали вместе в одном НИ-НИ.
Капитан молча встал, прошелся по кабинету, выворачивая резко каблуки, словно на строевых занятиях, а потом подошел к герою героев вплотную и сказал:
— Это левая, нет, правая рука самого! Он ждет и ничего не предпринимает, пока Анатолий Чукогекович не вернется со стажировки. А знаете, где на стажировке? — капитан закатил глаза вверх, а затем и головой, и рукой описал круг и уткнул взгляд в пол. — Там! Проболтаетесь об этом — горько пожалеете.
Из чего проницательный рядовой генералиссимус пера сделал заключение, что Толик повышает свою квалификацию за океаном, в Нью Голд Орде, то есть Новой Золотой Орде.
Расставшись с Варварьком, Иван Петрович поехал к трем вокзалам, надеясь там перекантоваться ночь, а наутро заявиться в родную сберкассу и получить аванс за книжку. Побродил по залам ожидания, нашел укромное место и только прикорнул — какая-то проститутка растолкала, попросила подвинуться, вжимала поэта в свое необъятное бедро. Глазищи голубые и бездонные, а глупые… Уложила голову на плечо, руку пристроила ему на живот, причем таким образом, что она с каждой секундой скользила все ниже и ниже.
— Ну что, будем тут мучиться? — спросила ночная не бабочка, а бабища. — У тебя полсотни найдется?
— Допустим, — уклончиво ответил Иван, хотя за душой у него ничего, кроме сберкнижки, не было.
— Знаю я тут одно местечко. За полсотни вдвоем пускают ночевать. Заодно и перепихнемся.
— Если в кредит, то всегда готов, — Ивана Петровича почему-то потянуло на подвиги: все-таки интересно вновь приобщиться ко всем соблазнам этого мира после посещения загробного.
— Я тебе не касса взаимопомощи и не скорая сексуальная помощь, понял? Козел! — бабища гордо мотнула копной соломенного цвета волос и удалилась.
Не прошло и пяти минут, как возникли два невозможно наглых мента. Иван Где-то в процессе прежних странствий по столице в поддатом состоянии давно заметил, что менты, особенно молоденькие, только-только от маминой юбки, самые наглые — от преодоления врожденной каждому человеку стеснительности. Это потом наглость становится привычной и единственной их натурой. Но этим представителям власти какая-либо стеснительность была неведома с момента их зачатия. Более того, с бабищей они работали явно в связке — были здесь полновластными сутенерами, крышевали проституткам. Они грубо его растолкали и, как поется в песне, «велели пачпорт показать».