Казанова предупреждал ее в записке, чтобы она никому не доверялась, и, повинуясь этому приказу, Розаура быстро спрятала тайное послание и сонет за вырез платья на глазах у Марты, многоопытной горничной, столь философски слушавшей серенаду.
Дело в том, что Марта уже служила у молодых замужних дам и — что в данном случае более существенно — сама некогда была молодой, да и теперь была еще не настолько старой, чтобы не понимать жизни. Серенада… спрятанная записка… несколько слезинок — все эти небезынтересные факты убедили Марту в необходимости выяснить, что происходит, кто он и как далеко зашло дело. Подвергшись умелому допросу Марты, Розаура сначала небрежно вообще все отрицала; затем заявила, что Марта — испорченная женщина, раз может предположить такое, и пусть немедленно убирается из комнаты; а потом разрыдалась, повисла у Марты на шее, сказала, что любит его, сказала, что хотела бы умереть, и наконец, покраснев, извлекла из-за выреза платья записку и сонет.
Марта вытерла ей слезы и поцеловала, тотчас выказав сочувствие, которое ее хозяин, граф Лаурано, счел бы поразительным вероломством.
— Андзолето говорит, что его гондольер ждет ответа, — взволнованно произнесла Розаура; Марта молчала. — Наверное, не надо ему отвечать, да?
По-прежнему никакого отклика со стороны Марты.
— Ты считаешь, не надо?
— Если так считает ваше сиятельство.
— Дурочка! — Розаура, обрадовавшись возможности разрядить нервное напряжение, топнула на Марту. — Что ты-то считаешь?
— Я не вижу ничего дурного, если человек ведет себя естественно, — спокойно произнесла Марта.
— Естественно?! Но, Марта, разве это не смертный грех — возжелать чужую жену?
— Если красивый мужчина, притом молодой и денежный, готов потратить свои деньги, потому что влюбился в самую хорошенькую, самую скромную и самую заброшенную даму в Венеции, — чего же тут неестественного?
Розаура вздохнула. Она могла бы дать на это несколько ответов, но ответы высокоморальные давать не хотела, а аморальные — не смела. Марта взглянула на нее из-под опущенных ресниц и продолжала молчать, хотя у нее будет что сказать, когда настанет момент. Казанова не зря потратил деньги, велев Дзордзе дать любимой служанке Розауры пять дукатов и кучу обещаний.
— Он, очевидно, не в состоянии с собою совладать, — заметила бедняжка Розаура, снова вздохнув и ведя не слишком решительную внутреннюю борьбу в защиту супружеской чести графа Лаурано.
— Я-то думаю, что и не очень хочет, — возразила Марта. — Человек чувствительный сразу распознает хорошую женщину.
— Говорят, он большой любитель дам и очень непостоянный.
— Те, кто так говорит, скорей всего хотели бы заполучить его, да не могут, — сказала Марта.
— Нет, не могу я писать ему, — со вздохом произнесла Розаура и тут же добавила: — А он был такой добрый и щедрый в «Ридотто».
Марта молчала.
— Пожалуй, все-таки напишу и скажу, чтобы он меня не ждал и забыл обо мне.
— М-м, — иронически изрекла Марта, — на вашем месте я бы и мечтать не стала о том, чтобы приятно провести время с красивым молодым мужчиной. Я бы лучше сидела здесь одна и никого бы не видела, кроме старого паренте[43], который давным-давно забыл, что значит любить, — если вообще когда-либо знал.
Розаура помолчала, а потом по наивности выдала себя:
— В любом случае Лаурано все время крутится вокруг меня — представить себе не могу, какой бы можно придумать предлог, чтобы отлучиться достаточно надолго…
Тут Марта презрительно фыркнула.
— На будущей неделе его светлость отправится на материк взимать арендную плату, — сказала она.
— Я это знаю не хуже тебя, — возразила Розаура, — и знаю также, что он всегда берет меня с собой.
— О, святой Марк, смилуйся над нами! — воскликнула Марта, теряя наконец терпение. — Да неужели только это вас останавливает? Вы до последней минуты молчите, а потом скажите, что заболели — то ли у вас месячные, то ли еще что — и слишком вы себя плохо чувствуете, чтобы ехать, а он, конечно же, пусть едет.
— Он в жизни меня не оставит — слишком он ревнивый и подозрительный.
