— А сам-то ты как, Лобсо? Не скучаешь о нас? Нравится здесь?
Лобсоголдой лишь тёмным глазом вместо ответа покосил.
— Одинаково! — сказал, рукой махнув. — Спереди заманивают. Сзади погоняют. Что они придумать-то могут ещё?
Поднялся, отряхнул сзади дэл.
— Идём! Ждут не дождутся вести твоей. Уши прослушали, глаза прогля дели. Идем, Кокчу.
* * *
* *
Черновойлочная, пропитанная жиром шестистенка-урго* — логовище Быка Хостоврула. С сэлэмами** на плечах два заступивших в ночь кебтеула глаза пучат у двери. Третий, пожилой джалаирец, немного поодаль похлёбку из муки хлебает черпачком.
* У р г о — большая гостевая юрта.
**С э л э м — кривая монгольская сабля.
Лобсоголдой, наклонясь к самому уху, шепнул джалаирцу несколько слов. Тот доел, левой ладонью — губы, правой — лоб вытер и, не взглянув на Лобсоголдоя с Кокочу, влез под полог юрты ногами вперёд.
«Если страшно, — повторял в душе Кокочу, — пусть будет страшно. Пусть душа моя уподобится...» И не успел завершить, джалаирец с изменившимся строгим выраженьем в лице махнул из двери Лобсоголдою: «Хош!»*** Лобсоголдой нырнул под приподнятый им полог.
*** X о ш! — посыл сокола.
«Лучше аргал в дзут по загонам собирать, чем у нойонской юрты в ожидании стоять...» И ещё стал придумывать. «У далеких гор Алтан-Таг пасутся в степи Сара-Арки дикие куланы... В час макушки жары, когда, обезумев от слепней, верблюды, быки и запряжённые в телеги лошади кричали, как рожающие женщины, когда Льдистосерая Выдра дважды уносила скромного помощника кама в степь... в перхающую пылью степь... м-м... Где затлевающие куски... Где, как ослизевшие куски войлока и грязная ветошь, валялись не преданные ни огню, ни погребению... тела врагов, заскорбевший душой сточетырёхлетний Мэрген Оточ снял с багалы девятый бубен...»
— Эй, парень! Ойрат! Эй, не слышишь меня? Оглох?
Коричневолицый джалаирец звал, поманивая рукой, к страшной двери.
Когда голова наклоняется, говорят, то колено сгибается. Зажмуря глаза, Кокочу словно в воду бухнулся с обрыва.
Запах шерсти, зверя и гниющих мясных помоев стоял в юрте Быка Хостоврула густо, как хвои в лесу.
— Что, душа в пятки убежала, вояка Заячий Хвост? — из хоймора, куда Кокочу и взгляд побоялся поднимать, накрыл его сыромясый тяжелый бас. — Говори!
Кашлянул. Кхы-кхы. Воздуху побольше в грудь набрал и...
— Всё?
Наклонил голову: всё, да.
— Ты ойрат? — продолжал мучить голос.
— Ойрат.
— Утэгэ богол?
— Да, уважаемый. Племя дербенов восемь лет как наши господа. Да, отец тележный кузнец у него. Да, кобыла в затылок укусила, оттого и Кокочу* стали звать.
* К о к о ч у (Кокчу) — Лошадиные зубы.
Да, овцюхи-козлухи мы. Для удовлетворенья естества с козами приходилось нам. Да, кюрбчи, шаману Оточу помогаем по мере сил. Да, девятый бубен у нас...
И, разгорячившись, ободрённый нежданно участливым вниманием легендарного кулюка-богатура, в конце концов за очаг осмелился взглянуть. — Ойе! Из-за широко полыхавшего оранжевого огня в упор смотрели два смеющихся чёрных глаза. — Ойе! Тошнота и ужас к ноздрям смрадным чадом поднялись. Колени ослабели. Сидевший улыбающийся в хойморе на подушке человек глумился, а не участие проявлял к Кокочу.
— Дербены, говоришь! — снова раздался из хоймора голос-бас. — А скажи мне, кюрбчи утэгэ богол, кто нужней человеку, друг или враг?
Кокочу, не ведая, что отвечать, на стоявшего впереди Лобсоголдоя невольно покосился.
— Друг, да? — отгадал взгляд страшный меркит. — Друг и в обиду не даст, и последней лепёшкой с тобой поделится. С другом и задушевный разговор хорошо у костерка завести... Это?
Кокочу кивнул. Всё было правильно.
Хостоврул поднял огромный, из трех розовых сморщенных долек, палец.
— Ошибаешься, Лошадиный Зуб! Враг нужней человеку, если не трус он. Кто осторожности, хитрости и терпенью лучше, чем враг, научит? Кто воина воспитает в тебе? Кто за лошадью, чтоб не заподпружила, приучит следить? Верно ведь я говорю, Лобсоголдой?
Прямой и недвижный, как воткнутое в землю копьё, Лобсоголдой сделал плечами неопределённый жест. Откуда ж, мол, ему-то знать? Уважаемому тысячнику виднее должно быть.
— Вот-вот! — словно ждал того, с оживленьем продолжал разговорившийся Бык. — Ему — «ешь!», а он лижет. Ему — «входи!», а он в щель глядит. «Танараг эндерэг*», говорите? Заспинный враг? А если «вероломный» этот лучшую-то службу и сослужит хану Бату?! Заимев умного врага, на кошму надолго не завалишься отдыхать!
* Т а н а р а г э н д е р э г — вероломный.
— У нас говорят, когда дурак в котёл заглядывает, умный за огнём следит.