Вечером Фиона занималась только детьми. Она собрала их вокруг себя, и они вместе рассматривали книгу Гамиша.
— Правда, замечательные рисунки?— восхищалась Элизабет. — Вот бы здорово научиться так рисовать.
Фиона глядела на наброски глазами давно прошедших дней, когда она была любима и счастлива.
— Матти прирожденная художница, — выдавила она. — Она была совсем маленькой, а уже могла передать сходство двумя штрихами мелка.
— Она это рисовала в Африке? — спросил Уильям, ткнув пальцем в одного из зверьков на скалах.
— Да, мы были там года два.
— Она сейчас там?
Да, подумала Фиона, с Ианом, но вслух произнесла:
— Она теперь там постоянно живет.
— Она близкая подруга вашего брата?
— Да, мы все росли вместе. Гамиш, Матти, я и человек, за которого Матти вышла замуж. Матти сирота. Мой папа отправил ее в художественную школу, а Матти расплачивалась за это, иллюстрируя книги Гамиша. Она рисовала все время. Иногда она присылала письма сплошь из рисунков.
— Вот это здорово, — воскликнула Элизабет. — Покажите нам ее письмо, когда она напишет, ладно?
— Мы больше не общаемся, — быстро проговорила Фиона.
— Не общаетесь? — удивилась Виктория. — Как же так? Вы же были как сестры!
— Люди нередко перестают общаться после того, как выходят замуж и начинают новую жизнь. Я думаю... может, она занята. Вот и все.
Она подняла голову и, увидев внимательный взгляд Эдварда, поспешно отвела глаза.
Ночью Фиона не могла уснуть. Неужели нет никакой возможности преодолеть такое отношение Эдварда? От этого ей захотелось домой, на родину, а еще больше — с невероятной силой — в объятия Иана. Было бесполезно пытаться заснуть. Фиона встала, зажгла лампу. Она пыталась читать, но в комнате стоял адский холод, а грелка совсем остыла. Она подумала о теплой кухне, где всегда горел фитиль керосинки. Хорошо бы чего-нибудь горяченького — молока и немного мускатного ореха. Взяв лампу, она на цыпочках вышла в коридор, тихонько повернула дверную ручку — не хотелось будить домашних. Ей всего-то и надо — пристроиться в одном из этих уютных кресел и почитать немного, пока не сморит сон. Она открыла дверь в кухню. Там было светло. Она сделала пару шагов и остолбенела. За круглым столиком перед камином сидел Эдвард. Он сидел лицом к двери. В руках у него было ружье, которое он внимательно изучал, на лице застыло выражение отчаяния.
— Эдвард, — резко проговорила Фиона. — Что вы здесь делаете в такое время да еще с ружьем?
Он глянул на нее сердито, но не виновато; и тут же, видя ее обеспокоенность, улыбнулся снисходительной улыбкой.
— О, вы решили, что я подумываю о самоубийстве, мисс Макдоналд. Нет, нет, это не в моем духе.
— Но для чего вы его взяли? — мягко спросила она.
— Я... я снова рассматривал ружье Роберта. Ума не приложу, как это могло случиться.
Фиона стояла в старом махровом халате отца и смотрела на ружье.
— Но должна же быть причина. Скажем, не был поставлен предохранитель?
— Все может быть, но это так не похоже на Роберта. У нас это в крови — от отца и деда: прежде чем перелезать через изгородь, проверь предохранитель на ружье. Если б с ружьем было что-то не в порядке, мне легче было бы примириться со случившимся.
Фиона пододвинула кресло и села, опершись локтями о крышку стола и положив подбородок на ладони.
— То есть если никаких неисправностей нет, значит, остается одно: предохранитель.
Эдвард оторвался от ружья и посмотрел ей в глаза, и Фиона прочитала ответ в его глазах.
— Нет, Эдвард, — от всего сердца воскликнула она. — Вы... вы боитесь, что Роберт убил себя сам?
Эдвард глубоко вздохнул и тихо сказал:
— Да.
— Но почему? Можно еще понять, если б это случилось сразу после гибели Рангимарие. Боль потери. Но ведь прошло столько времени.
— Он лишился последней опоры, — задумчиво проговорил Эдвард. — Флер бросила его. Может, это было последней каплей.
Фиона задумалась.
