Изумлению Ивана Петровича не было границ. Бриллиант в пупке — нечто запредельное, непонятное и нелогичное. Хотя и пирсингом называется. На руках, на шее, на голове, на ушах, пусть даже в ноздрях — это объяснимо и привычно, кроме последнего случае, но в пупке?! Может, она своего рода раковина, у которой в пупке растут драгоценные камни?
И тут опять пошло кино. Вот Даша в библиотеке взяла старинное «Евангелие» в золотом окладе, на метро доехала до станции «Алексеевская», поднялась на поверхность, но направилась не вниз по проспекту Мира, то есть домой, а повернула налево, в небольшой скверик, где на скамейке ее поджидал тот самый черт в черной шляпе, которого он спустил с лестницы!
«Что она делает?!» — воскликнул Иван Где-то, глядя на то, как Даша протянула демону «Евангелие». Тот галантно, но, не снимая шляпы — ведь под нею рога! — приложился к ручке дамы и повел ее по тропинке к микроавтобусу, который поджидал их на Староалексеевской улице. По дороге о чем-то болтали, звука не было — черт, должно быть, об этом побеспокоился заранее, заглушив разговор режущим ухо скрежетом.
Невероятно: Даша спокойно вошла в микроавтобус, где ее поджидали два молодых черта! Те самые, которые являлись за ее телом. Даша приспустила джинсы, подняла футболку, обнажив живот, и улеглась на скамью. Один из молодых чертей явно перевозбудился, вознамерился содрать с нее джинсы, однако старый черт дал ему увесистую затрещину. В руках у другого сверкнул бриллиант. Старый черт пшикнул каким-то спреем на живот Даши и ловко кривой иглой пришпилил, то ли свиной щетиной, то ли рыболовной леской, драгоценный камень к ее пупку. Удовлетворенно усмехнулся и жестом велел подниматься. Она взглянула на брызгающий лучами бриллиант, засмеялась от счастья и чмокнула благодарно черта в черную от щетины щеку. Сексуально озабоченный чертов племянник потянулся лапой к ее пазухе, но дядя лягнул его копытом, давая понять, что и сейчас не время заниматься этим, дескать, еще успеется. Даша в приподнятом настроении выскользнула из микроавтобуса и едва ли не вприпрыжку от счастья пошла домой.
Иван Петрович поднялся и подошел к окну. Сквер, который тускло освещали фонари, был пустынен. А ведь в молодости фонари были яркими! Но уловка с помощью воспоминания ненадолго отвлекла его от мыслей о предательстве Даши. Было одиноко и мерзко. И обидно, хотя двойник предупреждал его о расплате за любовь. Будить Дашу и устраивать разбирательство сейчас или ждать утра было одинаково бессмысленно: чего хорошего можно ожидать от девицы, обменявшей у черта Евангелие на бриллиант в пупке? Не получилось из нее Магдалины. Выходит, она и не любила его вовсе? Да и какие такие горячие чувства мог вызвать он, пожилой и уставший от жизни человек? Он полюбил ее искренне, она была его огромным счастьем. Ему и жить хотелось, потому что хотелось любить. Теперь не было причины жить.
В подобные тягостные моменты его тянуло к стене коммунаров. Последний раз он был там еще в советские времена. Настал момент вновь погрузиться в хмельную муть, забыться в ней, ночевать, где придется, у собутыльников или в вытрезвителе, а утром вновь похмеляться в страхе перед тем, что сознание прояснится.
Тетя Дуся недовольно ворчала, открывая ключом дверь, и он, оказавшись на улице, пошел к стене, по дороге поймав машину. Оказавшись на месте, Иван Петрович не нашел знаменитого пивного киоска из желтого рифленого пластика. И самой стены из старинного красного кирпича не было. Вместо нее стояло несуразное здание вроде бы кавказской архитектуры — крикливо размалеванное, вызывающе пошлое и с высокомерной башенкой, должно быть, для царицы Тамар или влюбленной Зухры. «Что-то торговое, но без круглосуточного духана, — определил он. — То-то еще будет, ой-йо-йой!»
С досады сплюнул и вдруг вспомнил о депутатской заварушке в Белом доме. Пришлось добираться пешком, поскольку никто не соглашался туда ехать. Белый дом два года назад был окружен только баррикадами, но теперь к ним, очень жидким, практически условным, добавилась колючая проволока и оцепление из мрачных и злых вояк в бронежилетах. Иван Петрович отыскал лазейку в оцеплении и спиралях Бруно, направился к костру, который освещал неровным светом кружок новых защитников.
Вначале никто на него не обратил внимания, слишком все были погружены в тягостный разговор о том, будет или не будет сегодня штурм.
