Во дворе перед дворцом наместника стояла карета. Запряженные цугом, вытанцовывали белые лошади. На карете громоздились чемоданы и баулы. Вокруг гарцевал эскорт гонведов. Ожидали графиню и ее сына, которые уезжали в Карлсбад, где отдыхал наместник.
Спустя полчаса, когда карета с фамильными гербами графов Понинских приближалась к вокзалу, начальник гарнизона получил приказ: всех гонведов отправить к ратуше и на Стрелецкую площадь, окружить Краковское предместье, закрыть все заставы, крестьян в город не пускать!
Вскоре под барабанную дробь, печатая шаг, к баррикаде на Стрелецкой площади подходили солдаты-усачи.
— По местам! — скомандовал Гай.
Обер-лейтенант в белых перчатках и в каске со шпилем, остановившись неподалеку от баррикады, сложил руки рупором и крикнул:
— Расходитесь! Иначе будем стрелять!
И тогда возле красного флага на гребне баррикады появился студент Стефан. В наступившей на миг глубокой тишине он крикнул:
— Братья солдаты! В кого стрелять собираетесь? В таких же тружеников, как и вы сами, в своих товарищей, которые не хотят больше терпеть насилие и произвол. Вспомните свои голодающие семьи…
Обер-лейтенант прицелился в студента, но Стефан, не обращая на него внимания, с возрастающей силой продолжал:
— Власти стреляют в народ, а настоящих кровопийц и убийц прикрывают законами!
Грянул выстрел. Стефан без единого стона замертво упал на руки Ярослава.
Обер-лейтенант рассвирепел:
— Слушать мою команду! По бунтовщикам и изменникам — ого-онь!
Раздался нестройный залп. Баррикада ответила ураганом камней. Солдаты немного отступили.
Гай увидел еще совсем молоденького солдата, который бросил винтовку и побежал к баррикаде. Рабочие протянули ему руки, и солдат оказался среди них.
— Что ж ты сделал, парень? — крикнул солдату Казимир. — Зачем винтовку кинул? У нас, видишь, ни одной нема. Камнями воюем…
Кто бы мог подумать! Солдат-перебежчик оказался сыном Василя Омелько. Ярослав Калиновский в это время заделывал брешь в стене баррикады и не подозревал, что рядом — его молочный брат. Отец сразу узнал сына и бросился его обнимать.
— Солдат ты мой горемычный, — не утирая слез радости, приговаривал Василь. — Таки встретились, довелось… Во всех казармах искал, измучился. Нема, говорят, Сашка Омелько. А один офицер даже насмехался: «Иди, — говорит, — старый, иди, нечего тут вшей трусить».
— Не там ты сына искал, батьку! — крикнул кто-то из рабочих. — Честных людей тут, на баррикадах надо искать!
— Да хватит, отец… хватит… Люди ж смотрят, — смущенно оглядываясь, успокаивал отца Сашко.
— Гей, хлопче, — окликнул Казимира человек с окровавленной повязкой на голове, — Гая не видел?
— Там, — показал Казимир.
Раненый зашатался. Казимир подхватил его и повел.
Гай усадил человека с окровавленной повязкой на ящик. Какая-то женщина подала ему воды. Раненый жадно напился и через силу заговорил:
— Я с Краковской площади… Богдан Ясень ранен… Просит… Вам сейчас надо быть там… Через проходной двор Успенской церкви можно пройти на площадь Рынок, а там но Краковской улице…
— Я пойду, вам туда идти опасно, — сказал Ярослав.
— Мы пойдем вместе, — вмешался в разговор Стахур. — Ты, Кузьма, нужен здесь… Сейчас мы не имеем права рисковать своей жизнью.
Гай на мгновенье задумался, точно принимал какое-то важное решение.
— Хорошо, идите, друзья. Помните: наш долг — возглавить стихийно возникшие баррикады.
— Поспешим, каждая минута дорога! — Стахур взял за локоть Ярослава.
Они попрощались с товарищами и пошли.
