- Не знаю, - покачал головой Жора. - По виду, тарелочки точно такие, как и в прошлый раз. Наверное, писать нужно снова для того, чтобы было что читать. Это в моём аттракционе с Чрево важно, чтобы повторялось одно и то же, хоть и сто лет. Или у Сандро: если не одно и то же - то и смысла в номере нет. Этот номер, чем он старше, тем в нём смысла больше. Я не говорю, конечно, про номера в программе Большого цирка, там другое... А проза нужна всегда новая.
- Не знаю, - покачал головой и я, - вот я сто раз уже читал Робинзона, и теперь с каждым разом он всё лучше. Или вот Мифы Греции.
- Может быть, - сказал Жора, - тебе виднее. А по мне номер - это твёрдый предмет, а проза - бесплотные мечты. Или почти бесплотные, у них такая туманная плоть, что... Плоть мечт... нет, тут во множественном числе не скажешь.
- Dreams, - подсказал я. - Потому образованные люди и выражаются на других языках, из-за таких трудностей в русском.
- Это тебе ещё виднее, - надул губы Жора. - А только мне во Франции ничем не помог французский. Меня совсем перестали понимать.
- Как это, плоть дримс? - спросил Ив. - Нет, так ещё трудней.
- Наверное, body of dreams, - посоветовал я. - А может, в этом случае надо выразиться по-немецки, как советует папа.
- Нет-нет, и так уже хорошо, - повеселел Жора, - не надо немецкого. Помню, немцы как что скажут - так всё уж слишком понятно. Смысл, как тарелочка на ладони: кому выстрел, кому печь, каждому своё. И никому: пошёл вон, всё сгодится в хозяйстве. Кому ж он нужен, такой смысл? А вот у тебя получилось совсем непонятно, так что ищи там какой хочешь смысл. И из-за этого у тебя понятно всё. Это здорово, знаешь, я точно так и стараюсь писать прозу! Чтоб её на ладонь не поймали, чтоб неизвестно было, за что её сжигать...
- За что её печатать, - поправил Ив.
- Да, меня не печатают... - признал Жора. - И известно, за что: за мой талант. Печатают тех, кто плохо, или вовсе ничего не пишет.
- И меня тоже не печатают! - подскочил я, и милосердно добавил: - И... и Ива тоже, хотя он ничего и не пишет.
- Между прочим, я тоже имею отношение к литературе, - сказал Ив. - Как известно, и я потомок Ганнибала, только по другой линии. Не думайте, это я по прямой, а Пушкин как раз по кривой.
- Ты по ракообразной, - возразил Жора. - И доказываешь это часто, постоянно становясь на карачки, раком. В твоём номере это ключевая поза.
- Эта поза называется партер, - объяснил Ив. - И потому она ключевая, не то, что твоя: на галёрке в сундуке. А линия у меня прямая, все негры в нашей стране - потомки Ганнибала, и мой папа тоже. Сравни твою рожу с моей, и ты сам заткнёшься, без моей помощи. Не знаю, кто там у тебя был папа, а у негра папа известен: негр, и тут сомнений быть не может.
- У негра известная папа, - поправил Жора.
- И у негры известный мама, - кивнул Ив. - А также известные дедушка и бабушка.
- А моя известная дедушка говорит, - вставил я, - что сходство передаётся через голову поколения. Так что папа-мама могут быть вовсе не причём.
- Тем более, - обрадовался Ив, - значит, от моей прадедушки Пушкина через голову всех поколений я и получил литературный талант. И все необходимые знания впридачу, потому мне и было так скучно на уроках в детдоме. Кроме того, я ведь получил и его рожу, тоже ведь был урод, каких мало. Но ему не приходилось качать в детдоме мышцы, чтобы отстоять право на существование в том виде, в каком уж уродился, как довелось мне. Потому что ему можно было стрелять из пистолета, а мне почему-то нельзя! О... а не прадедушка ли Пушкин, только по другой линии, нашего друга Сандро?
