— Да какая разница? — повысил голос Джеймс.
— Большая, — заявила Минди. — На карту поставлена моя репутация и имидж. Я не такая, как ты, Джеймс. Когда меня оскорбляют, я не отсиживаюсь в уголке, а чтонибудь делаю!
— Что тут можно сделать? — посмотрел на супругу он.
— Я добьюсь, чтобы этого типа уволили.
Джеймс лишь презрительно хмыкнул в ответ.
— Ты просто не в курсе, что все сайты принадлежат какимто корпорациям, — горячилась Минди. — Или скоро будут принадлежать. А у меня есть связи в этом мире. Я не позволю называть меня «корпоративной медиашлюхой». Нет, я должна включить Моцарта.
С недавних пор Минди находила музыку Моцарта успокаивающей — еще один признак приближающейся старости, считала она.
Удалившись в свой кабинет — в соседнюю комнату, из груды дисков Минди выбрала «Волшебную флейту». При звуках увертюры — рокот огромных барабанов и пение гобоев, а потом нежные звуки струнных — ей на секунду стало легче. Но тут же она невольно взглянула на свой монитор — на рабочем столе фотография Сэма, наряженного динозавром на Хэллоуин, — сыну тогда было три года, и он обожал динозавров. Минди отвернулась, но компьютер будто притягивал ее. Snarker бросил ей вызов. Она открыла вебсайт и перечитала статью.
— Минди, — укоризненно произнес Джеймс, входя в комнату. — Чем ты занимаешься?
— Работаю.
— Неправда. Ты сидишь и читаешь о себе. — И он разразился тирадой: — Настоящий невроз третьего тысячелетия! Это уже не просто эгоцентризм, это какаято зависимость от собственной особы! Вот поэтому, — он сбился на скороговорку, — вот поэтому я написал книгу о Дэвиде Бушнелле.
— Да? — рассеянно отозвалась Минди.
— Дэвид Бушнелл думал не только о себе, — говорил Джеймс, присаживаясь на диван. О своих романах он мог распространяться часами. — В отличие от подонков, заполонивших мир, всех этих публицистов, брокеров, адвокатов, которые так и пытаются заработать лишний доллар за счет других…
Минди смотрела на мужа, не понимая, к чему он ведет, и решила сменить тему, вновь переключив разговор на себя.
— Я не могу это так оставить, — перебила она. — Как они посмели?! Почему я? Почему именно меня надо было выставить на посмешище?
И снова Джеймс отметил, что Минди не хочет говорить о его книге. Обычно он не настаивал, но сегодня ему не хотелось щадить чувства супруги. Поднявшись, он небрежной рукой развалил груду компактдисков.
— А почему над тобой нельзя смеяться? — спросил он, рассматривая «Лучшие хиты “Роллинг стоунз”», где значился неизвестный ему «Маленький мамин помощник». Взять послушать, что ли…
— Что?!
— Потому что ты особенная и лучше других? — небрежно спросил Джеймс.
— Но меня чудовищно унизили, меня это задевает, — повысила голос Минди, испепеляя мужа взглядом.
— Неужели за двадцать лет работы журналистом ты не задела чьихто чувств?
— Потвоему, это мне такое воздаяние? — уточнила Минди.
— А что, вполне может быть. Законы кармы.
Минди насмешливо фыркнула:
— Скорее, нынешняя молодежь испорченна, завистлива и никого не уважает! Что я им сделала?
— Тебя можно отнести к разряду людей, чегото достигших в жизни. По крайней мере многим так кажется, — ответил Джеймс. — Ты что, до сих пор не поняла, Минди? Мы давно стали частью истеблишмента. — Сделав паузу, он направил на супругу указательный палец и добавил: — Мы. Ты и я. Так называемые взрослые люди. Те, кого молодежи положено ниспровергать. В двадцать лет мы были точно такими же.
— Ничего подобного!
— Помнишь очерки, которые ты писала о том миллиардере? Ты еще издевалась над его руками? «Короткопалый парвеню» — так ты его пригвоздила?
— Это не одно и то же!
— Да то же, Минди, то же. Тебе кажется, что другое, поскольку те статьи писала ты. Всякий раз, припечатывая очередную жертву, ты говорила: «Так им и надо, они разбогатели, значит, они козлы и негодяи». Все считали тебя очень умной, ты грелась в лучах всеобщего внимания. Это же самый простой способ засветиться, Минди, — высмеивать лучших. Облей грязью известных людей — и попадешь в фокус их славы. Так просто, даже примитивно.
По мнению Джеймса, любой нормальный человек был бы уничтожен подобной тирадой. Но только не Минди.
— А ты, значит, в белом фраке?
— Ну, такого, как ты, я никогда не делал.
— Нет, Джеймс, — возразила Минди, — тебе просто не приходилось этого делать. Ты мужчина. Ты писал нескончаемые длинные статьи о… гольфе. На создание одной уходил целый год, кажется? А я работала, Джеймс. Приносила в семью деньги. Это было моей работой!
— Правильно, — согласился он. — А теперь такая же работа у этих сосунков.
— Браво, Джеймс! — сказала Минди. — Я просила тебя о поддержке, а ты на меня ополчился. На свою родную жену! И ты, Джеймс!
— Я хочу, чтобы ты увидела ситуацию в целом, — возразил Гуч. — Как ты не понимаешь, сегодняшняя молодежь — это мы два десятка лет назад! Они еще не знают, что через двадцать лет проснутся и поймут: они стали нами, хотя никак этого не ожидали! О, сейчас они запротестуют, будут кричать, что с ними этого никогда не случится, что они пробьются, не изменив себе, не превратятся в уставших посредственностей, апатичных пессимистов. Но жизнь их не спросит. И тогда они поймут, что превратились в таких, как мы. И это будет их наказанием.
Минди вытянула вперед длинную прядь и принялась внимательно ее рассматривать.
— К чему ты всетаки клонишь? Тебе кажется, с нами чтото не так?
Но Джеймс уже выдохся. Он тяжело опустился на диван.
— Не знаю, — буркнул он.
— Что случилось? — раздался мальчишеский голос. Минди и Джеймс обернулись. В дверях стоял Сэм. Ни отец, ни мать не слышали, как он вошел в квартиру.
— Мы разговариваем, — ответила Минди.
— О чем?
— Про твою маму написали в Snarker, — сказал Джеймс.
— Я в курсе, — пожал плечами Сэм.
— Сядь, — сказал Джеймс. — Что ты чувствуешь в связи с этим?
— Ничего, — ответил мальчик.
— Ты не чувствуешь себя… травмированным?