Ромка задумчиво провожал их глазами, как вдруг услышал слова человека с окровавленной повязкой:
— Вы бы только поглядели на жинку убитого Мартынчука… Стащила гонведа с лошади. Он, падлюка, девочку лет восьми саблей рубанул. Так, верите, Мартынчукова на глазах у всех задушила убийцу… Обезумела от горя… Кругом свистят пули, а она — ничего не боится. Отчаянная…
— Мама! — вздрогнул Ромка. — Ее же могут убить!
Рука Гая легла на плечо мальчика. Удержать Катрю мог только Ромка — мать его любила больше жизни. И Ромке нужно быть около нее.
— Вот что, Ромусь, догони Ярослава и Стахура. Пойдешь с ними на Краковскую… Побереги мать…
Ромка побежал. Встретил Антека и Давидку, которые тянули к баррикаде тяжелый ящик с камнями. Помог друзьям. А когда оглянулся, ни Ярослава, ни Стахура на площади не увидел. Ромка пустился их догонять. Миновал узкий переулок, вдоль стены бывшего королевского арсенала пересек Доминиканскую площадь и юркнул в ворота Успенской церкви.
Ярослав и Стахур вошли под темную арку проходного двора Успенской церкви. Приотстав от Ярослава, Стахур быстро огляделся. Никого. Поспешно достал из бокового кармана револьвер и выстрелил Ярославу в спину. Студент упал под окном часовни.
Спрятав револьвер, Стахур подбежал к своему спутнику, склонился над ним и участливо спросил:
— Что с вами?
— Меня ранили… Помогите…
— Я не оставлю вас, друг мой, — с предельной искренностью прозвучал голос Стахура.
Глаза Ярослава закрылись, голова поникла.
Стахур оглянулся… Ромка как раз вбежал под арку, но Стахур не заметил его. Приставил револьвер к затылку Ярослава и спустил курок…
Приглушенный выстрел отдался в ушах Ромки с такой силой, будто рядом прогремел пушечный залп. Мальчик на миг оглох и онемел от ужаса. Но, когда увидел, как Стахур, по-воровски оглянувшись, поднял Ярослава на руки и понес в ту сторону, где стоял Ромка, мальчик сорвался с места и, незамеченный, помчался назад на площадь, к баррикаде.
Ромка бежал, не замечая, как из-за Песковой горы надвигались тучи, как они сливались, густели. Издалека донесся раскат грома. Мальчик вздрогнул, но не остановился…
До площади оставалось не больше двухсот шагов. Неожиданно из калитки выскочил пикет полицейских.
— Взять! — приказал сержант.
— Ты куда? — схватил Ромку полицейский.
— Я… я… на… Ста… рый… Рынок! — задыхаясь от волнения и испуга, еле вымолвил Ромка.
— Я тебе покажу Рынок! — полицейский несколько раз ударил Ромку по голове и потащил к парадному.
— Пустите! Пустите! — вырывался мальчик.
Полицейский затащил Ромку в комнату какой-то квартиры. Вдоль стены сидело несколько мальчишек самого различного возраста. Среди них оказался Крыса и другие знакомые мальчишки.
Толстый сержант с бабьим лицом развалился в кресле. Уставившись на Ромку сонными глазами, он начал допрос:
— Не ты ли ошпарил нашего капитана?
— Какого капитана, прошу пана? Я ничего не знаю, отпустите меня домой…
— Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Никакого капитана я не знаю! Пустите меня домой!
Пока продолжался допрос Ромки, Стахур успел принести на площадь свою жертву. Рабочие сомкнулись вокруг убитого Ярослава. Стояли неподвижно, с мрачными, гневными лицами.
— Я чудом уцелел, — скорбным голосом рассказывал Стахур. — Кольцо сомкнулось. Там пройти невозможно. Он еще был жив. Умер на моих руках, когда я его нес. Я любил его как сына. Лучше бы меня убили…
— Какого товарища потеряли! — в глубокой печали склонил седую голову Кузьма Гай. И две трудные мужские слезы покатились по лицу.
— На Краковскую площадь надо пройти во что бы то ни стало! Там сейчас льется кровь, — напомнил Стахур.
