Как летний ливень неожиданно падает на землю, так стая воробьев слетелась на кучу опилок. Воробьи копошились всюду: на штабелях свежих досок, на кругляках, между рельсами железнодорожного пути. Из земли пробилась трава, но ветер — холодный, совсем не весенний. Во дворе лесопилки в мрачном молчании растянулась длинная очередь у кассы. Среди взрослых бегают дети.
— Да есть ли у них бог в сердце? — сокрушенно качает головой Василь Омелько, отходя от кассы и подсчитывая на ладони недельный заработок. — Бойтесь бога, всего заработка и за ночлег не хватит заплатить. А чем кормиться?.. И в село надо послать: не сегодня-завтра хату с торгов продадут.
— Как, только четыре гульдена? — возмущенно спросил у кассира Казимир Леонтовский.
— Отходите от кассы, люди ждут, — сердится кассир.
— «Люди ждут», — передразнил Казимир. — Обман! Не возьму! Я к пану управителю пойду!
Пан Любаш стоял на крыльце конторы и, покуривая сигарету, наблюдал за тем, что происходило у кассы.
Заметив на себе сердитый взгляд управляющего, Казимир взял у кассира деньги и неуверенными шагами подошел к крыльцу.
— Бардзо проше пана… Целую неделю я по четырнадцать часов в день работал. Из кожи вон лез! Вы же сами меня похвалили… А что получил? — жаловался Казимир, наивно думая, что кассир его обсчитал.
— Не нравится — ищи другую работу!
— Проше пана…
— Хватит! И слушать не желаю!
— Но… пане…
— Прочь отсюда!
— Нате вот, подавитесь ими! — И Казимир швырнул деньги под ноги управляющему.
— Ты уволен! — грозно заявил пан Любаш.
Несколько рабочих бросились к Казимиру и стали за его спиной.
— За что увольняете парня? — спросил седоусый рабочий со злым огоньком в глазах.
— Раньше неквалифицированные получали больше, чем мы теперь! — крикнул молодой рабочий.
— Недовольны? Ищите лучшего заработка, — невозмутимо ответил управляющий. — Вы уволены!
— Коза с волком судилась… — горестно покачал головой Василь Омелько.
Поднялся шум, крик. Люди наступали на управляющего. Пан Любаш, понимая, что дело принимает нежелательный оборот, сделал вид, будто его кто-то позвал в контору.
— Я сейчас! — крикнул он и скрылся за дверью.
Седоусый рабочий побежал по лестнице вслед за управляющим, но перед его носом захлопнулась дверь.
— Видите?! Помните, люди, что говорил на площади Кузьма Гай?
— А я его за горло схватил, — краснея от стыда, прошептал Казимир.
— Пошли к барону жаловаться! — крикнул кто-то.
— Что управитель, что барон — одна холера!
— Гуртом и черта поборем!
Где-то позади в толпе стояли дети, зябко переминаясь с ноги на ногу. Среди них были Ромка, Гриць, Антек и Давидка. После смерти дедушки Давидка с мальчиками пошел работать на лесопилку. Жил он в бараке вместе с рабочими.
Гриця пани Эльза выгнала, обвинив мальчика в том, что он тайком ел пряники, хотя Гриць клялся и божился, что за все время лишь один раз съел три штучки. На лесопилке Грицю приходилось не слаще, чем в лавке — тягай целый день корзины с опилками, аж спина затекает.
— Йой, как мало заплатили! — смотрел на медяки и вздыхал Гриць. — Я же старался…
— Я тоже! И ни одного гульдена, — едва сдерживая слезы, проговорил Антек.
Седоусый пильщик, которого мальчики называли паном Сташеком, подошел к Ромке и что-то проговорил ему на ухо.
— Понимаю, пан Сташек, — серьезно ответил Ромка.
Через несколько минут неразлучная четверка друзей выполняла задание Сташека.
Ромка и Антек по узкой железной лестнице взобрались на крышу лесопилки. Глянули вниз. Пан Сташек утвердительно кивнул. Теперь нужно было найти что-нибудь тяжелое, чтобы привязать к веревке от гудка.
— Хлопцы, тащите сюда вон тот кусок рельса! — крикнул Ромка товарищам, стоящим внизу.
