Казанова с несчастным видом уставился на нее, потрясенный такой проницательностью.
— Значит, ты ей не поверила.
— Нет. Я подумала… Ох, глупости все это, — прервала она сама себя. — Позволь, я приготовлю тебе кофе. Ты в нем наверняка нуждаешься после…
— Нет, — решительно заявил он, снова привлекая ее к себе, — сначала скажи мне, что ты подумала. Что я с другой женщиной?
Теперь Анриетта с несчастным видом посмотрела на него, но у нее это объяснялось совсем другим.
— С женщиной? — медленно произнесла она с милой надменностью. — Мне и в голову не пришло, что тебе захочется провести время с другой женщиной. А это было так?
— Нет, — повторил он убежденно, но на этот раз весело, швыряя на стол два тяжелых кошелька. — Вот мой ночной заработок! Я сел за карточный стол… все проиграл… заложил часы, которые, кстати, надо выкупить… и вышел из игры победителем. Я не собирался тебе об этом говорить. Я знаю…
Он намеревался сказать: «Я знаю, ты презираешь игроков» — таким тоном, каким люди, оправдывая свои поступки, как бы говорят: «Я, конечно, считаю твои возражения нелепыми». Но промолчал, наблюдая за ней, а она подошла к столу — такая тоненькая! — и, остановившись, нерешительно дотронулась до золота.
— Не в этом дело, — сказала она и словно через силу добавила: — Я подумала, что тебя заставили написать записку и что ты в опасности.
— В опасности?! — Он чуть ли не фыркнул от удивления. — Какой опасности? С чьей стороны?
— Со стороны… людей вроде тех, что были на границе. Я все время боюсь, как бы они не последовали за нами сюда и…
— Что за глупости! — весело воскликнул Казанова. — Провела в одиночестве долгую ночь — и в голову уже полезли мысли о всяких злых духах. Приготовь-ка нам кофе — это живо их прогонит.
Она молча повиновалась, но в ее поникшей голове, в вялых движениях — совсем не свойственных ей, такой живой и веселой, — он увидел — или ему показалось, что увидел, — нечто зловещее, грозное. Теперь уже он почувствовал — скорее, чем понял, — что от него скрывают какую-то тайну. Он понаблюдал за Анриеттой из спальни, затем подошел к окну и раздвинул портьеры. Раннее солнце залило комнату, казалось, мгновенно развеяв все ночные беды и недоразумения. И Казанова, передернув широкими плечами, отбросил в небытие смутные страхи, еще минуту назад угнетавшие его.
Что это — первая крошечная размолвка в их романе? Если каждый из них в душе и задал себе такой вопрос, вслух ни один не высказал его и не намекнул. Так или иначе, их, казалось, нескончаемый медовый месяц продолжался, не взрываемый бурями, которые делают первый год супружества самым сложным. Однако в самом пыле, с каким они наслаждались друг другом, в том, как охотно один уступал другому, таилось какое-то предчувствие, болезненное ощущение, что «крылатая колесница Времени» уносит прочь сладостные ночи и дни.
Довольно скоро Казанова вынужден был вернуться к игре. Он чувствовал, да и говорил, что ему нужны деньги, — ведь после той бессонной ночи он швырял деньгами направо и налево, — а возможно, ему надоело жить без волнений. К тому же появилась и новая возможность приложить свои силы в более удобной для манипуляций и наверняка более богатой компании, чем та, что собиралась в прежнем месте. Уже давно ходили слухи, что к ним едет из Падуи труппа знаменитых характерных актеров, наследников традиций старомодной комедии дель арте, которая продолжала отчаянно и довольно успешно сопротивляться реформам, привнесенным в театр Гольдони. А через какое-то время появились объявления в газетах и афиши на стенах театра, уже со всею несомненностью оповещавшие о прибытии труппы. Казанова с нетерпением ожидал их выступлений — что было, пожалуй, еще одним намеком на то, что этому искателю приключений начали приедаться сады Армиды[76], — и сожалел лишь о том, что диалект, на котором они играют, будет непонятен Анриетте.
