Какое счастье, что в этот вечер они ужинали одни! Сюзетта поверх наполненного темным бургундским бокала адресовала отцу нежную улыбку, в ответ на которую он немедля подмигнул.
– Право же, не нравится мне наш гость, – объявил он немного попозже, когда после ужина в салоне, откинувшись в своем глубоком кресле, дымил сигарой. Это был большой, статный мужчина с серо-седыми волосами и жесткими цепкими глазами, которые все, казалось, оценивали с точки зрения выгоды или невыгоды для своего хозяина.
Сюзетта чуть поджала свои полные губы.
– Вот как? И почему же он тебе не нравится, па?
Ее тонкие прозрачные ручки играли ножкой бокала, а сердце порывисто стучало, как это всегда бывало при упоминании имени Эрнста, занимавшего ее – в этом она честно признавалась самой себе – гораздо больше, нежели многочисленные богатые женихи с соседних плантаций, наперебой ухаживающие за ней.
– Почему? Это трудно выразить словами… Начнем с того, что у него чертовски мало энергии и воли к жизни. Этот скандал на корабле! Какой здравомыслящий человек рискнет наживать себе неприятности из-за подобного пустяка?.. Нет, Сюзетта, как хочешь, но молодой человек и в самом деле страдает нехваткой здравомыслия!
Сюзетта слегка наморщила нос.
– Я так совершенно не считаю! Согласись, он действовал просто достойно, не дав оскорбить свою возлюбленную. То, что позволил в отношении его капитан, просто варварство!
Месье Дюклюзель кивнул.
– Воистину так! Я с большим удовольствием вызвал бы капитана в суд. Он начисто перешел границы своих полномочий. Как он осмелился обращаться с французским аристократом как с каким-то негодяем без роду и племени? Шрамы на спине нашего юного друга – это просто срам, это скандал!.. – громыхал Дюклюзель. Ротик Сюзетты расцвел плутовской улыбкой.
– Ты снова преувеличиваешь, па! – вкрадчиво сказала она. – В конце концов, я, например, нахожу эти светлые полосы на спине нашего гостя очень даже красивыми. Я невольно представляю, как его желанная Амелия проводит по ним ласковыми, холодными пальчиками и целует каждый шрамик по отдельности. Амелия, Офелия или любая другая женщина, в которую месье однажды влюбится, – добавила она, впадая в рассеянность.
Жерар высоко взметнул брови, пристально взглянув на свою дочь.
– Послушай, мой голубок! Можешь выбросить из головы все эти глупости. Он сын почтенного человека, и сам может быть таким же почтенным и благородным, но своего зятя я себе представляю несколько другим. Для моей единственной дочери достойной парой будет наследник богатейшей из местных плантаций, – добавил он с гордостью и раздавил свою сигару.
Сюзетта засмеялась искрящимся смехом. Она вскочила и вкрадчиво уселась на колени к отцу.
– Но папочка, – пробормотала она в самое его ухо, – зачем же всегда опасаться наихудшего? Разумеется, наш гость очарователен, но это еще вовсе не означает, что я жажду отобрать его у легендарной Амелии. Хотя, признаюсь, меня так и распирает от желания проверить на стойкость его хваленую верность. Он показывал мне медальон с ее миниатюрным портретом. И что же я увидела? Совершенно бесцветная молоденькая особа со светлыми волосиками, лицом наподобие севрского фарфора и голубыми глазами, кроткими, как у коровы…
Жерар положил тяжелую руку на гибкую талию своей дочери и сказал, постепенно приходя в хорошее расположение духа:
– Если попытаться из твоего описания вывести какие-либо заключения в отношение тебя самой, то один вывод напрашивается сразу: в душе ты глубоко враждебна этой бедняжке. Ты же на ней живого места не оставила, на несчастной девушке! И после этого ты будешь утверждать, что в упор не видишь никакого Эрнста?
– Я вовсе не говорила ничего подобного, – запротестовала Сюзетта. – Я никогда не утверждала, что мне не было бы интересно самую малость… ну, соблазнить его, что ли…
– Сюзетта! – Жерар попытался ничем не выдать своего веселья. Эта Сюзетта, честное слово, даже чересчур была похожа на него. – Если бы кто-то слышал сейчас твои рассуждения, он бы справедливо мог задать мне вопрос, что за воспитание я тебе дал? Это все оттого, что ты росла без матери, как маленькая дикарка, да и я слишком многие твои шалости спускал тебе, – вздохнул Жерар. – Но, – продолжал он твердо, – ты оставишь юношу в покое, и это так же верно, как то, что я – Жерар Дюклюзель, понятно?!
Сюзетта вырвалась из его рук и какое-то время, с волнующейся грудью и гневными искрами в больших глазах, стояла перед ним, не отводя своего взгляда.
– Я бы не стала делать по этому вопросу таких категоричных заявлений, па! – сообщила она после минутного молчания. – В конце концов, я же не мешаю тебе вовсю предаваться твоим удовольствиям…
Густой багрянец гнева выступил на лице мужчины.
– О чем тут говорить?.. Если ты имеешь в виду Оливию…
Он запнулся, потеряв уверенность под ее взглядом.
– А что, существует еще кто-то, кого я могла бы иметь в виду? – спросила Сюзетта совершенно переменившимся тоном.
На лбу Жерара надулись гневные жилы.
– Я запрещаю тебе говорить со мной в таком тоне, – разбушевался он. – С каких пор я, твой отец, должен перед тобой отчитываться о своих делах?!
– Никто тебя и не заставляет, – сказала Сюзетта. – Я просто хотела указать на сходство между твоим пристрастием к Оливии и моей увлеченностью этим миленьким, молоденьким больным французом.
