Б у л ы ч о в. Валяй, валяй, сыпь! Молодой, я - любил в трактире с музыкой сидеть.
К с е н и я. Малаша-то зачем приезжала?
Б у л ы ч о в. Врать, Аксинья, ты - не можешь! Глупа для этого.
К с е н и я. Чего же это я соврала, где?
Б у л ы ч о в. Здесь Маланья приехала по уговору с тобой о деньгах говорить.
К с е н и я. Когда же это я уговаривалась с ней, что ты?
Б у л ы ч о в. Ну - ладно! Заткни рот...
(Оживлённо входят Достигаев, Звонцов, Павлин.)
Д о с т и г а е в. Егор, послушай-ко, что отец Павлин из Москвы привёз...
К с е н и я. Ты бы лёг, Егор!
Б у л ы ч о в. Ну, слушаю... отец!
П а в л и н. Хорошего мало рассказать могу, да, по-моему, и хорошее-то - плохо, ибо лучше того, как до войны жили, ничего невозможно выдумать.
Д о с т и г а е в. Нет, протестую! Не-ет!
(Звонцов шепчется с тёщей.)
К с е н и я. Плачет?
Д о с т и г а е в. Кто плачет?
К с е н и я. Игуменья.
Д о с т и г а е в. Что же это она?
Б у л ы ч о в. Идите-ко, взгляните, чего она испугалась? А ты, отец, садись, рассказывай.
Д о с т и г а е в. Интересно, от какой жалости плачет Маланья.
П а в л и н. Великое смятение началось в Москве. Даже умственно зрелые люди утверждают, что царя надобно сместить, по неспособности его.
Б у л ы ч о в. С лишком двадцать лет способен был.
П а в л и н. Силы человека иссякают от времени.
Б у л ы ч о в. В тринадцатом году, когда триста лет Романовы праздновали, Николай руку жал мне. Весь народ радовался. Вся Кострома.
П а в л и н. Это - было. Действительно - радовался народ.
Б у л ы ч о в. Что же такое случилось? Вот и Дума есть... Нет, дело не в царе... а в самом корне...
П а в л и н. Корень - это и есть самодержавие.
Б у л ы ч о в. Каждый сам собой держится... своей силой... Да вот сила-то - где? На войне - не оказалось.
П а в л и н. Дума способствовала разрушению сил.
Е л и з а в е т а (в дверях). Вы, отец Павлин, исповедуете?
П а в л и н. Ну, что это, какой вопрос.
Е л и з а в е т а. А где мой муж?
П а в л и н. Был здесь.
Е л и з а в е т а. Какой вы строгий сегодня, отец Павлин. (Исчезла. )
Б у л ы ч о в. Отец...
П а в л и н. Что скажете?
Б у л ы ч о в. Всё - отцы. Бог - отец, царь - отец, ты - отец, я отец. А силы у нас - нет. И все живём на смерть. Я - не про себя, я про войну, про большую смерть. Как в цирке зверя-тигра выпустили из клетки на людей.
П а в л и н. Вы, Егор Васильевич, - успокойтесь...
Б у л ы ч о в. А - на чем? Кто меня успокоит? Чем? Ну - успокой... отец! Покажи силу!
П а в л и н. Почитайте священное писание, библию, например, Иисуса Навина хорошо вспомнить... Война - в законе...
Б у л ы ч о в. Брось. Какой это - закон? Это - сказка. Солнце не остановишь. Врёте.
П а в л и н. Роптать - величайший грех. Надобно с тихой душой и покорно принимать возмездие за греховную нашу жизнь.
Б у л ы ч о в. Ты примирился, когда тебя староста, Алексей Губин, обидел? Ты - в суд подал на него, Звонцова адвокатом пригласил, за тебя архиерей вступился? А вот я в какой суд подам жалобу на болезнь мою? На преждевременную смерть? Ты - покорно умирать будешь? С тихой душой, да? Нет, - заорёшь, застонешь.
П а в л и н. Речи такие не позволяет слушать сан мой. Ибо это речи...
Б у л ы ч о в. Брось, Павлин! Ты - человек. Ряса - это краска на тебе, а под ней ты - человек, такой же, как я. Вот доктор говорит - сердце у тебя плохое, ожирело...
П а в л и н. К чему ведут такие речи? Подумайте и устрашитесь! Установлено от веков...
Б у л ы ч о в. Установлено, да, видно, не крепко.
П а в л и н. Лев Толстой еретик был, почти анафеме предан за неверие, а от смерти бежал в леса, подобно зверю.
К с е н и я. Егор Васильевич, Мокей пришёл, говорит: Якова ночью жандармы арестовали, так он спрашивает...