За два дня до начала представлений Казанова встретил в игорном доме одного из актеров, столь же закоренелого, хоть и менее умелого игрока, как он сам. Этому актеру по прозвищу Муха — или Моска — казалось, очень понравился Казанова, и, когда они вместе вышли из комнаты, где шла игра, он предложил Казанове зайти в заднее помещение какой-нибудь винной лавки и побеседовать наедине. Казанова, естественно, повел его к их общему с Чино знакомому, неподалеку от главной площади, и Моска (у которого, кстати, был весьма красный, но совсем не от театрального грима нос) очень скоро перешел к делу: не согласится ли Казанова держать с ним банк, чтобы актеры и их друзья могли играть во время их пребывания во Флоренции?
— Дело доходное, — убеждал Казанову Моска, — я по себе знаю — важно только, чтобы тот, кто держит банк, знал, чего он хочет. Мне достаточно было понаблюдать десять минут за вашим столом, чтобы понять, что вы тот, кто мне нужен. Так вот: если вы поставите пять сотен, то я поставлю тысячу, а выигрыши будем делить пополам.
— Да, но, — вполне резонно возразил Казанова, — ваши коллеги — достаточно ли они зарабатывают и достаточно ли часто играют, чтобы это стоило свеч…
— С них навар невелик, — презрительно заметил Моска, — ровно столько, чтобы удержать банк на плаву. Некоторые просто не в силах устоять при виде зеленого стола и колоды карт. Но вы не учитываете главного. Среди наших актрис есть ведь прехорошенькие, в том числе одна новенькая, чудо до чего хороша — не как актриса: понимаете, она совсем деревенская, удрала от мужа. Но — per Вас-со! — хороша! Я сам не возражал бы провести с ней ночку. Так вот, друг мой, вокруг наших красоток будут виться стаи богатых молодчиков в надежде зацепить какую-нибудь, и молодчики эти будут с деньгами, которые без труда можно перекачать из их карманов в наши. Уж я уговорю девчонок засадить их за карточный стол, и, если вы будете держать банк, мы удвоим наш капитал — или я не человек, а выпотрошенная рыба.
Казанова медлил, уклонялся от окончательного ответа, делая вид, будто ему нужно время, чтобы принять решение. Он прекрасно знал, что Анриетта, хотя и мирится молча с его игрой в карты, не потерпит подобного сговора, от которого не очень хорошо пахло. С другой стороны, игроки в игорном доме уже заприметили Казанову, и многие стали его сторониться, так что его выигрыши угрожающе снизились. А тут ему предоставлялся шанс, которого он все время ждал, не смея надеяться, — ведь совсем будет не трудно, не слишком отступая от правил игры, чтобы избежать обвинения в жульничестве, немало заработать на молодых людях, разгоряченных вином и оспаривающих друг у друга благорасположение актрис.
Конечно, он принял предложение.
Оставалось лишь решить проблему, как уладить дело с Анриеттой. И он решил ее так: повез Анриетту на первое представление и сказал, что должен потом пойти на ужин с некоторыми из актеров — чисто мужское дело.
И Анриетта, обрадовавшись, что после их уединенной жизни у него наконец появится компания, всячески это приветствовала.
— На сей раз я не буду сидеть всю ночь и волноваться за тебя, — сказала она с чуть печальной улыбкой.
Он принялся объяснять — немного слишком велеречиво и то и дело повторяясь, — почему не может взять ее с собой. Она это заметила, но и виду не подала. Казанова посадил ее в карету, поцеловал ей руку и, как только она отъехала, отправился за сцену к Моске. Казанова нашел его все еще в костюме — Моска разгримировывался и был в чрезвычайно приподнятом настроении как от успеха труппы, так и от надежды на крупные барыши, которые они с Казановой сумеют выудить у молодых синьоров, уже добившихся приглашения на поздний ужин за сценой.
— Кстати, — как бы между прочим спросил Моска, переодеваясь, — что за красотка была с вами сегодня?
Казанове не понравился ни сам вопрос, ни понимание женской красоты, проявленное его компаньоном.
— Одна замужняя дама, — небрежно ответил он, — мне пришлось сопровождать ее сегодня.