— Да, надо идти! — очнулся от оцепенения Гай. — Но как туда добраться?
Блуждающий взгляд Стахура сосредоточился и, казалось, остановился. Не сводя глаз с крышки люка, он вдруг воскликнул:
— Ой, какой я дурень! Старый осел! Как я мог забыть? — И он постучал ногой по чугунной крышке канализационного люка. — На Краковскую площадь пройдем по туннелю подземной речки.
— Люди! Кто знает подземный лабиринт? — громко спросил Гай.
— Я знаю! — вышел вперед болезненный с виду водопроводчик с воспаленными глазами. — Я проведу!
— Конечно, Павло Геник — старый крот! Он под землей как у себя дома. Проведет! — поддержал кто-то водопроводчика.
— Надо спешить, друже Кузьма, — заметно просветлело лицо Стахура. И он поднял крышку люка.
Почтальон пан Болеслав бессменно на протяжении тридцати лет доставлял письма в район Подзамче. Знали его здесь все — от старого до малого. С появлением этого никогда не унывающего, всегда старательно выбритого, с лихо закрученными усами, приветливого человека было связано не одно радостное или печальное известие. И если у кого-нибудь горе перехлестывало через край, у почтальона всегда находилось слово утешения, ласки. Случалось, письмо приносило в дом радость. Тогда пан Болеслав (никто не знал его фамилии) меткой шуткой придавал событию своеобразную светлую окраску.
Дети выбегали ему навстречу и, обступив, наперебой спрашивали:
— Пан Болеслав, нам есть письма?
— А нам?
Зная историю почти каждой семьи, пан Болеслав отвечал:
— Стах, батько скоро пришлет тебе миллион! — хотя ему было известно, что отец мальчика надрывается в Нью-Йоркском порту на работе и сам влачит полуголодное существование.
Иванке Кравчук, которая всегда стояла в сторонке задумчивая и печальная с куклой, наспех сделанной матерью из тряпья, не раз говорил:
— Скоро получишь от татуся файну ляльку.[66]
Она будет закрывать и открывать глаза.
Конечно, старый почтальон знал, что никакой куклы Иванка от отца не получит, потому что отец ее задохнулся в озокеритной шахте во время катастрофы.
И «тато» прислал маленькой девочке обещанный подарок. Счастливая, прижимая к груди нарядную куклу, Иванка побежала к воротам стекольного завода встречать мать.
Женщины после работы окружили девочку и восхищенно хвалили красивую куклу. А мать украдкой вытирала слезы, когда Иванка всем объясняла:
— Это татусь мне прислали! Поштарь пан Болеслав принес.
И вот представьте себе огорчение пана Болеслава, который впервые за тридцать лет не мог своевременно доставить адресатам письма.
«Черт знает, что делается в городе! — возмущался в душе почтальон. — По той улице пройти нельзя, по этой — не смей! Всюду полиция. Гонведы! Войско! На Стрелецкую площадь — носа не суй, там из ружей палят! Свет вверх дном перевернулся! До сих пор я думал, что войско держат для того, чтобы стрелять по врагам. Но стрелять в своих? Матка боска! О подобном никогда не подумал бы! На месте цисаря я так не делал бы!»
Пан Болеслав даже мысли не допускал, что письма могут не попасть к адресатам. И он совершил истинно героическое восхождение по крутому северному склону горы Высокий Замок, а затем спустился на Замковую улицу. Около пяти часов дня пан Болеслав попал, наконец, в свой район.
Однако некому было оценить подвиг старого почтальона. На двери квартиры водопроводчика Павла Геника, который долго ждал весточки от сына из-за океана, висел замок. И письмо, густо облепленное штемпелями, снова возвратилось в большую черную сумку.
Около другого двора пан Болеслав услышал женский плач и проклятия в адрес цисаря и его войска. Увидел женщин и детей, столпившихся вокруг убитого рабочего, лежавшего на окровавленной рогоже.
