С начала апреля 1990 года начиналась технологическая практика. И длиться она должна была аж два месяца, до конца мая. Потом экзамены, и перевод на 3 курс. С середины мая до сентября каникулы, само собой. Однако место прохождения практики сказали искать самим. И найти его было очень и очень сложно, по разговорам третьекурсников. Тут Жека уже начал сильно сомневаться в правильности выбранного пути. Одноклассники поступили кто в металлургический технарь, кто в шарагу на электрика. В городе полно предприятий, и уж слесарем-то устроиться везде можно. Однако Жека учился на механика по ремонту холодильного оборудования. Предприятий с такими рабочими местами в городе единицы. И они уже заняты бог знает на сколько лет. Мечты таскать с работы колбасу дали трещину. Да и колбасы в городе не стало.
Жека взял у секретарши направление на практику, дома сунул в карман паспорт, фотографии 3 на 4, и пошёл по городу, по отделам кадров. Обошёл все профильные предприятия, где используются холодильники, однако нигде практиканты или не требовались, или их уже приняли. Гормолзавод, Мясокомбинат, Трест столовых и ресторанов, Союзпродторг — где только Жека не был, везде получал от ворот поворот. На поиск практики дали три дня, и он уже почти полностью их исходил. Хотел плюнуть, и пойти на металлургический завод слесарем, как намекнул директор технаря, но уже на исходе рабочего дня Жека зашёл в кондитерскую фабрику, и там его согласились принять. Но только слесарем пищевого оборудования.
— У нас нет специальности «механик по ремонту холодильного оборудования» — развёл руками директор, сидевший за длинным столом в большом кожаном кресле под портретом Горбачёва. — Главную холодильную установку обслуживают женщина-аппаратчица и слесарь-ремонтник. Единственный механик в ремонтной службе курирует всё механическое оборудование фабрики. Так что пойдёшь к нему. Возьму слесарем-ремонтником по 3 разряду. А вообще, о будущем…
Директор встал, заложил руки за спину, сделал несколько шагов по кабинету, как-будто раздумывая о чём-то.
— Мы собираемся на хозрасчёт переходить. Хотим оборудование итальянское покупать для новых линий. Так что нам грамотные люди нужны как воздух. Закончишь учиться — с дипломом всегда возьму. Сначала бригадиром, потом и заместителем механика можно. А там и до института недалеко. Так что перспективы есть. Как себя покажешь.
Ну хоть так… Жека пошёл в отдел кадров, написал заявление на приём, и попросил справку в технарь, что устроен на работу слесарем-ремонтником. Сделали пропуск, фотографии пригодились, одну на личное дело, одну на пропуск наклеили. Получил спецодежду, ботинки, отнёс в раздевалку, сопровождаемый механиком. Потом пошёл домой. Всё заняло пару часов. С завтрашнего дня начиналась практика. Мечта матери сбылась. Он пойдёт работать в место, где делают дефицитные продукты.
Вечером погулял по району со Светкой, посидели на лавочке в новом сквере, купив пломбир по 24 копейки. Потом позависали в подъезде, курили, обнимались и сосались, шепча друг другу всякие милости, и хихикая над ними же. Поздно вечером разошлись. Жека шёл домой, и чуял — жизнь меняется. И то верно — эта практика изменила его жизнь. Все его жизненные ориентиры.
Первая же рабочая смена началась с пьянки. Не успел зайти в раздевалку, как рабочие предложили выпить фруктовой эссенции, в просторечии «гомыры». И Жека понял, что попал. Оказалось, в кондитерской фабрики этой гомыры вагон и маленькая тележка, а стоит она везде чуть ли не бочками. Гомыра имела лютую смесь из спирта и душистых эфирных масел. Имела различные фруктовые ароматы, и служила для обогащения карамели вкусом и запахом. Представьте себе жидкость, шибающая в нос запахом, в тысячу раз превышающим например, запах яблока? В сущности, это был одеколон, только пищевой. Естественно, гомыру просто так пить было нельзя — от эфирных масел в такой концентрации можно отравиться. Работяги её «отводили». В каждой мастерской была специальная стеклянная воронка, сделанная из бутылки-чебурашки, тщательно отрезанной по донышку. Воронку ставили над какой-либо ёмкостью, зажимали горлышко пальцем, наполовину наливали гомыру, потом добавляли воду и размешивали. Естественно, масла, как более лёгкие, всплывали наверх. Спирт с водой оставался внизу. Его сливали, оставляли «хвосты» с маслами, которые выкидывали. Получившаяся смесь спирта и воды была противного белёсого цвета, как разведённый одеколон, который пили алкаши, и сильно воняла фруктовыми ароматами, но на это не обращали внимание. Пили только в путь. Правда, почему-то не рисковали употреблять мятную гомыру. Говорили, от неё сердце может остановиться.