— Но Флер уже уехала. Ведь она была в Эдинбурге. Почему же он ждал, а не сделал это сразу после ее отъезда? Тем более зная, что здесь дети и он им нужен?
— Он не знал, что она уехала навсегда. Он отправил ее в круиз, надеясь, что она вернется и все встанет на свои места.
— Почему же в таком случае вы считаете...
— В тот вечер в «Кошке в загуле» Флер сказала мне, что только что отправила авиапочтой письмо Роберту, где сообщила, что не вернется. Что она уходит к другому. Я так никогда это письмо и не видел. Скорее всего, он сжег его, а потом пошел и застрелился, и сделал это около изгороди, чтоб никто не догадался.
— К другому? Но почему она это сказала вам, Эдвард?
Она прочитала ответ в его глазах; в них стояла боль.
— Потому что этим другим был я.
Прежде чем она успела что-либо сказать, он поспешно проговорил:
— Это была неправда, Фиона. Она только хотела, чтоб все так было. Я, конечно, знал о ее чувствах ко мне, но я объяснял это вздорностью. Кроме Роберта, я был единственным мужчиной в «Бель Ноуз». А она жить без мужчин не могла. Я все время старался быть на строительстве, хотя страшно беспокоился за всех: и за детей, и за Труди, и за Роберта. Потом я уехал в Европу. Флер разыскала мой адрес, нашла меня в Эдинбурге и попросила встретиться с ней в этой самой «Кошке в загуле». По всей видимости, она считала, что, если объяснение состоится в людном месте, я не стану устраивать сцену. Она говорила, что Роберт совсем ее не понимает, что она знает, как благородно я поступаю ради нее, живя вне дома, а теперь уехав в Англию. Она даже договорилась до того, что нас, мол, связывает настоящая любовь — можете себе представить подобную ахинею? А когда я спросил, что она такое несет, — Фиона увидела, как челюсти его сжались, — она и призналась, что уже написала Роберту, что ни один из нас не вернется. Роберт вполне мог ей поверить. Дня за два до этого я сообщил ему, что получил соблазнительное приглашение от одной крупной компании в Великобритании. Не то чтобы я принял его, но я не сказал определенно, что отказываюсь. Он мог получить мое письмо одновременно с письмом Флер. Сопоставив то и другое...
Фиона кивала с отсутствующим видом. Она размышляла о том, мог или не мог Роберт Кэмпбелл застрелиться. Потом встала с кресла, затянула потуже пояс халата и сказала:
— Я сделаю что-нибудь горяченькое. Я, собственно, для этого сюда пришла.
Эдвард пошел к камину вместе с ней:
— Чайник поет. Я сделаю чай. Можем съесть ваши лепешки.
Было что-то нереальное в том, что оба сидели у огня в столь поздний час, вооружившись длинными вилками для тостов, глядя в огонь на подрумянивающиеся лепешки, выхватывали их с пылу с жару, мазали маслом и ели.
— Это ведь мужской халат? — спросил Эдвард.
— Да. Папин, — с улыбкой кивнула Фиона. — Я не могу с ним расстаться. Когда мне плохо, я всегда надеваю его. Будто он рядом... — Она сунула руку в карман, вытащила горстку табака, растерла его пальцами, высыпала обратно в карман и с удовольствием понюхала пальцы. — Папа не выпускал изо рта трубку. Разве что в церкви во время службы.
— Вам было плохо?
Она молча посмотрела на него, и он спросил:
— Отчего?
Она почувствовала, как кровь прихлынула к лицу, и потупилась.
— Я, кажется, догадываюсь. Дети вас замучили вечером расспросами о Матти. Этот ваш Иан на ней женился?
Фиона не ответила. Неожиданно Эдвард взял ее за руку и легонько сжал тонкие пальцы.
— Бедная маленькая Фиона, — проговорил он. — У всех у нас свои раны, правда? Даже если произошедшее и ваших собственных рук дело, сердце от этого ноет не меньше. Но вообще это ужасно — потерять жениха и лучшую подругу сразу. Вам, должно быть, очень одиноко. Странно, что вы не поехали к брату.
Их взгляды встретились.
— Ах, простите. Он же в Африке. А Матти иллюстрирует его книги.
Она кивнула:
— Они совсем недалеко от того места, где Гамиш.
— В таком случае понятно, почему вы решили уехать куда глаза глядят. Порой дорого приходится платить за минуты слабости.