Хлопцы бросились к рельсу, с трудом дотащили его до лестницы, но поднять не смогли. Тогда на помощь пришел Антек. Он помог втянуть рельс на крышу. Ромка и Антек привязали его к проволоке. Гудок грозно заревел. Его рев покатился далеко за Черногорский лес.
С крыши мальчики хорошо видели, как пан управляющий, пугливо оглядываясь, подбежал к своему кабриолету, хлестнул лошадей и помчался в город, будто его подгонял гудок.
— За полицией, — решил Давидка. — Лучше в барак сегодня не идти. Опять ревизию[61] устроят.
— Пойдем к нам, — предложил Ромка.
Давидка с радостью согласился. Наконец-то он мог сделать пани Мартынчуковой подарок на свои честно заработанные деньги.
На старом Рынке Давидка забежал в лавочку пани Эльзы и с достоинством взрослого попросил отвесить ему фунт сахара-рафинада.
— Как тебе работается на лесопилке, бедный сиротка? — получая деньги за сахар, участливо спросила пани Эльза.
— У нас страйк! — радостно ответил Давидка.
— Снова бастуют?
— А скоро в городе все будут бастовать, — огорошил пани Эльзу мальчик и, взяв кулек с сахаром, выбежал на улицу, где его ожидали друзья.
Через несколько дней после начала забастовки пильщиков взбешенный барон Раух настоял, чтобы наместник вызвал к себе Вайцеля. И когда тот явился, барон едва не лопнул от злости. Наместник все вертелся вокруг да около нужной темы вместо того, чтобы, как говорят, взять быка за рога.
— Кто этот студент, которого вы арестовали? — поинтересовался наместник.
— Фанатик! Главарь студентов, мутящих сознание рабочих. Сын Калиновского, — ответил Вайцель.
— Какого Калиновского?
— Покойного адвоката, ваша светлость.
— Сын Людвига Калиновского — социалист? Не ошибаетесь ли, мой друг?
— О нет, ваша светлость. После трагической гибели Людвига Калиновского воспитанием его сына всецело занималась сама Калиновская. Кстати, ее девичья фамилия — Дембовская.
Как Вайцель и ожидал, наместник и барон точно онемели.
— Дочь генерала? — наконец спросил наместник.
— Нет, племянница. Так вот, она воспитывает сына на традициях своих предков. Чуть ли не со дня рождения отпрыска вбивает ему в голову, что он — потомок коммунара Дембовского, что его дед сражался на баррикадах Парижской коммуны! Молодой Калиновский поклялся матери сохранить традиции деда. И вот, достигнув совершеннолетия и получив наследство, он начал снабжать деньгами рабочую кассу. Поселился с матерью в районе Старого Рынка, стал одним из ближайших помощников Гая.
— Доннер веттер! Чему удивляться? Какого же потомка следовало ожидать от сумасшедшей матери и распутного отца?
Наместника покоробила грубость барона, он недовольно поморщился, однако продолжал беседу в том же мягком тоне:
— Мой друг, вы должны устранить непокорных главарей, а вместо них поставить своих людей.
— Именно так я и делаю, ваша светлость, — с неуловимой иронией ответил Вайцель.
— Но пока чернь бунтует! — снова взорвался Раух. — Это же хаос! Произвол! Анархия! Простите, ваша светлость, но иначе я не могу. Я слишком взволнован. Что делается! Какие-то заговорщики, социалисты, доннер веттер, взбунтовали всех рабочих! Один раз забастовали, я их выгнал, уволил. Набрал новых, вы думаете кого? Крестьян! Они пришли из сел на заработки голодные, покорные как овцы. Не прошло и нескольких месяцев — овцы превратились в стаю волков, готовых меня растерзать! И возглавляет их опять-таки Гай! Зачем такого разбойника выпустили из тюрьмы? Извините, я не понимаю, граф. Кстати, мой управляющий узнал, что в городе готовится всеобщий страйк!
— Неплохо бы именно сейчас устроить какой-нибудь сенсационный процесс, — задумчиво проговорил наместник. — Сделать героем дня этого… как его…
— Гай, ваша светлость.
— Да, Гая. А потом на законном основании посадить его в тюрьму… Подумайте, мой друг, это имело бы неплохой резонанс.