Пили каждый день. Пили и утром, и до обеда, и после обеда, и перед тем, как идти домой. При этом как-то умудрялись работать. Вот и сейчас… Не успел Жека с опаской и недоверием зайти в мойку, как работяги уже разводили гомыру. Увидев Жеку, заржали.
— Во! Студент пришёл! На! Пей давай! За знакомство! Тя как звать-то?
Налили половину гранёного стакана. Жека поболтал белёсую жидкость, с подозрением понюхал. Яблочный запах шибал в нос. Но ладно. Пришлось пить. Пошла конечно туго. Сильно резкая, и дерёт горло.
— Хахаха! — загудели работяги. — Туго пошла! С непривычки! На водичкой заполируй!
Жеке протянули чайник с водой. Налил в стакан, выпил. Вроде отпустило. Тут же зашумела голова — торкнуло сильно. Переоделся в рабочую одежду. На пятиминутку шёл уже чуть заметно качаясь. Слесарей на всю фабрику всего 10 человек. Из них двое не пришли на работу, а половина были уже подбухавши. Но механик не обратил внимание — он сам был подшофе. Начальство плавало высоко — пили коньяк, который шёл на приготовление конфет с коньячным вкусом. Раздав задания, механик, выдыхая коньячный запашок, предложил Жеке провести экскурсию по фабрике.
— Ни шоколад, ни шоколадных конфет мы тут не делаем, — сказал механик, старясь не наступать в лужи на разбитом асфальте. — Основной цех — карамельный. Он главный объём продукции даёт. Есть ещё ирисный, дражевой цех, зефирный цех, мармеладный цех, газцех и закваска. Там квас делаем. Но только летом, сейчас ещё не запустили — холодно.
Карамельный цех, как и говорил механик, был самым большим. Две линии. В варочных помещениях варили патоку и начинку. Потом машиной патоку растягивали в тоненькую трубочку с насечками по краям, наполняли её горячей начинкой, рубили на маленькие части и охлаждали. Потом так же машиной заворачивали в этикетки, и ссыпали в картонные коробки. Вот и весь принцип производства карамели.
В зефирном цехе Жека удивился, увидев огромные деревянные бочки, наполненные яйцами. Их тут были тысячи! В других бочках лежали яичные белки, в следующих яблоки.
— Зефир варят из яблочного пюре и яичного белка, — объяснил механик. — Они сюда прямиком с совхозов идут.
Жека зефир пробовал только два раза в жизни. Он был абсолютным дефицитом. А пробовал ещё ребёнком, когда в новогодние подарки клали по половинке шоколадной зефирушки. Тут же его стояли тонны, только не шоколадного, а простого, белого, ванильного. При этом в магазинах зефира никогда не было. То же самое касалось и мармелада. Жека смотрел на картонные коробки с готовым мармеладом, заполняющие склад, и думал — куда это всё девается?
— Скажу сразу — не вздумай воровать. У нас золотое правило — на работе ешь сколько хочешь, никто и слова не скажет, но домой даже ни-ни, — механик показал на проходную. — На проходной милиция стоит. Если подозрение будет, сразу обыщут. Не забывай — это народная, социалистическая собственность, на срок намотаешься запросто.
Однако в конце дня Жека убедился — воровали все, кому ни лень. И всё, что плохо лежит. Вот тебе и социалистическая собственность… Мужики брали совсем по немножку, грамм по двести. В основном карамель. Ссыпали в маленькие кулёчки. У каждого в трусах внутри было пришито нечто вроде кармана. Туда и совали. Со стороны не видно, да и при обыске никто по яйцам лазить не будет.
— Зря смеёшься, студент, — заявил Санёк, бывший афганец, всегда ходивший в тельняшке. — Курочка по зёрнышку. Каждый день по-маленьку таскай, не борзей, и за месяц знаешь, сколько получится?
