— И ты… ничего Буравину не рассказала? — осторожно спросил Самойлов о главном.
— Нет. Хотя он убеждал меня, что все знает.
— Молодец. Ты поступила правильно, — похвалил Людочку Самойлов.
— Все, что я делаю, — это только ради вас, Борис Алексеевич, — заверила Людочка.
— Я не слепой, я все понимаю и ценю твое отношение.
— Вы и дальше всегда можете на меня рассчитывать, — тихо сказала Людочка.
— Как редко в наше время встречаются преданные женщины, — улыбнулся Самойлов, — умеющие к тому же держать язык за зубами. Мне очень повезло с тобой. Я никогда не забуду такой неоценимой услуги, Людочка. И, увидишь, буду очень благодарным. Как только появится такая возможность.
— Для меня — счастье быть рядом с вами, Борис Алексеевич. Больше мне ничего не нужно.
— Я польщен. Но мне кроме красивой и умной девушки нужна в офисе деловитая и исполнительная секретарша. Ты как, готова поработать? Дел сегодня полно.
— Конечно, готова, — улыбнулась Людочка. — Извините, что я так раскисла…
— Ничего. Все в порядке. В следующий раз, если Буравин надумает снова сюда заявиться, сразу же вызывай охрану. А сейчас узнай, пожалуйста, когда корабль зайдет в порт. Я пойду к себе. Да, и дозвонись, пожалуйста, в больницу, узнай, как там Алексей. И сразу же сообщи мне.
И Самойлов ушел к себе в кабинет.
Алеша не только пришел в себя, но и заговорил.
— Щиплет немного, — сказал он, когда ему делали укол. — А маму ко мне пустят?
— Это как Павел Федорович решит, — ответила медсестра, делавшая ему укол.
Но маме уже разрешили побыть с Алешей.
— Как ты, сынок? — спросила Полина.
— Ужасно, мам. Я опять в этой больнице…
— Ты помнишь, что с тобой произошло?
— Помню… Честно говоря, когда падал, подумал: это все, конец.
— У тебя что-нибудь болит?
— Болит. Даже не могу понять, что конкретно. Кажется, все тело. Мам, я домой хочу. Видеть не могу эту больницу.
— Конечно, Лешенька. Ты обязательно выздоровеешь, и все будет, как прежде. — Полина была рада, что говорит с сыном.
Катю и Костю в палату не пустили, и они остались в коридоре вдвоем.
— А почему мне нельзя к Леше? Я тоже ему не чужой человек! — возмущалась Катя.
— Конечно! Ты сюда надолго собралась. Халатик вон и тапочки прихватила. Все как надо, — с издевкой сказал Костя.
— Перестань паясничать, — обиделась Катя.
— А ты перестань строить из себя декабристку. Что я, тебя не знаю?
— Да что такого ты знаешь?
— Например, что ты никогда не пожертвуешь своим благополучием ради инвалида. Даже если этот инвалид — Леша.
— Ничего ты обо мне не знаешь. Пожертвовала бы. Если бы в этом был смысл, — хмуро ответила Катя. — Ты слышал, он не меня звал. Он звал эту Машу!
— Точно. Я слышал. Ты поняла намек?
— Я не нужна ему, — с тоской призналась Катя.
— Вот и я о том же. И в палату тебя не пускают. Думаю, Кать, тебе ловить здесь нечего.
Но Кате не нравился Костин тон, она очень серьезно все воспринимала! Да, она не нужна. Это так. Катя понурила голову и молча пошла по коридору к выходу.
Жора собирал вещи перед дальней дорогой. Он уже почти все уложил, когда в каморку пришел отец.
— Все собрал? — спросил отец.
— Почти. Не хочу ничего забыть. Чтобы никогда сюда не возвращаться.
— Правильно, — похвалил отец. — Назад нам пути не будет. Наверное, уже не терпится уехать?
— Конечно. Но, честно говоря, и страшно немного: как у нас там все сложится?
— Гораздо лучше, чем здесь. Обещаю. Не веришь? А хочешь сам убедиться?
— Как это? — спросил Жора.
— Сынок, не ты ли всегда хотел увидеть мои сокровища?
— Ты же запретил мне даже думать о них.
— Пойдем, я покажу тебе, где они лежат, — предложил смотритель.
— Опять подшучиваешь надо мной?
— Идем-идем, я не шучу. Пришло время.
Катакомбы были не самым приятным для Жоры местом. Он чувствовал страх и тревогу, пробираясь по этим закоулкам.
— Батя, нам долго еще идти?