Месье Дюклюзель про себя решал, бушевать ли ему и дальше или же примириться с судьбой, которая наградила его такой мятежной дочерью? Но поскольку он души не чаял в своей прекрасной Сюзетте (не в последнюю очередь из-за сходства с ее матерью, некогда горячо любимой им), то решил отказаться от громогласных словоизвержений и начал с ворчанием жевать кончик новой сигары.
Он предоставил Сюзетте самой сделать из его молчания правильные выводы, а поскольку она всю жизнь росла баловнем отца, она с привычной вкрадчивостью вновь оседлала его колени.
– А если бы я действительно полюбила француза, папочка, – мурлыча, спросила она, – ты бы и в самом деле оказался таким жестокосердным, что преградил бы мне путь к моему счастью?
Месье Дюклюзель рассеянно положил руку ей на талию.
– Ты маленькая глупышка! – сказал он с нежностью. – Разве может такой человек составить для тебя счастье? Подумай сама! А кроме того, ты ведь сама сказала, что он по уши влюблен в другую…
Впрочем, про себя он понимал, что у его дочери, привыкшей в своей жизни получать все, что пожелает, подобное обстоятельство способно лишь подхлестнуть азарт.
В этот вечер разговор больше не касался предмета, близкого сердцу Сюзетты, но способного вызвать лишь неудовольствие ее отца. Жерар решил, что сперва надо позаботиться о том, чтобы молодой человек с томными глазами смог твердо встать на ноги. Он будет, насколько это возможно, оказывать поддержку в осуществлении его планов в отношении очаровательной Амелии. Жерар тоже видел портрет Амелии и, в отличие от дочери, был очарован приятным и ясным девичьим лицом, которое глядело на него с медальона. Со своим знанием людей хозяин Мэзон д'Орфей немедленно заключил, что молодые люди и в самом деле созданы друг для друга, а поскольку к трагически скончавшемуся Сен-Фару он питал искреннее чувство благодарности – ведь именно деньги Сен-Фара позволили ему относительно легко взять старт в новую жизнь после того, как он из-за дуэли со смертельным исходом был вынужден ночью, в тумане оставить Францию, – то он решил позаботиться о том, чтобы счастье Амелии, одновременно являющееся счастьем Эрнста, не было разрушено нескромным любопытством его дочери. В отношении Сюзетты у него имелись другие, несравненно более грандиозные планы. Он не сомневался, что как только Эрнст начнет уклоняться от ее покровительства, продиктованного скорее всего капризом, Сюзетта моментально забудет про свой глупый и неуместный флирт.
Ах, разве мог месье Дюклюзель знать, что Сюзетта решила любой ценой, во что бы то ни стало, завладеть Эрнстом. Она с первого мгновения влюбилась в этого милого юношу с мечтательным взглядом и меланхолическим голосом и поклялась, что получит его, как получала все, чего ей хотелось.
Мысль о собственной решимости развеселила ее, и она, напевая, поспешила в свою комнату, где Мэмми, ее мамка-негритянка, была вовсю занята сортировкой белья для своей «овечки». Сюзетта схватила ее за руку и увлекла за собой.
– Брось эти глупые нижние юбки и будь поласковей к своей Сюзетте, – вкрадчиво сказала она.
Широкобедрая темнокожая мулатка, некогда бывшая ее кормилицей, внимательно посмотрела на девушку из-под густых сведенных бровей.
– Что с вами, дитятко? Старый масса Жерар налил вам слишком много шампанского? Я всегда твердила ему, что алкоголь не идет на пользу молодой даме, ну, разумеется, не идет на пользу!
Но Сюзетта только смеялась, ухватывала няньку за широкую талию и, несмотря на сопротивление, кружила ее по комнате.
– Ерунда, Мэмми, шампанское здесь вовсе ни при чем! Скажи-ка мне быстро: нравлюсь я тебе?
Красивая девушка с волнующейся грудью и горящими щеками остановилась перед большим, во всю стену зеркалом и начала критически изучать себя сверху донизу. Ее руки начали медленно поглаживать крутые холмики грудей, которые пылали и обжигали пальцы даже сквозь тонкую материю платья. Ее язык, словно ласкаясь, пробежал по влажным, горячим темно-красным губам.
– Скажи, Мэмми, я тебе нравлюсь? – спросила она еще раз тем самым ленивым, воркующим тоном, который так безотказно действовал на ухаживающих за ней молодых людей. Да, наша красавица Сюзетта, несмотря на свою молодость – а ей едва ли минуло семнадцать весен, – была на редкость сведуща в искусстве смущать мужские сердца. И нужно воздать хвалу скорее бдительному глазу ее отца и старой няньки, чем ее добродетели, что до сего момента она умудрилась остаться девицей, что повышало ценность ее приданого для будущего жениха одной из богатейших наследниц страны.
Верная нянька неодобрительно посматривала на нее бегающими глазами.
– Вы ведете себя не как знатная дама, а совершенно как большая белая проститутка, да! – сказала она с укоризной. – Стоите тут с грудями в руке и спрашиваете, как я вам нравлюсь? Вы же отлично знаете, что вы красивая девушка, но вам следует научиться изысканным манерам, иначе не видать вам благородных мужчин!..
Сюзетта оборвала ее звонким смехом. Она послушно опустила руку от груди и сказала, притворно надувшись:
– Да, ну тебя, Мэмми, прекрати! У меня уже есть один такой благородный мужчина… Как ты думаешь, ему нравится черный цвет?.. Амелия, Амелия, кроткая, бледная, невинная… Правда ведь, я не такая, Мэмми? – примиряюще спросила она.
Негритянка торопливо перекрестилась.