— Я так скажу: нынешняя бандитско-чиновничья власть — это вам не бездарное ГКЧП с трясущимися дланями. Сейчас куда ни придешь, везде и всюду отстегивай. Чиновник не поставит закорючку, пока ему не сунешь в лапу. А сколько таких закорючек наворотили, а? Ворье превратилось в новую аристократию. Милиция — те же бандиты-рэкетиры. И вы хотите, чтобы они отдали власть? Умыли нас кровью сегодня в Останкине? Еще как умыли. Умоют еще, умоют, — сказал высокий парень и поднялся с корточек, чтобы поправить дрова в костре.
— Не каркай, без тебя тошно! — одернули его.
Огонь затрещал и оживился — в бликах света Иван Петрович узнал в парне забелдомовца в черной бейсболке и черной футболке. Бейсболка была та же, но вместо футболки — серая стеганая куртка.
— Самое обидное — я ведь эту банду в августе здесь же защищал! — воскликнул с горечью парень. — Как же, борцы за демократию, счастье народное, сволочи… Вот! — он вынул из кармана медаль забелдомовца, потряс ею и швырнул в костер…
— Было дело, подтверждаю, — сказал Иван Где-то, которому наскучило стоять за спинами.
— Ничего нового: тогда партбилеты в костры кидали, а теперь — бобдзедуновские медали, — произнес кто-то с издевкой.
— Ваня-бульдозерист, ты?! — не обращая внимания на ядовитое замечание, воскликнул парень и бросился обнимать его. — Да это же знаменитый Ваня-бульдозерист, который притащил могильную плиту для большевизма! Мы думали тогда, что танки пошли на штурм — с таким грохотом тащил плиту на железяке!
— В этот раз танки обязательно пойдут, — произнес убежденно Иван Где-то.
— И ты так считаешь? — опустив руки, спросил парень. — Значит, нас поимели, как хотели?
— Как фраеров, — прозвучал вновь голос с издевкой. — За что боролись, на то и напоролись.
— А я и не спорю, — сказал парень в сторону ядовитого голоса. — Если бы я тогда знал… — в голосе его зазвучало не только сожаление, но и угроза.
— Как вы грустно живете! Ни выпивки, ни закуски, — заметил Иван Петрович.
— Две недели ни воды, ни электричества. Это вам, забелдомовцам, выпивка и закуска привозилась не меряно, а на десерт — шалашовки, — под общий смех заметил тот же ядовитый голос.
— Вас точно так же используют, как и нас! Как вы этого не понимаете? Вы — массовка, которой прикрываются те, кто борется за личную власть! История повторяется. Трагедия повторяется в виде фарса! — неожиданно взорвался Иван Петрович.
— Мужики, этому бобдзедуновскому агитатору не мешает бошку оторвать! И его дружку. Ишь ты, медалями своими тут раскидались. Мы им, сволочам, так и поверили, — от костра отделился какой-то офицер в камуфляжной форме, в фуражке с летной кокардой, с забинтованной рукой на перевязи. — Валите отсюда, шкуры продажные. Ну!..
Офицер, судя по всему, только что побывал в аду возле телецентра и был еще в шоке. Он наступал на них, нещадно матерясь, и они пятились от костра. Пытаясь убедить его, что никакие они не бобдзедунисты.
«Если говорят о Бобдзедуне, значит, опять я Лимитград залетел», — с досадой подумал Иван Где-то.
Картина была бы неполной, если не упомянуть событие, происшедшее в Кремле в тот самый момент, когда Великий Дедка вспомнил, что он когда-то действительно был куском чаги, который покачиваясь на ласковой и теплой волне, плыл по Малому Танаису. Именно в этот момент из августейшего туалета раздался хриплый после вчерашнего бодуна рык Бобдзедуна:
— А хде у нас, панимаш, национальная идея?
Столпившаяся у двери челядь, полушепотом обсуждавшая тему о том, что «Гжелка» почему-то стала сильно крепить, поэтому Главному управлению августейшего сортира, прежде всего начальнику управления по большому, не мешало бы незамедлительно принять меры. Кто-то, в первую очередь начальник узла биде, с перепугу подумал, что там нечем подмываться и подтираться, взглянул вопросительно на начальника Главкремльвлаги. Начальник управления по малой нужде высокомерно поглядывал на коллег, уверенный в полной состоятельности хозяина по своей части.
— Так хде у нас, я, панимаш, спрашиваю, национальная идея?
На этот раз рык был или более членоразделен, или же все предельно старательно прислушивались, что происходило за золоченными вратами ритуального зала, ждали повторения выступления хозяина и на это раз благополучно расслышали. И облегченно вздохнули.
— Найдем национальную идею — куда она от нас денется! Сегодня же и найдем… Взять хотя бы большой теннис на хорошем корте. Россия — страна большая, тут столько можно кортов отгрохать! — нашелся шустрый челядин из Главного управления охраны.
