Сергей проснулся от холода. Уже совсем рассвело. Вся его одежда была покрыта утренней росой. Спина затекла и ныла. Спохватившись, он посмотрел в сторону куста, за которым ночью прятался Алексей — там было пусто.
«Если бы все было нормально, то Леха бы разбудил меня, — рассуждал Сергей, — значит, не все было нормально. А я, как последний идиот, заснул! — корил себя Сережа, — я предатель, сволочь последняя, трус несчастный! Лехе, может быть, нужна была моя помощь, он может…, да его, может, уже в живых нет!» Вскочив на ноги и, превозмогая боль во всем затекшем за ночь теле, Сергей подбежал к кусту. На примятой траве лежали часы брата, почему-то, с застегнутым браслетом. Сережа наклонился и поднял их. На электронном табло мигали цифры: 03.15. Сергей нажал кнопку сброса, но изменений не произошло. Тогда он начал нажимать на все имеющиеся кнопки, то вместе, то по отдельности, но часы не реагировали ни на что и упрямо показывали то же самое. В душе что-то заныло от недоброго предчувствия, комок подкатил к горлу. Сережа, не в силах справиться со своими эмоциями, заплакал, причитая при этом: «Братик мой миленький, на кого ж ты меня оставил? Я же не хотел, я же не специально! Что же я теперь родителям скажу? Не уберег, не углядел! Что же мне теперь делать?»
Причитая и плача, Сергей неровной походкой направился к дому бабки Стефы. Старушка бодро гремела посудой на кухне, ничего не подозревая. Увидев Сергея, она охнула и присела на табурет.
— Ой, божечки! Сыночек, да что же с тобой сделалося?
— Беда, бабуля, беда! — ревел Серегей, — с этим вашим колодцем…
— Свят, свят! — перекретидась бабуся, — да ты, никак, ночью к колодцу ходил?
— Ой, бяда, ой бяда, — начала подвывать и она.
— Леха, брат, пропал! — выл во весь голос Сергей.
Бабка перестала подвывать и уставилась недоуменно на Серегея.
— Да, як же ен пропал, ен же спит. Я еще ранком заглянула, тебя няма, а ен сабе спит. Ты пойди погляди.
Сергей рванулся в комнату. На кровати мирно спал Леха.
— Ну, гад! Я тут места себе не нахожу, а он даже не разбудил меня. А вдруг я простужусь, а вдруг меня радикулит хватит? А вдруг я атипичную пневмонию подхвачу и умру во цвете, так сказать, своих молодых лет. Ну, ты гад, Леха! — взревел Сергей и бросился на брата. Оседлав его верхам на кровати, Сергей схватил Леху за плечи, желая, видимо, для начала, встряхнуть его как следует, а уж потом серьезно, по-мужски, разобраться и призвать к ответу. Но вдруг, Сергей почувствовал, что тело брата холодно как лед. Оно показалось ему давно не живым, твердым и не податливым. Дыхания не было. Сергей сорвал одеяло и прижался ухом к груди брата, попутно заметив, что тот полностью одет и даже обут. Из груди Алексея не доносилось ни звука. Сергея начала бить мелкая дрожь. Потеряв полностью ощущение реальности, убитый своим горем, он начал выкрикивать что-то нечленораздельное. Вновь схватил брата за плечи и стал, изо всех сил, трясти его, потом начал хлестать его по щекам, обливая горючими слезами. Бабка Стефа упала на колени перед образами и неистово молилась, прерывая свою молитву рыданиями.
Леха открыл глаза и, тут же, все запрыгало, заплясало вокруг. Он увидел перед собой зареванное лицо брата с обезумевшими глазами, который зачем-то, изо всех сил, тряс его и лупил такие пощечины, от которых, казалось, вот-вот вылетят глаза.
— Я тебе что, груша боксерская? — справедливо возмутился Алексей, — все лицо мне избил и соплями измазал!
— Сергей на мгновение остановился, не осознав до конца сути происходящего, а поняв, наконец, взревел пуще прежнего, но с оптимизмом: — Лешка, брат, живой, сволочь!
Затем Сергей заключил его в свои объятия, чем, еще раз, чуть не нанес ему травму.
— Да перестань ты жмакать меня! — возмутился Алексей, — дай хоть в себя прийти.
Сергей отпустил брата и затараторил: — А я уж подумал, все, кранты, ты ластики склеил, а меня одного, сиротинушку, бросил. А ты, родненький, живой оказался. Да что ж с тобой стряслось, братишка, что вообще стряслось этой ночью? — закончил вопросом свою тираду Сережа.
