...слово глупое, неуятное...
«Аще нету где можного вежества, есть кому вежества того и урок подать...» — обломил о маковицу хульника турий рог.
(Вероятно, чашник княжий Нефёда Возок, обладавший нравом весёлым, а умом насмешливым, выразил при людях в думце ту мысль, что не густо чать в Чернигове с невестами, коль попёрли холопки в боярыни.)
И поколе собирал в казну штрафные гривны воевода Лев, а где закон, там и страх, — занедужила со заботушки боярыня.
Занедужила да, не отлежав в беспамятной огневице двух седмиц, в канун дня святой великомученицы Варвары в одночасье помре.
Скрестив белые руки на восковой жёлтой свече, лежала в белом хрущатом кисоне в осеребрённом дубце, а духовник дома Коловратова протоиерей авва Иакинф тянул слабоголосо в ладанной затиши: «Возведи, Блаже, к пажити Твоей рабу Божию... Соприять овцам возбранного стада Твоего... Егда сулимо чистым сердцем узренье Твое. Егда обещано кротции блаженное унаследие Твое...» Пел петье вечное.
Г.
В прощёный день пред Великий пост пришёл к Коловратам чашник Нефёда Возок: бил челом за обиду прощения.
Дай Бог честь, кому её снесть, — повинился пред Нефёдою и боярин Лев. Не любви Христовой служил он, угневавшись, а гордынной чести, започётчеству!
Меж медвяных чаш да капустных щей урешилась участь и Евпатушки. С-под призору нежнохольну мамок-нянюшек — во молодшую дружину Декунову.
Д.
«Т р и в и у м, коего придерживались обученьем молодшие, включал в себя грамматику, риторику и диалектику. Под последней разумелась философия. Иоанн Дамаскин делит её на теоретическую — богословье, арифметика, музыка и астрономия - и практическую — этику, политику и экономику... Молодшие, или что одно и то же, детские, более занятые по преимуществу борсецкою свилою*, в науки тривиума входили не шибко-то глубоко, но «усомненье» могли иметь не исключительно по невежеству...»
* Б о р с е ц к а я с в и л а — сумма боевых приёмов русского рукопашного боя.
Сам Истома Декун, под чьим попечительством проходили обуку мужающие отроки, после гибели на Калке легендарного Алексашки Попа, почитался по Рязани первым воином. Мелкорослый, неспешный в движениях, был он самого простого смердьего роду, годами втапоры возрастая к середовичу.
Трапезовали молодшие во гридне на княжьем дворе, ночевали в каморах в пристеночье. Что ошую за стеной у Коловрата Пафнутка Кочкарь, что одесную — Кисляк Савватеюшка.
«Сердцем к Богу, а персями к ворогу!» — изъяснял Декун молодшим борсецкое.
Лил с молодших семь потов и три щёлока, а пестун зяблец, Коловратов щен, от трудов ученных не увиливал, не хотел отстать от сотоварищей.
.............
Минул год-другой, третий зачался.
Обвыкал Евпатий, поосвоился. Свой своим во дружине Декуновой.
Уж умеет бить он с подплугом в дых и с заспинного раската раскатчиком.
Вылезал живой-цел из-под куч-малы, в кулачки ходил с кончанскими переведаться...
Ворочал в свой срок Истоме дубовый меч, получал он, молодец, булатовый.
— Не крушися, Евпат, не печалуйся! — ободряли его други-отроки. — Как получишь крещенье захабово, назовёшься борсеком-рукопашником.
Е.
«Тяжёл камень, и тяжёл песок, — речет царь Соломон, — но ярость неразумного тягостнее обоих».
В довременной кончине своей Савелы Марковны укорял воевода Лев единого токмо воеводу Льва.
............*
* Здесь, вероятно, что-то про уход Льва Евпатьича со службы.
Все эмали, алмазы и жемчуги, все во тереме каменья-узорочья отрешил в обитель Залесскую, на помин души Савелы свет Марковны.
Затворялся в моленной он до зори, чёрный волос на белый обменивал.
У пречистого лика Божьей Матери истомлял-томил тоску, змею кручинную.
Ж.
Во печи огнь горит, пышет, палит и дрова тлит.
Так бы сердце горело у раба Божьего (имярек) во
весь день, во всяк час, всегда, ныне, присно и
вовеки веков.
«На ловитве княжей Ингварь Ингварича зацепил Евпатий раз плечом за ильмяный сук, окровянил кафтан охотницкий...» Так всё в том же ритме былины подводит Илпатеев читателя к знакомству с новым лицом своего повествования... вдовой-зелейницей Паруней Фирсовной.