Старик снял фуражку, перекрестился и подумал:
«А ему-то как раз письмо из Стрыйского повита. За что же убили отца семейства? Был он тихий, добрый, работящий стекольщик».
Не решаясь в такую горестную минуту обратиться к жене покойника, пан Болеслав отдал письмо соседке, чтобы та после передала вдове стекольщика.
Сегодня почтальона не встречают дети. Улицы и дворы безлюдны. Над всем предместьем нависло ожидание чего-то значительного, запоминающегося на всю жизнь.
То из одних ворот, то из других торопливо выходят женщины с ведрами воды или корзинкой, прикрытой вышитым полотенцем.
— Слава Ису, — приветствуют почтальона. О письмах не спрашивают, спешат на Стрелецкую площадь.
Безлюден двор и на улице Льва. Зато здесь пану Болеславу удалось вручить заказное письмо из Праги лично адресату. В награду почтальон попросил:
— Дайте мне, будьте добры, пани Калиновская, воды. Во рту пересохло. Пять часов к вам добирался. Всюду полиция, войско!
— Я налью вам холодного молока, заходите, прошу, — слабым голосом пригласила Анна.
— Премного благодарен, пани, — почтальон снял фуражку и положил сумку на пол у дверей.
— Прошу, садитесь…
Анна захлопотала возле кухонного шкафа, и на столе перед стариком, кроме молока, появились вареники с творогом. белый хлеб.
Раскрывая небольшой голубоватый конверт, Анна спросила:
— Вы были на площади?
— Да как можна, пани! Я за три версты обошел ее! Там стреляют, людей убивают…
Но этих слов Анна уже не слышала — она была вся поглощена чтением письма. Вдруг почтальон заметил, что женщина побледнела, схватилась за спинку стула и медленно села, закрыв глаза.
Пан Болеслав вскочил, чтобы налить ей воды, но Анна открыла глаза. Отсвет радости светился в них, и пан Болеслав понял, что письмо принесло ей радость. Это было для него лучшей наградой за сегодняшний день.
В письме доктор Ванек из Праги сообщал, что отец Ярослава жив, здоров, что он во Львове. Анне следует зайти в тот дом, где когда-то они жили с мужем, увидеть дворника и назвать себя. Он укажет адрес ее мужа.
Анна напрягала всю свою память, силясь хотя бы смутно припомнить лицо дворника дома, где они жили перед арестом мужа. Но время стерло из памяти черты этого лица. Теперь она пыталась припомнить хотя бы фамилию дворника, но тщетно!
И вдруг она вспомнила тот вечер, когда у сына в гостях был рабочий Кузьма Гай. Его голос очень напомнил Анне голос любимого ею человека.
— Кузьма Гай… Кузьма Гай… — беззвучно повторяли уста Анны. — Это был он…
Анна обратилась к почтальону:
— Пан Болеслав, много ли писем осталось у вас?
— Такого злополучного дня я не припомню, пани Калиновская. С какими мучениями я добрался сюда, а все двери на замке. Не могу же я вернуться на почту с полной сумкой писем. Если все на площади… Вы знаете, пани, я пойду туда.
— И я с вами! Там мой сын. Мне нужно его найти…
Каких-нибудь полчаса назад Анна с трудом добрела до дверей, чтобы впустить почтальона. Сейчас она чувствовала себя значительно лучше и вместе с паном Болеславом вскоре добралась на Стрелецкую площадь.
— Вот видите, уже не стреляют, — сказал старый почтальон, помогая Анне спуститься с холма к баррикаде в тот самый момент, когда Кузьма Гай вслед за Стахуром спустился в люк, ведущий к подземной реке.
Навстречу Анне шли два рабочих с носилками.
— Кого-то опять убили, — сняв фуражку, перекрестился пан Болеслав.
— Кто это? — спросила Анна у незнакомых рабочих и невольно задрожала.
— Студент с улицы Льва.
Сердце матери замерло. Она подбежала к носилкам, откинула край плаща и пошатнулась, словно кто-то ударил ее по ногам.
— Ярослав! — тихо вскрикнула Анна и потеряла сознание.
Красивую куклу.