— Что-то намечается? — спросил актер с оскорбившим Казанову подмигиваньем.
— Боюсь, что ничего, — холодно ответил Казанова, поднимаясь со стула. — Не пора ли нам присоединиться к остальным? Вы же знаете, вам надо меня еще представить.
— Никакой спешки, никакой спешки, — сказал Моска, тем не менее быстро натягивая штаны и чулки, — мы их продержим за столом допоздна, вот увидите. У нас завтра нет репетиций.
В последний раз пригладив волосы и стряхнув рукою пыль с весьма поношенной одежды, Моска повел Казанову по узким улочкам за театром в комнату, которую сняли актеры, чтобы было где провести вместе время и поесть. Это было нечто вроде большого сарая — сходству с сараем способствовали балки на потолке и театральные декорации, составленные в одном из углов. Посредине стоял длинный стол, накрытый безукоризненно чистой скатертью и приготовленный для ужина; на столе, через равные промежутки, расставлены очень высокие, оплетенные соломой бутылки с вином, а искусно уложенные ветки плюща повторяли рисунок, который до сих пор можно увидеть на античных пилястрах. С потолка свисали две-три большие керосиновые лампы, копии древнеримских, и горели свечи, озарявшие мягким светом прозрачное стекло и яркую тосканскую посуду. Обстановка была богемная, почти крестьянская по убранству, и Казанове, больше привыкшему к такого рода компаниям, мгновенно пришлись по душе эти беспечные бродяги, которые по одному или по двое, по трое входили сейчас в комнату и маленькими группками рассаживались за столом. Двое официантов и широкозадая, полногрудая крестьянская девчонка зашныряли туда-сюда с тарелками, ложками и мисками с минестрой[77].
Моска окликнул двух девиц из труппы и представил им Казанову как «моего друга барона Казанову», тотчас шепнув ему, чтобы он не отказывался от титула, и доведя до его сведения, что обе девицы известны своим благорасположением к синьорам, которые достаточно с ними щедры. Казанова сразу понял намек и, принявшись разыгрывать из себя аристократа, прибывшего в город, совершенно очаровал «нимф» (как упорно именовал их Моска) своей веселостью и остроумием, которое фонтаном било из него, тем более что этот самый светский из бездельников уже не одну неделю жил tete-a-tete с Анриеттой. Страсть его теперь немного пошла на убыль, а возможность попировать в веселой компании весьма привлекала.
Это был праздничный вечер для труппы, и за первым блюдом последовали жареный козленок и жареные цыплята — перед актерами и их гостями поставили горы еды под восторженные взвизги «нимф». Получая удовольствие от этой простой компании, считавшей роскошью подобную еду, Казанова усиленно угощал девиц, передавал им овощи и хлеб и то и дело наполнял бокалы крепким красным вином. Вскоре голоса, ведшие любезную беседу, зазвучали громче и пронзительнее, лица раскраснелись, и зазвенел смех, соседи начали наступать соседкам на ножки, пожимать ручки, исподволь заглядывать в глубокий вырез платья. В самый разгар веселья Казанова почувствовал, как Моска толкнул его локтем в бок, и услышал:
— Наконец-то явилась наша Мариетта! Ну, не красавица?
«Нимфы», не желая слушать дифирамбы другой женщине, принялись оспаривать это суждение и обратились за поддержкой к любезному барону. Но он утратил всякую способность слышать их или отвечать им. Моска заметил, как отчаянно покраснел Казанова и глаза у него полезли из орбит при виде молодой, хорошо одетой женщины, которая грациозной походкой вошла в комнату и села на ближайший стул из полудюжины предложенных ей загудевшими поклонниками. А дело в том, что эта красивая и изящная — чего даже Казанова не мог отрицать — молодая актриса была не кем иным, как Мариеттой, на которой он собирался жениться в Чоггиа и которую считал — если вообще о ней думал — давно вернувшейся на праведную стезю и вышедшей замуж за какого-нибудь крепкого парня-фермера из числа издольщиков сенатора Брагадина.
Вот так незадача!