- Да, - подтвердил я, - моя папа приблизительно так и говорит. И Ю тоже, только про мышцы. Он тоже качал мышцы, только не в детдоме, а в эвакуации.
- Это одно и то же. Ну, и что ты узнала от своей прадедушки Пушкина не о мышцах, негра, а о литературе? - ревниво спросил Жора.
- Что в ней самое главное то, что непонятно, - охотно сообщил Ив.
- А я тебе говорю, что самое главное в ней то, что непонятно - что именно не понятно! - возразил Жора.
- Мой друг, - положил руку на сердце Ив, - ты великий продолжатель великого дела. Я счастлив, что живу в одно время с тобой.
- В одну эпоху, - выпятил грудь Жора.
- В одном году, - добавил я, - в тысяча девятьсот пятьдесят втором.
Ив подставил ладонь, и мы с Жорой вложили в неё свои руки. И Ив крепко сжал их.
- Аудиенция окончена, аудиенция окончена, - церемонно провозгласил Жора, кланяясь нам в обе стороны. - Кончена официальная часть, переходим к водным... вольным процедурам. Теперь ты должен, за компанию, прочитать и своё литературное произведение, Ив. Давай хоть то самое... Ты ведь, к сожалению, не так плодовит, как твоя прадедушка. Плодовитости он тебе не передала через головы поколений.
- Она передавал, - вздохнул Ив. - Да эти поколения как раз по пути и расхватали.
- Так ты тоже пишешь! - воскликнул я.
- Я написал только одно произведение, - признался Ив, - только одно. Но дорогое сердцу, ибо оно и написано там, в сердце, а не на паршивой бумаге. Закономерно, что оно написано кровью, а не чернилами. Именно так писать и завещано нам... через головы поколений, малыши. Ишь ты - смысл-смысл, ритм-ритм! Непонятно-понятно! А на самом деле всё просто и понятно: сердце бьётся - вот вам и ритм, кровь льётся - вот и смысл. Именно так и написано моё сочинение, про папу.
- Глава первая, - шепнул я. - Я люблю Па.
- Папа был простой фермер, и приехал сюда со своей далёкой родины...
- Эфиопии, - подсказал я.
- Почему Эфиопии? - удивился Ив. - Из Нового Света. Эфиопия это его прародина.
- И брат Ди в Америке, - удивился и я, - Борис. Может, они друг друга знают?
- Знали, - поправил Ив. - Но на том свете действительно все друг друга знают, как в вашей части города.
- А говорят, - вмешался Жора, - что в мире ином друг друга они не узнают.
- Кто говорит-то? - презрительно спросил Ив.
- Шекспир, что ли... - сказал Жора.
- Не знаю, - усомнился я, - я Шекспира читал.
- Вот и заткнитесь, - велел Ив, - если не знаете. Мой папа приехал сюда строить колхоз.
- А что, нельзя было строить его на родине? - спросил я. - Почему именно сюда?
- Или на прародине? - поддержал меня Жора.
- Там было нельзя, - отрезал Ив. - Некоторые, конечно, ехали тогда строить колхозы в Германию, а другие некоторые - в Палестину, но это были белые, а мой папа чёрный, вот он и приехал сюда...
- Один? Строить целый колхоз? - изумился Жора. - Он у тебя был, наверное, очень большой и очень чёрный человек.
- Их было сто, - каменным голосом сказал Ив, - чёрных и, чтобы вы теперь не придирались, немного белых людей. И никто из них не...
- ... заметил, что корабль уже отчалил, - вставил я.
- ... что по пути кто-то умер, а кто-то потерялся. В конце пути папа остался один. И тогда ему пришлось, вместо колхоза, пойти на манеж. Он стал чемпионом манежа, но однажды, когда неудачно приземлился после броска...
- Значит, не он бросал, а его бросали, - заметил Жора. - Кто же способен бросить самого чемпиона?