— Он куда ревнивее к своим деньгам. Скажите, что попросите вашу замужнюю сестру спать в это время у вас в комнате.
— Но мне же придется ей рассказать и попросить помочь мне и…
— Ба-а! Когда-нибудь и вы окажете ей такую же услугу. Теперь умойтесь-ка, а то все личико заплаканное, потом садитесь и пишите синьору ласковое письмо, а я отнесу его Андзолето.
Ибо Марте подумалось, что у красивого щедрого синьора вполне может быть красивый щедрый гондольер, так почему бы служанке не поразвлечься вместе с хозяйкой?
Записка Розауры попала к Казанове, когда он, мучимый голодом, дожидался «простого, но отменного» небольшого ужина, обещанного Блезом. Отсрочка свидания вызвала раздражение у Казановы, и он уже почти готов был послать к черту эту бездушную кокетку Розауру. Но, как поведал миру Вольтер, хорошая пища и вино рождают оптимизм, а ужин Блеза оказался отличным, как и превосходное бургундское. Перечитав после ужина письмо Розауры, Казанова был поражен его прямотой, его естественностью и скромностью. Да и придуманный ею план избежать бдительного ока графа звучал вполне выполнимо. Но все же целая неделя!..
Так или иначе, эта неделя прошла в обменах записками и взглядами исподтишка в церкви, но никаких серенад больше не пелось из боязни вызвать подозрение. Когда настал желанный день, Розаура отлично разыграла свою роль, блистательно поддержанная Мартой; слугу послали за Фламинией; граф же в своих поступках и словах был именно таким, как и ожидалось: сначала забеспокоился, что придется отложить поездку, и стал проклинать женщин, потом испугался — его стали утешать, и ублажать, и морочить, и наконец отправили в его владения на материке.
Неделя. Это большой срок для зарождающейся любовной авантюры. Многое может произойти за неделю, и каприз может перерасти в отвращение или — что, пожалуй, еще хуже — в безразличие. Неудивительно, что неделя эта бесконечно долго тянулась для обоих, несмотря на обмен записками, и взглядами, и сонетами, и заверениями. Однако Казанова, хоть и заполнял этот период унылого ожидания, уделяя необычно много внимания старикам сенаторам и терпеливо отвечая на их вопросы с помощью «Ключа Соломона», или беседуя с Марко, или скользя в одиночестве в гондоле по тихой лагуне, или обмениваясь шуточками с Блезом, или глядя на вечно меняющуюся венецианскую толпу, никак не мог отделаться от мысли, которую ему хотелось прогнать навеки. Как бы ему хотелось, чтобы на месте Розауры была Анриетта, была Анриетта!
В вечер свидания Казанова сидел у окна своего казино, глядя в сгущавшихся сумерках на проплывающие мимо гондолы, и, поджидая Розауру, продолжал вздыхать об Анриетте. Он куда меньше думал бы об Анриетте, если бы знал, что в этот самый час Розаура вдруг оробела и объявила, что никуда не поедет. Слуги узнают, что она отлучалась, кто-нибудь скажет об этом графу, ее до конца жизни запрут в монастырь, дорогой ее батюшка умрет от горя и так далее, и тому подобное — беды громоздились одна на другую, отчаянно множимые разыгравшимся воображением.
Словом, Розаура попала в тупик. Если она думала, что ее сестра, или Марта, или они обе начнут ее уговаривать или придумают какой-то новый план, — она ошибалась. Они просто переглядывались, поднимали брови и незаметно пожимали плечами. В конце концов не их это дело, не они собирались ужинать и ложиться в постель с молодым человеком, с которым не следовало бы ужинать и ложиться в постель, к тому же обе пошли на риск по доброте душевной, чтобы помочь страдающей сестре и женщине. Наконец Фламиния изрекла:
— Ну, раз ты так считаешь, поправляйся к завтрашнему дню и отправляйся к своему супругу, я вернусь к своему, а что до молодого человека…
Фламиния воздела руки к небу и опустила уголки рта, а Марта с глубокомысленным видом кивнула.