Мужчина, бесстрашно вступающий в новую любовную авантюру, часто бывает самым большим трусом, столкнувшись с былой любовью. К чести — или не к чести Казановы, уж как вам будет угодно, — он был часто рад возобновить старый роман через достаточно большой промежуток времени, от чего он становился чуть ли не новым, но сейчас Казанова готов был послать Мариетту ко всем чертям, несмотря на перемену к лучшему в ее манерах, судьбе и даже внешности, а также несмотря на то весьма лестное обстоятельство, что он первым, как выражаются критики, «открыл ее талант». Он с ужасом представил себе, что она может встретиться с Анриеттой, они разоткровенничаются, и чрезмерно эмоциональная и слишком романтичная Анриетта может снова сбежать от него. Не нуждайся Казанова в деньгах, которые обещал ему Моска, он бы за полминуты придумал какое-нибудь внезапное недомогание и испарился бы…
Но было уже слишком поздно: Мариетта увидела его и — силы небесные! — поднялась со стула в направилась к нему; вот она уже рядом!
— Да ведь это же, — объявила она компании голосом более теплым и сочным, чем прежде, хотя в нем еще и чувствовались следы деревенских интонаций, — это старый знакомый! — И к нему: — Вы что же, забыли Мариетту, Джакомо? — И, прежде чем он успел ответить, звонко, как родного, расцеловала в обе щеки и вернулась на свое место.
Теперь Казанова не мог незаметно улизнуть. Мариетта выставила его в дурацком свете, а он вынужден сидеть и терпеть. Моска и «нимфы» тут же обратились к нему с расспросами, и он сказал, что «немного знал» Мариетту (что было явным преуменьшением) в Чоггиа до ее замужества. А насчет подробностей адресовал их к самой даме, она же, смеясь, лишь парировала вопросы, долетавшие до нее сквозь гам, царивший за столом, где было уже серьезно воздано флягам с кьянти. «Нимфы» продолжали приставать к Казанове с расспросами и домыслами насчет его отношений с Мариеттой — иные были столь близки к истине, что он даже задавался зряшным вопросом, не хвасталась ли она перед ними. Время от времени он поглядывал на Мариетту через стол, где она сидела, а она ела, смеялась, болтала и принимала ухаживания четырех или пяти молодых флорентийцев с таким видом, будто привыкла всю жизнь быть предметом подобного внимания, тогда как всего два года тому назад пасла гусей в деревне.
Моску куда меньше, чем «нимф», интересовали отношения Мариетты с Казановой — собственно, ему не было никакого дела до их отношений. Его больше заботило то, чтобы поскорее очистили стол и можно было начать игру. Но веселье стояло такое, что о серьезной игре не могло быть и речи. Моска решил проблему, велев принести другой стол, для которого он отыскал полотнище старой фланели. Следующая трудность заключалась в том, что молодые люди с деньгами не желали садиться за стол без Мариетты, «нимф» и еще двух-трех молодых женщин, а ни одна из них не желала сдвинуться с места, пока не сдвинется Мариетта.
Моска объявил об этом своему союзнику с на редкость мрачным выражением лица, над чем Казанова в другое время от души посмеялся бы, но в данный момент он разделял огорчение Моски.
— Я так считаю, она не хочет нам подыграть из-за вас, — мрачно, осуждающим тоном произнес Моска.
— Из-за меня?! — Казанова попытался убедить себя, равно как и Моску, что это мысль совершенно бредовая.
— Да, из-за вас. Вы не проявили к ней достаточного внимания или что-то еще не так сделали, когда она узнала вас, — раздраженно заметил Моска. — Даже если она всего лишь случайная знакомая — какая разница? Вам следовало быть с ней поприветливее — она ведь, по сути дела, всем заправляет в труппе. К тому же, черт подери, не такая она и дурнушка.
— Я и не говорил, что она дурнушка, — возразил Казанова.
— Ну а ведете вы себя так, будто она и есть дурнушка. Мы сможем начать, только если вы будете с ней поприветливей и уговорите ее перейти за наш стол.
— Я? — Казанове эта ситуация казалась положительно нереальной.