Невесть откуда в кремлевском коридоре объявился призрак Ивана Где-то, затерялся среди придворных.
— Грабь награбленное и не награбленное — вот подлинная нынешняя национальная идея, — произнес он. — Здесь и прогрессивно-исторический момент налицо — высшая стадия карамзинского «Воруют!»
Челядь не слышала слов призрака, однако смысл сказанного отложился у них в подкорке. Оттого они мечтательно и сладострастно заулыбались. И даже Бобдзедун удовлетворенно, словно из Царь-пушки, сотряс воздуся в царском ритуальном зале.
— Так хде ж, у нас, который раз спрашиваю, национальная идея? — вновь донеслось оттуда.
Все взоры обратились к начальнику президентского параграфа. Этот челядин осмелился на днях отобрать у Бобдзедуна последнюю бутылку «Гжелки» — поступок, сравнимый в здешней среде с подвигом Александра Матросова, закрывшего своим телом амбразуру дзота. Естественно, президент отнял бутылку и разбил ее у него на голове. И послал за новой бутылкой. Утром, когда начальник параграфа с забинтованной головой наливал похмельный стопарь, Бобдзедун сообщил, что своим указом присвоил ему ранг чрезвычайного и полномочного посла. В знак благодарности начальник параграфа, чтобы не компрометировать благодетеля, немедленно разбинтовал голову и напялил парик.
На него смотрели с надеждой еще и потому, что он был последним из тех, с кем вчера пьянствовала и над кем куражился Бобдзедун. Вчера хозяин весь вечер заливался слезами, подозревая каждого в том, что он тайно ненавидит Нью Голд Орду. Плакал от ужаса, поскольку от Нью Голд Орды полностью зависело быть или не быть ему президентом this country. Более того — жить ему или не жить. Поэтому он и в трезвом виде, и находясь в положении риз, никому не позволял даже думать плохо о заокеанском Старшем брате. Новые золотоордынцы чувствовали себя в this country как на своем ранчо, даже лучше, поскольку все, чтобы они ни желали — от увольнения министров, подозреваемых в отсутствии горячей любви к Нью Голд Орде, до развала любых отраслей, особенно оборонных, — немедленно исполнялось. Но Бобдзедуну и этого казалось мало. Верноподданнический бзик превратился у него в тяжелую манию, которая давала себя знать не только тем, что он начал вдруг зубрить ньюголдордынский язык, но и истериками в пьяном виде.
— Здесь без Рыжего не обойтись, — произнес чрезвычайный и полномочный, важно, в полном смысле по государственному, нахмурясь.
Дворовые стали допытываться друг у друга: «Где Рыжий?!» Обычно он появлялся к принятию первой рюмки, когда сознание хозяина прояснялось, и он, как утверждали средства массовой дезинформации, вовсю работал над документами. По восемьдесят законов и указов подписывал за один раз! Соломон!
Невесть откуда, словно из воздуха, перед золоченной дверь президентского нужника, возник Чумейко-Чумайс. Никто, даже начальник параграфа, не имел права посещать Бобдзедуна во время делания по малому, не говоря уж — по большому. Но только не Чумейко-Чумайс, на которого никакие ограничения не распространялись. Поскольку он, будучи первым вице-премьером this country, представлял интересы Нью Голд Орды. Поэтому, когда он скрылся за дверью, дворовые тут же поспешили в свои кабинеты, включили систему прослушивания.
Кстати, распечатка разговора для начальника охраны спецтела выглядела таким образом:
«Чумейко-Чумайс. Это, должен вас поздравить, сильнейший ход. Никто и никогда, кроме вас, не задумывался о национальной идее вообще. Это огромный прогресс государственной мысли, мощнейший толчок общественному сознанию, неоценимый вклад в реформы и торжество демократии.
Бобдзедун. Ну, будя, будя, Толян. Еще с утра сглазишь. Ук, ук…
Ч.-Ч. В нашем с вами положении национальная идея может состоять только в преданности Нью Голд Орде, в воспитании пипла в духе восхищения и любви к ней.
Б. Выражайся яснее. Пипл — эта шта?
Ч.-Ч. Народ, с вашего позволения.
Б. Моду взяли умничать. Так и говори — народ. И не пипли! А этот самый народ, панимаш, не попрет нас с Кремля? Вона царицу-немку поперли, а заодно и Николашку. А тебя, ох, как не любят. Вместе с тобой и меня попрут.
Ч.-Ч. Позволю себе возразить вам, ваше величество. Народу-то не осталось, пипл да электорат. А пипл все схавает. Для того и придуманы политические технологии. Рейтинг у вас сейчас всего три процента…