Итак, Розауре ничего не оставалось, как взять на себя всю ответственность, которую она надеялась переложить на них, и выполнить план, которому она собиралась следовать, с тех пор как выносила его бессонными ночами на супружеском ложе. В общем, план был неплохой, только слишком сложный. Она будет лучше устраиваться, когда дело дойдет до третьего или четвертого любовника, подумала Марта, выслушав этот план…
Объявили, что синьоре графине стало хуже, и спешно послали за доктором. А он, будучи человеком разумным, охотно согласился с тем, что больной стало хуже, хотя даже его ограниченные познания говорили, что это плод воображения, и выписал рецепт, после чего получил хорошее вознаграждение и приглашение посетить больную в то же время на другой день. Затем слугам объявили, что синьора графиня должна спать и что ее ни под каким предлогом нельзя тревожить, а синьоры Фламиния и Марта отправятся к аптекарю за лекарством. После чего Марта разделась и легла в постель Розауры, а Розаура переоделась в одежду Марты, и, заперев Марту в спальне, обе сестры вышли на темную улицу в масках и баутах…
Тем временем синьор Казанова, оправившись от своих безнадежных мечтаний об Анриетте, то нетерпеливо посматривал на часы, проклиная неточных и неверных женщин, то старался утихомирить громко причитавшего Блеза, опасавшегося, что его произведение искусства может пострадать…
Две маски, покинув замок Лаурано, как ни странно, вовсе не отправились к аптекарю, а вышли на темный, редко посещаемый рио, где их ждал в гондоле Дзордзе с долготерпением человека, уже привыкшего выполнять подобного рода поручения. Тут две дамы расстались — та, что была в одежде Марты, села в гондолу, а другая медленно направилась домой, шепча молитвы, которые уберегли бы ее от ночных страхов и молодых хулиганов, способных выскочить из-за угла, накинуться на одинокую женщину и, перевернув вниз головой, поглумиться над ее унижением.
Фламиния еще не успела вернуться в замок Лаурано, а гондола с псевдо-Мартой уже достигла места своего назначения; молодая особа в платье Марты поспешно взбежала по ступеням и, сняв маску, предстала, краснея, перед Казановой во всей красе графини Розауры, — довольный, но сгорающий от нетерпения Казанова мгновенно схватил ее в объятия, расцеловал и похвалил. Она была такая аппетитная, что он чуть не пообещал тотчас жениться на ней, как только она «сделает его счастливейшим из людей».
Эти дети более беззаботной эпохи не знали ни стеснения, ни самоугрызения, омрачающих подобные краденые радости. Правда, ни один из них не считал, что они поступают целомудренно, и не утверждал, что господь одобряет союз, который не одобряют люди, но они и не терзались проблемами морали…
Не было у них времени раздумывать о не свойственном им пуританстве или наслаждаться его противоположностью. Блез со всей решимостью великого мастера, который не допустит, чтобы его шедевры пострадали от желания жертв нагулять больший аппетит, настоял на том, чтобы немедленно подать им ужин. Начать он предложил с супа, именовавшегося в меню «Velouté à la Reine d’Amour»[44]… Каждому блюду, как обнаружил Казанова, взглянув на карточку, было дано соответствующее новое название, хотя само блюдо могло и не быть столь уж оригинальным, как это изображал Блез. И хотя его кухня была, безусловно, оценена, еще больший успех имели придуманные им названия блюд. Розаура не знала ни слова по-французски, так что Казанове пришлось по очереди объяснять каждое название с соответствующими иллюстрациями…
К тому времени, когда Казанова объяснил Розауре все названия: суп «Бархатистый — для Королевы любви», «Устрицы Венеры из Адриатики», «Перепелки Ночей любви» и «Баранье седло Клеопатры» и они отведали всех этих блюд и выпили соответствующего вина, глаза Розауры заблестели, щечки раскраснелись, а корсаж принял несколько измятый вид.
«Пора подавать шампанское», — подумал Казанова.
Тут поэтически-гастрономический талант Блеза достиг новых высот артистизма. Ледяное шампанское сопровождалось округлыми холмами замороженного крема с дикой малинкой наверху каждого, и называлось это: «Груди прекраснейшей из венецианок». При этом подавались конфеты, размером и цветом напоминавшие золотые монеты и именовавшиеся «Золотой дождь для чресл Данаи», а в корзиночке лежали маленькие, прикрытые кружевной салфеточкой пирожные под названием «Истинные водоемы любви».
Казанова воспользовался намеком, а Розаура не оказала сопротивления.