Фиона поймала себя на мысли, что ей ужасно хотелось бы рассказать Эдварду всю правду. Но как он отреагирует? А что, если...
В этот момент дверь открылась и вошла мисс Трудингтон. Ее жиденькие волосы были заплетены в две косички, на ней был невообразимый капот доисторических времен из потертого шелка с невероятными драконами, под ним розовая фланелевая ночная рубашка, а на вороте рубашки замысловатые кружева, достойные занять место на выставке рукоделий. Она направилась к ним, останавливаясь по пути, чтобы опереться на что-нибудь.
— Я услышала голоса и решила, что кто-нибудь из детей заболел.
Фиона подумала, что Эдвард ее сейчас выставит, но тот мягко успокоил бывшую гувернантку:
— Нет Труди, это у мисс Макдоналд бессонница. Она пришла выпить чего-нибудь горячего и тут наткнулась на меня. Вот мы и решили вместе выпить чайку. Не присоединитесь?
После чая они отвели старушку в ее спальню. Эдвард тихонько закрыл дверь:
— Очень удачно, что на вас такой немыслимый наряд. Будь это нечто игривое и женственное, она выпучила бы глаза. Хотя уж не знаю, как это случилось, но она, кажется, держит вас за образец добродетели.
Фиона вся сжалась.
— Надо полагать, что я должна быть вам признательна, мистер Кэмпбелл, за то, что вы не разубедили ее в этом. — Теперь она была рада, что не поддалась своему порыву.
Удивительно, как крепко она заснула, вернувшись к себе, и, хотя или, вернее, несмотря на то, что будильник прозвенел ни свет ни заря и впереди ждал непочатый край дел, встала бодрая и свежая. По воскресеньям все в доме спали дольше, так что не стоило их беспокоить. Быстро натянув бриджи, она прокралась в комнату девочек и осторожно разбудила Викторию. Девочка открыла глаза, выскользнула из-под одеяла, схватила одежду, развешанную на спинке кровати, пошла с Фионой на кухню и уже там оделась.
Выпив по чашке какао с бисквитами, они отправились на конюшню. Виктория была возбуждена, но в то же время деловита. Она успокаивала Фиону, у которой на самом деле тряслись поджилки.
— Часа за два управимся, — сказала Виктория.
Для Фионы все это отдавало ночным кошмаром, но на сей раз у нее была цель — доказать Эдварду Кэмпбеллу, что она не из слабаков.
— Вообще, я как-то более привыкла водить машину.
Виктория рассмеялась:
— Не натягивайте так сильно поводья. Старина Хойхо и сам знает, что от него хотят. И он считает, что вы его госпожа, хоть это и не так. Потом вы поймете, как это потрясающе. Я умею водить «лендровер», мисс Макдоналд, но когда я посылаю своего Старбрайта в галоп, у меня такое чувство, что это я сама создаю скорость. На «ровере» это делает мотор.
Неожиданно для себя Фиона почувствовала, что уже не валится как мешок, а подскакивает и опускается в едином ритме с пони. Ей даже удалось немного расслабиться и взглянуть окрест на серые холмы, кораллово-розовое небо и дремлющее озеро с мириадами фиордов.
Пони Виктории был привязан к забору. Она отвязала его, вспрыгнула в седло, крикнула Фионе, и они поехали вместе неторопливой трусцой. Сердце у Фионы перестало бешено биться, дыхание выровнялось. Она даже чуть подогнала старого Хойхо. Переглянувшись, Фиона и Виктория улыбнулись друг другу. Учительница стала прилежной ученицей. И в этот момент пони споткнулся и осел на задние ноги, чего не случалось с беднягой Хойхо тысячу лет. Виктория мгновенно отреагировала, и рука ее метнулась к поводьям, но схватить их она не успела. Фиона действовала совершенно бессознательно: она сумела заставить пони присесть на все четыре ноги, ласково разговаривая с ним, и еще через секунду он высвободился из проволочной петли, валявшейся в густой траве в дальнем углу загона. Глаза у Виктории радостно горели. Она с восторгом воскликнула:
— Вот это да, мисс Макдоналд. Вы сделали это! Уж не знаю как, но вы заставили его присесть. Ничего себе!.Я должна сейчас же рассказать всем. Они, наверное, уже встали и ломают голову, куда мы запропастились. Поехали обратно.