— Ваша светлость, мне стало известно, что Гай подготавливает побег Калиновского из тюрьмы… Я хочу спутать его карты.
— Побег Калиновского устроит наш агент Стахур, чем он завоюет доверие рабочих. А потом мы Гая схватим. Уберем с дороги и Калиновского. Тогда руководителем рабочего движения станет Стахур.
— А Сокол? — хмуро спросил Раух.
Вайцель вопросительно посмотрел на наместника.
— Да, кажется вы правы, герр Вайцель. Действуйте смело, мой друг. Я всегда верил в ваш талант!
Наместник обратился к барону.
— Надеюсь, теперь вы убедились, что мы принимаем все меры. Немного терпения и…
— Я реалист, милый граф, и нетерпелив. Длительный ход дела меня раздражает. Я люблю, когда дело совершается быстро и деньги поступают в мою кассу, — барон, как всегда, самодовольно захохотал.
Через час, находясь уже в своем рабочем кабинете, Вайцель нажал кнопку в стене около камина. Камин отодвинулся, открыв потайную дверь.
— Пан Шецкий! — позвал Вайцель.
Из двери выступил Ян Шецкий. Нажав кнопку вторично, Вайцель возвратил камин на место, пригласил студента сесть.
— И так закончим прерванный наш разговор. Вы знаете, где скрывается Гай? Нет? Плохо. А вам, пан Шецкий, следовало узнать раньше меня. Ваша дружба с Соколом ничем не омрачена? Как он теперь относится к вам?
— Очень хорошо. Я вчера читал ему свои стихи. Он похвалил, говорил, чтобы я не стеснялся обращаться к нему за помощью.
— Чудесно! Сегодня вы встретитесь со Стахуром. Побег Калиновского необходимо осуществить в назначенный срок. До свиданья, пан Шецкий.
В узкую темную камеру сквозь маленькое окно с решеткой едва пробивался дневной свет. Ярослав, сидевший на железной кровати, вдруг услышал какой-то шорох за дверью и, повернув голову, заметил, что из глазка за ним наблюдают. Ярослав нахмурился и хотел отвернуться, как вдруг увидел в глазке чей-то палец. Ярослав насторожился. Сквозь щель-«кормушку», как называли узники окошечко в двери, через которое подавали в камеру пищу, просунулась бумажка. Ярослав подошел к двери и осторожно выдернул бумажку из глазка.
Узник быстро развернул и прочел:
«Ярослав! Надзиратели подкуплены. Доверьтесь подателю записки. Стахур».
Узник задумался: а что если это провокация? Быстро скомкал бумажку и положил в карман. Через минуту снова достал ее, разгладил и присмотрелся к почерку. Да, рука Стахура…
Бесшумно поднялась дверца «кормушки», показалась голова надзирателя. С видом заговорщика он таинственно подмигнул Ярославу, а затем так же тихо опустил дверцу.
Не долго пришлось узнику ждать, хотя каждая секунда казалась бесконечной. Наконец дверь открылась.
— Выходи на прогулку! — нарочито грубо крикнул тот самый надзиратель и тут же шепнул: — У стены лестница… Перелезешь, там свои…
Выйдя во двор, Ярослав зажмурил глаза от яркого света. Жадно вдохнул свежий воздух. Закружилась голова.
Во дворе — никого. Солнечные лучи, безоблачная синева неба, белый цвет каштанов во дворе тюрьмы, когда-то бывшей монастырем, — все укрепляло стремления узника вырваться на волю.
Внезапно Ярослава охватила тревога: «А что если это все-таки провокация? Не исключено убийство при попытке к бегству!.. Но возможно, надзирателей действительно подкупили?.. Что подумают тогда товарищи? Не захотел воспользоваться их помощью? Почему? Видно, часовой тоже подкуплен. Надо решаться, а то будет поздно! Если сейчас не уйду, надзиратель отведет в камеру…»
Ярослав оглянулся на дверь и медленно пошел к лестнице у стены. Вот он быстро поднимается по лестнице. Бежит по монастырской стене, увитой колючей проволокой… Прыгнул на пригорок за стеной и скатился по траве…
Из-за ствола огромного дуба вышли Стахур и Гнат Мартынчук, бросились к беглецу, поставили его на ноги.