— Но… Зачем? — удивился Жека. — Куда столько конфет?
— Затем! Тырь натыренное, грабь награбленное — знаешь такую пословицу? На бартер обменяешь на толкучке.
В мойке душа не было, стоял лишь рукомойник, да и то вода лишь холодная. Как назло, днём пришлось ковыряться со сломанным редуктором в дражевом цехе, и порядком испачкать руки в смазке. И керосином тёр, и ветошью. Потом мыл холодной водой с хозяйственным мылом, но сильно не помогло — ладони отмылись лишь частично, чему Жека, в принципе, был и рад. Шёл с работы, и ощущал себя истинным рабочим человеком, работающим на благо страны. Даже гордился. На проходной действительно, стояли двое мусоров, и внимательно осматривали проходящих. Но где тут всех осмотришь, когда столько народу идёт сразу, да и постоянно надо машины пропускать, открывая ворота. Осматривать и машины надо, проверяя накладные — что ввозят, что вывозят. Частенько случалось, что и пропуск-то показывать некому было — на проходной никого не было. Однако работяги всё равно не рисковали никогда, больше маленького кулёчка никогда не выносили за раз. Кража социалистической собственности считалась серьёзным преступлением.
Вечером пошли погулять с Серым на район. На лавке сидел грустный Клаус.
— Ты чё? — удивился Жека. — Чё пригорюнился?
— Повестка пришла. В армию меня забирают, — грустно заявил Клаус и закурил. — Неохота конечно… Ладно бы осень, а то весна… Сейчас тёлки в мини юбках будут ходить, речка, пляж, то да сё.
— Отмазываться не будешь? — закуривая, спросил Жека. — Говорят, вроде штуку стоит, если военкому давать.
— Да ну, ты чё, Жекич, — отрицательно качнул головой Клаус. — Батя из дома выгонит, если не отслужу. Он же коммунист. Идейный. Против перестройки даже. Пойду, оттопчу сапоги два года. Послезавтра проводы. Приходите ко мне, пацаны, чё… Гульнём напоследок, предки разрешили. Сахариху позовём, Пущу, ещё кого-нибудь из тёлок. Приходите короче вечером, к 7 часам.
— Чё, всех позовёшь? — удивился Серый. — Там же толпа соберётся.
— Не, не, ты чё, Серый, у меня места не хватит, — забеспокоился Клаус. — Вас только, Ну Михана ещё и Митяя. И девок. У меня предки упадут, если вся шобла завалится. С пацанами вечером зависнем в беседке. Там и покуралесим.
Совсем уже поздно Жека зашёл к Сахарихе. Вышли на улицу, сели на лавочку. Светка одета как всегда, в спортивку, только на ногах домашние тапочки, чем сразу намекнула, что идти никуда не хочет. Розовые девичьи пятки, торчащие из них, нелепо смотрелись в апреле. Она зябко ёжилась, и загадочно молчала, скрестив руки на груди, и закинув нога на ногу. Постоянно зевала, закрывая красивый рот тонким кулачком. Видно, то ли устала, то ли спала. Но всё-таки пошла посидеть. Не отказала. Однако Жека уже знал, что в этом состоянии к ней лучше не лезть — пусть всё идёт как идёт.
— Чё, Клаус в армию уходит? — вдруг спросила она, покачивая ногой. Тапок соскользнул и повис на пальцах ноги. Жека смотрел, и гадал — упадёт или нет. Не упал. Светка чуть подняла ногу, и вернула его на место.
— Уходит, — откликнулся Жека. — Нас на висячку позвал. Послезавтра.
— У него? Дома?
— Ну. Сказал, чтоб к семи вечера подгребали.
— Большая толпа будет? — Сахариха сунула Жеке руку под локоть, придвинулась, и склонила голову ему на плечо.
— Да не. Только наши. Тебя, Пущу позвал. Сказал чтоб приходили. Передай ей.
— Ладно…
— Давайте на той лавке, к полседьмому подгребайте. И мы с пацанами. Вместе пойдём.
Светка кивнула головой, встала, потянулась, и замерла, засунув руки в карманы олимпийки.
— Ну я пойду? Поздно уже.
— Ага. Иди, малыш.
Светка в шутку помахала рукой, показала язык, и побежала в подъезд, сверкая розовыми пятками.