— Стряслось, ой стряслось! — начал Леха, — такое стряслось, что не в сказке сказать, ни пером, как говорится… вот.
— Так рассказывай, не томи, — потребовал Сергей.
Леха пытался вспомнить все, что с ним произошло, но, как ни старался, ничего вспомнить так и не смог.
— Что-то со мной, было, — морщился он, — но что, не помню. Знаю одно — то, что со мной произошло, это настолько важно, насколько вообще может быть что-то важно на этой земле.
— Ладно тебе, — Сергей еще не отошел от радости, и даже счастья, — вспомнишь, может, потом. Так часто бывает. Потеряешь сознание и все, провал, а потом, бывает, вспоминается.
— Да я его, сознание, как бы и не терял, — задумался Леха, — такое ощущение, что я где-то побывал, что со мной произошло что-то очень важное, но где был, и что произошло, хоть убей, не вспомню. Но факт остается фактом — там я видел нечто, что в рамки обычного понимания не вписывается.
— Да ладно тебе! — опять повторил Сергей, — подумаешь, крутизна какая, не вписывается у него. А у меня так вписалось, что чуть не описалось, — сморозил он каламбур.
Бабка Стефа, молившаяся изначально, видимо, за упокой, увидев такой поворот событий, стала молиться теперь за здравие. Она, стоя на коленях, неистово крестилась, что-то бормоча, и била поклоны.
— Бабуля! — обратились к ней братья в один голос, — а не поведаете ли вы уважаемому собранию, — продолжал Леха, — что это у вас тут, по ночам, делается? Что это у вас тут за дяденька, глазастый такой, каждую ночь за водой ходит, да на честных людей, так нехорошо, зыркает?
Ой, хлопчики, бяда! — запричитала старушка, — у нас на веске, зауседы, ночью никто из хат не выходил. Так повелося с незапамятных времен. Люди казали, что той Николай, каждую ночь, по воду ходит. А кто яму встретится на пути, той сразу и помре. А кто на ночь дверь в хату замкне, то Николай обидится и хату испепелит, и всех в ней погубит.
— А зимой что, тоже двери настежь? — спросил Сергей.
— Не, зачиняем, али не запираем.
— Так значит, этот самый Николай жив! — сделал заключение Леха, — а где он обитает, бабуля, адресок, случайно, не подскажете?
— Про тое, хлопцы, я не ведаю, а только люди говорили, что он днем где-то, как бы, летает, а ночью, вон, ходит. И как это ты, Алеша, живым остался, никак не зразумею. Не повинен был застаться.
— Тут, видимо, есть какая-то взаимосвязь, между тем, что я пил из того колодца и тем, что со мной потом произошло.
— Ой, бяда, бяда! — вновь запричитала бабуля, — сколько тут людей жило, али, никто из того колодезя воды николи не пил.
— А я, вот, выпил, и ничего, — гордо произнес Алексей.
— Да, мы с братом такие, — поддержал его Сергей, — нам даже море бывает по колено, ну не в том, конечно, смысле.
— Ты бы помолчал, — Леха встал с кровати, потягиваясь, — профукал ночью брата. Ведь это ж надо, на посту заснул! За сон на службе знаешь, что бывает?
— Да ладно тебе, Леха, — виновато оправдывался Сергей, — сам не знаю, как это вышло. Словно кто-то тумблер выключил, щелк — и все, полный аут, отключка, мне даже сны не снились.
— Ну, вы видели этого орла? Сны ему не снились. Надо было еще этого Николая попросить, чтобы он тебе колыбельную песенку спел, типа: «Спи, вурдалачек, усни, фары свои погаси…» — издевался Леха, на мотив известной колыбельной.
— Братик, ну прости, ну прости, плиз, плиз, плиз! — вновь затараторил Сергей, — я уж по тебе так убивался, так плакал, и злился на тебя, и смеялся, и каких только чувств к тебе не испытывал. А все из-за горячей братской любви.
— Ладно, джуниор, стихни, проехали, — отмахнулся Алеша.
— Бабушка, а что это за знак бесконечности, вы не слыхали, часом? — обратился Алексей к бабке Стефе.
— Не, не чула, не ведаю, а скуль ты то взял?
— Да так, ниоткуда, просто спросил.
Ой, божечки, да что ж это я? — встрепенулась бабуся, — вы, чай, голодные, зараз я поести зроблю, — и умчалась на кухню.
— Да, проглотить чего-нибудь бы не мешало, — сглотнув слюну, мечтательно подтвердил Сережа.