— Скорее к фиакру! — шепнул Стахур.
Когда закрытый экипаж сворачивал на Доминиканскую площадь, Ярослав и его спутники услышали монотонный гул тюремного колокола.
Стахур укрыл беглеца в своей квартире. За несколько дней, проведенных под одной крышей, Ярослав и Степан сдружились. Как-то под вечер, возвратясь с работы, Стахур сказал:
— Могу вас обрадовать. Сегодня сюда придет ваша мать.
— Правда? — повеселел Ярослав и засыпал Стахура вопросами: — Вы были у мамы? Как теперь ее здоровье? Как она вас встретила? Знает ли она, что вы — мой избавитель?
— Пани Калиновская серьезно больна, но мое известие обрадовало ее, она встала. Пани Мартынчукова, сами знаете, быстрая, шумливая, как перекупка на базаре, но сердце у нее золотое. Заботится о вашей матери, как о родном человеке. Она подготовила пани Калиновскую к моему сообщению. Когда я пришел, пани Калиновская уже знала, что вы живы, здоровы. Она лишь спросила: «Пан Стахур, что грозит моему сыну, если полиция найдет его?» Попросила не скрывать правды. Я успокоил ее, сказав, что вы сейчас в полной безопасности. Потом ваша мама настаивала, чтобы я непременно сегодня устроил с вами свидание.
— Неужели сегодня я увижу маму?
— Друже мой, в таких случаях минута кажется часом. Возьмите книгу, почитайте. Я пойду умоюсь, переоденусь.
Оставшись наедине, Ярослав задумчиво ходил по комнате, потом остановился около этажерки. Взял книгу, раскрыл, но читать не смог. Задумался.
«Бедная мама… Сколько она выстрадала! Когда-то ее мучил страх за судьбу отца, затем мужа, а теперь сына… Она месяцами не видит меня. Я не забочусь о ней, не берегу ее. Но она сама благословила меня на такую судьбу. Она добрая, чуткая, умная».
Раздумье Ярослава прервал звонок в коридоре. Ярослав бросился к двери, но вошедший в комнату Стахур удержал его.
— Не ходите, я сам… Спрячьтесь в спальне.
— Ведь мама…
— А если не она? Прошу вас, идите в спальню.
Стахур быстро вышел в коридор и открыл дверь. Действительно пришла мать Ярослава, а с ней Катря Мартынчукова. Стахур пригласил женщин в комнату.
В дверях спальни стоял Ярослав. Какое-то мгновение мать и сын молча смотрели друг на друга.
— Мама!
Ярослав усадил мать в кресло, целовал ее волосы, лицо, руки.
— Славик… дитя мое, — шептала Анна, и слезы катились по ее бледным щекам.
Растроганная Катря тоже утирала слезы.
— Прошу, присаживайтесь, пани Мартынчукова, — попросил Ярослав. — Я так вам благодарен за маму…
— Да будет вам! Пани Анна много добра делает для людей. Что там моя помощь? А Ромка очень рад, что вы опять на воле: он, бедняга, умолял, чтобы взяла с собою…
— Я потеряла надежду увидеть тебя, Славик… Похудел, осунулся… Какой ты бледный…
— Что ты, мамуся! В монастыре люди не худеют, даже если он превращен в тюрьму. А за бледность я должен благодарить своих «духовных наставников» в жандармской форме. Байрон, чтобы сохранить бледность, добровольно голодал.
— Ты шутишь… Страшно было? Как тебе удалось?..
— Вот кто мой спаситель, — Ярослав указал на Стахура.
— Зачем волноваться, пани Анна? Все обошлось хорошо, — проговорила Катря.
— Сын, родной мой, надо немедленно уехать из Львова.
— Сейчас нельзя, мама.
— Но тебя снова арестуют!
— Волков бояться — в лес не ходить, — улыбаясь, развел руками Ярослав.
Анна поняла, что уговоры не помогут, Она перевела взгляд на Стахура и тихо проговорила:
— Не знаю, как и благодарить вас, пан Стахур. У меня, кроме Ярослава, нет никого. Он молод, неопытен… Берегите его.
— Пани Калиновская, мы все любим Ярослава. Я буду беречь его как родного сына.
Обыск.