Они повернули назад и тут же убедились, что никому ничего рассказывать не надо. Вся четверка стояла в воротах загона и смотрела на них во все глаза.
Элизабет, Уильям, Джеймс... Эдвард.
Виктория ударила пятками в бока своего пони.
— Поскакали, Фиона. Покажем им.
И они поскакали к воротам. Фиона испытала чувство истинного удовлетворения. Суровый Эдвард мог побранить ее за подвиги и даже разозлиться за то, что она предпочла ему Викторию.
— Ай да мисс Макдоналд. Великолепно! — воскликнул он с улыбкой.
Уже не чувство удовлетворения, а радость охватила Фиону. Впервые после того, как от нее ушел Иан, она ощутила себя живой и счастливой. Эдвард подставил ладонь под ее ногу.
— Я сама, — сказала Фиона, надеясь, что сумеет спрыгнуть на землю.
Она приподнялась на седле, осторожно опершись на шею пони. Пони повернул к ней свою морду и ткнулся мокрым носом в плечо. Не веря самой себе, Фиона протянула руку и притронулась к шелковистым ноздрям, обдавшим ее теплой струей воздуха. Она не боялась! И даже когда Хойхо укусила муха и он стукнул о землю копытом, она не поежилась.
В порыве восторга Уильям встал на голову, и очки! свалились у него с носа. Эдвард подхватил Джеймса и усадил его в седло.
— Пошли! — крикнул он, и все двинулись к забору.
Фиона почувствовала вдруг страшный голод и с радостью убедилась, что Эдвард побеспокоился о завтраке. Они ели в уюте и тепле кухни, а Виктория время от времени бросала на нее заговорщицкие взгляды и улыбалась.
— Как насчет кулинарных уроков, Фиона? Мне кажется, я наконец созрела.
Фиона затаила дыхание, испугавшись, как бы Эдвард не заругал племянницу за то, что та назвала ее по имени. Но он только рассмеялся:
— Честная сделка, Вики. Ты учишь ее ездить верхом, а она учит тебя готовить. Честнее некуда. Удачи вам обеим... и да смилуется Бог над нашими желудками!
Дети отправились слушать передачу «Уроки домашней воскресной школы». Эдвард повернулся к Фионе:
— Кстати, когда ребятишки сделают радиоуроки, я познакомлю вас с еще одним обычаем нашей фермы. Мы отправимся в церковь.
Фиона с недоверием посмотрела на него. Эдвард засмеялся:
— Да, да. В нашу домашнюю церковь. Небольшую часовню Четырех ветров. Разве ребята не говорили вам?
Фиона покачала головой.
— Мы не ходили туда, потому что после смерти брата все у нас вверх ногами. Ну и к тому же, — он запнулся, — к тому же я хотел, чтобы земля на могиле Роберта утрамбовалась, прежде чем вести туда детей. Это семейная усыпальница. — И быстро договорил: — Труди устроила мне вчера нагоняй. Я-то знаю, что она расстроена, у нас все пошло наперекосяк. Из- за Труди мы теперь ездим туда на «лендровере», дорога идет по луговине, но в этом году было много снега и еще довольно сыро. Когда мы были маленькие, мы ходили туда пешком. Вообще-то это недалеко. Ее построил мой дедушка. В хорошую погоду сюда приезжает трижды в год пастор из Ванаки. Иногда он захватывает с собой туристов. Когда же мы приходим только семьей, то просто молимся. У нас есть пара песнопений из пресвитерианского молитвенника, псалом, молитвослов и пара текстов из Священного писания. На проповедь я не отваживаюсь.
Дети появились без двадцати одиннадцать с молитвенниками в руках с сияющими глазами и ангельским выражением на личиках. Фиона поняла, что дело серьезное. Садясь в «лендровер», она увидела, как Тамати подъехал на стареньком двухместном джипе, оттуда выглядывали Эмери и Тиаки.