Алексей прервал его мечтания: — Надо как-то эту историю до конца доводить. Уж больно все это интересно. Мне просто не терпится все проверить. Есть ряд совершенно конкретных вопросов, на которые хотелось бы получить исчерпывающие ответы.
— Ну, и какие же это вопросы? — поинтересовался Сергей.
— А вопросы такие: — первый — кто такой этот дядька страшный?; — второй — что это за колодец странный и что в нем за водица такая интересная?; — третий — что это за книга, о чем в ней написано и, в конце концов, что это за карта, или схема, или план, и какая между всем этим может быть взаимосвязь? Ну и самый главный вопрос — что мы в итоге за это получим?
— Десять лет расстрела, вечные адские муки и большой, пламенный привет от родителей, а особенно от папы. Выбирай, что тебе больше по душе, — иронизировал Сергей.
— Уж лучше расстрел или муки, — вздохнул Алексей.
— Ну да ладно, это подождет, это не срочно. Нам нужен толковый план действий. Думаю, нам нужно разделиться. Вернее, сначала объединиться, а уж потом разделиться, а потом опять объединиться.
— Я в восхищении! Ваш план просто гениален! — Сергей принял картинную позу, — он настолько гениален, что я сразу и не понял, что это вообще план. И сколько раз на дню мы будем объединяться и разъединяться, позвольте спросить? И что нам это даст, каким образом приблизит к разгадке этой страшной тайны?
— Что за привычка перебивать, не дослушав до конца! — Возмутился Алексей.
— Сначала, сопрем книгу из музея. Потом соберем все вещдоки, и я с ними смотаюсь в Минск, попытаюсь все это научно обосновать. Ты останешься здесь и будешь обозначать присутствие здравого смысла в этой, погрязшей в суевериях, глуши.
— Да как же я тут останусь? — Заволновался Сергей, — а вдруг этот дядька глазастый меня по ночам донимать начнет? А вдруг он меня заставит коромысло ему таскать и похлебку из человечины варить? Он, может, упырь какой, кровосос, извращенец! А вдруг бабка с ним за одно? Я ж с ума сойду!
— Да, не боец, не боец, — укорил его Леха, — с таким в разведку не пойдешь. С таким даже провиант для войск добывать страшно. Бабка, та всю жизнь тут прожила, и ничего. Носится себе по дому, как угорелая. Сколько ей лет интересно? Я бы и то замучился. А он, каратист-айкидист, предрассудков испугался. Кому ты нужен?
— Ладно, ладно, — отмахнулся Сергей, — подумаешь, порассуждал слегка. Хорошо, останусь, обозначу присутствие здравого смысла.
— Тогда определяемся так, — Леха стал сосредоточенным, — выйдем сегодня, как только стемнеет. До деревни километров пять будет. Час туда, час обратно, ну и там час, полтора. Музей ночью никто не охраняет, думаю, все пройдет как по маслу. Замок там хиленький, окна без решеток, сигнализации нет. Бывает, что и форточки на ночь не закрывают, проветривают. Вернемся и спать, чтобы алиби было. Это ведь статья, друг мой, кража со взломом.
— Слушай, — мотнул головой Сергей, — а нельзя ли нам туда днем зайти, под видом посетителей? Потихоньку книжку бы и подтырили.
— Оно, конечно, можно и днем, только какие там сейчас посетители? Уборочная, сам понимаешь. Заметут нас, как пить дать заметут. Даже если нам удастся незаметно книгу стянуть, потом-то пропажа все равно обнаружится. И вот тогда вся деревня наш словесный портрет участковому составлять поможет. У нас под ногами будет гореть земля. Попадем в розыск и все, конец богатству и славе.
— Слушай, Леха! А может, ну их всех в баню, а? Поедем домой, отдохнем, оттянемся. Пусть эти упыри, да лешие сами разбираются.
— Да ты что!? — Набросился Алексей на брата, — да как у тебя язык повернулся? Мы, может быть, на пороге важного открытия стоим. Нам, может быть, Нобелевскую премию за это дадут!
— Нобелевскую премию ему дадут, — ворчал себе под нос Сережа, — смотри, чтобы тебе звание героя не присвоили, посмертно.
— Нет, ты все-таки законченный пессимист, братан. Все у тебя в мрачном свете. Веселее, боец, дойдем до Берлина! Короче, сейчас обедаем (или завтракаем?), потом спим, потом идем на дело. С собой ничего не берем, только самое необходимое.
— Знаки различия, награды, документы сдать, идем в разведку! — Торжественно произнес Сергей.
— Ладно, разведчик сонный, иди уже обедать, — вставая, дружески потрепал брата по затылку Леха.