На следующий день Жека утром пить гомыру не стал, решительно отказавшись. Ну нафиг, отходилось прошлый раз плохо. На пятиминутке механик обрадовал — будут давать отоварку. Сливочное масло, по килограмму в руки. Хорошо что Жека взял рупь на обед, и пятак на всякий пожарный — хотел к бабкам на вокзал за сигаретами зайти. И оказалось, повезло. Масла давно уже не было в магазинах. Жека забыл и вкус его. А тут целый килограмм! Мамка обрадуется. Вот тебе и долгожданный дефицит.
— Но там большие бруски, по двадцать килограммов, надо нарезать по килограмму, кого вот послать только… — механик обвёл глазами работяг, и оживился, увидев Жеку. — Женя, иди сейчас к Алёне, в фирменный, она тебе скажет что делать. Поможешь ей.
Фирменный магазин был рядом со слесаркой. Вернее, его чёрный ход, для подтаскивания товара. Жека сразу после пятиминутки подошёл, и увидел симпатичную молодую женщину, лет двадцати пяти, в белом халате и кружевном чепчике. «А тёлка-то в самом соку» — подумал Жека, глядя на пышные груди, приподнимающие халат, пухлые яркие губы, огромные красивые глаза, подведённые синим. Она с интересом посмотрела на парня, слегка улыбнувшись, и ожидая, что он скажет.
— Да меня вот… В помощь послали… — неловко сказал Жека, стараясь не смотреть на груди. Светка заметила его смущение, и ещё шире улыбнулась.
— А… Так ты студентик в помощь. Ну, ну… сейчас посмотрим на тебя! — подойдя к Жеке, пощупала его бицепс, словно проверяя силу.
— О! Ничё себе! Как железо! Ты чё, спортсмен? И такой молоденький!
— Да так, маленько… На турнике подтягиваюсь… — скромно признался Жека. — Чё делать-то?
А делать всё легко и просто. Правда, работа требовала силы. Притащить масло из холодильника, шесть брусков по 20 килограммов, и нарезать их по килограмму. Взяли тележку, накладную, подписанную директором, позвали мусора с проходной и пошли. По пути завернули в каморку к кладовщику, Вере Николаевне, низкорослой пожилой женщине в синем халате и мохеровом берете. Холодильник находился в центре завода. Небольшое помещение, закрытое на громадный висячий замок. Вера Николаевна отворила дверь, вошла, включила свет, и махнула рукой, призывая заходить. За наружной дверью была ещё одна, обитая железом с теплоизоляцией под ней.
— Масло сразу у входа, слева, на полке. Берите шесть штук, как написано, — махнула рукой Николаевна. — Я не пойду, холодно там, а у меня радикулит. Да сначала мешок пустой положьте, чтоб грязь не прилипла. Для своих ж резать-то будете.
Жека открыл тяжёлую дверь, закатил тележку, бросил на неё пустые мешки от сахара, грудой лежащие на полу, сложил на них шесть громадных брусков масла, и с трудом вытащил тележку на улицу. Мусор убедился, сверив с накладной, что отпущено правильное количество, и ушёл. Жека как ишак, потащил тележку за собой, в фирменный. Но только рад был этой нагрузке. Всё тренировка.
— Просто так ты масло не нарежешь, хоть и спортсмен! — лукаво краем глаза глянула на него Алёна. — Я в чашку воду горячую налью, а ты туда нож макать будешь. Как нагреется, режь. Я сейчас размечу, как надо. Сначала поперёк режь, по четыре килограмма, потом их разделишь. Я отчерчивать буду. И режь ровно! Без сколов!
Алёна дала Жеке громадный нож, и показала как делать. Сначала сама чертила небольшим ножом по металлической линейке, потом Жека ножом разрезал. Хоть работа и не сказать что простая, но управились быстро, до обеда… Потом пришлось ещё нарезать вощёную бумагу, и заворачивать в неё отрезанные килограммовки масла. Пару раз сделали контрольное взвешивание — нормально. Где чуть больше, где чуть меньше.
— Двадцать граммов можно туда-сюда! — лукаво улыбнулась Алёна, сгребая в целлофановый мешок отломившиеся куски масла. Курочка по зёрнышку…
После работы прибрались и пошли на обед. В столовой Алёнка встала в очередь к знакомым бабам, Жека к своим мужикам. Советская столовая…