Только теперь Фиона поняла, почему никогда не видела часовню. Они ехали какой-то неимоверной дорогой сквозь камедную рощу, с холма на холм, с холма в долину, потом снова вскарабкиваясь чуть ли не по отлогому склону Оленьего утеса, и там, четко выделяясь на фоне утреннего неба, высилась часовня Четырех ветров. Она стояла подобно стражу озера, прекрасная своей грубоватой простотой. Строение из омытых всеми дождями и овеянных всеми ветрами досок, окрашенных в белый цвет, с серой гонтовой кровлей и витражными окнами со свинцовыми переплетами. Дверь не была заперта, и они спокойно вошли внутрь. Сквозь окна в часовню струился солнечный свет. Деревянный алтарь представлял собой маорийскую резьбу с инкрустациями из крошечных кусочков перламутровых раковин пауа цвета крыл зимородка.
Мисс Трудингтон обратилась к Фионе:
— Не сыграете ли вы на органе, мисс Макдоналд. У меня сегодня пальцы совсем не гнутся.
Фиона подошла к инструменту, открыла крышку и села на табурет. Когда все запели старинный гимн, Фиона не могла поверить, что все это на самом деле. Она была за тринадцать тысяч миль от Шотландии и распевала шотландские церковные песнопения по шотландскому церковному молитвеннику. На кафедре стоял не ее отец, а Эдвард Кэмпбелл. А паству составляли мисс Трудингтон, вылитая старая дева из Блумсберийского интерната, трое новозеландских аборигенов, четверо Кэмпбеллов, маленьких полукровок маори, сохранивших шотландское картавое «р». И все было именно так, и тут ничего нельзя было изменить. Фиона как зачарованная слушала удивительные маорийские голоса. Ничего более прекрасного она не слышала.
Когда вышли из часовни, Эдвард сказал:
— Садитесь в «лендровер», а я покажу мисс Макдоналд наше фамильное кладбище.
И они пошли вдоль редких могил, одиноко выступавших на пронизываемом ветрами утесе. Это был последний приют Кэмпбеллов, живших здесь, любивших и умиравших. Надгробия были вытесаны из грубого камня, могилы ухожены. Было несколько захоронений не Кэмпбеллов: ребенка работавшей на ферме четы, старого бродяги, прижившегося в доме и здесь скончавшегося, старушки-маори, во дни матери Эдварда выпекавшей хлеб и готовившей еду для стригальщиков овец. Они подошли к общей могиле Роберта и Ранги, хотя на камне не было имени Роберта. Под внушительным перечнем титулов Рангимарие были выбиты слова: «Истинно королевская дочь». Фиона резко двинулась прочь. Непрошеная слеза упала на камень могилы. Это был самый счастливый день за все время пребывания Фионы в «Бель Ноуз».
К чаю Виктория сподобилась приготовить вполне симпатичные булочки и хрустящие тонкие бисквиты. Выкладывая последние шедевры, от раскраснелась и светилась от гордости. Потом под надзором Фионы она приготовила новое блюдо к чаю: копченую семгу под белым соусом с нарезанными крутыми яйцами и соусом карри. Дети и взрослые, как это водится в семьях, отнеслись к новому откровению Виктории сначала с подозрением, затем стали превозносить его до небес и требовать еще.
Воскресный вечер был всегда в доме временем отдыха. Эдвард учил Уильяма шахматам с таким терпением, что Фиона только диву далась. Остальные играли в монополию. Джеймс забрался на подлокотник кресла Фионы, и, когда игра уже заканчивалась, он вдруг протянул руку и притронулся к местечку на затылке, прикрытому узлом волос.
— Что за странный шрам, мисс Макдоналд? Совсем как копыто! — воскликнул он, проведя пальчиком по шраму.
Все глаза устремились на Фиону, Эдвард и Уильям оторвались от своей игры. Фиона почувствовала, как краска заливает ее лицо.
— Джеймс, — быстро проговорил Эдвард, — разве можно так приставать к человеку.
— Ерунда, — также быстро откликнулась Фиона. — Это действительно след копыта, Джейми, мне тогда было восемь.
— А как это случилось? — спросила Элизабет.
Меня заперли в стойле с очень норовистым жеребцом. Места там было мало. Меня нашли потом.
Уильям свистнул. У Виктории и Элизабет округлились глаза.
— Чего ж удивляться, что вы боитесь лошадей!
I — Но кто же вас запер? — Это был голосок Джеймса. На секунду глаза у Фионы расширились, словно она пыталась припомнить, но тут же быстро проговорила: — Я же сказала, что дверь захлопнулась, а открыть я не смогла. — Она встретилась глазами с Эдвардом.
Внезапно лампы, не мигнув, погасли.
— Этот чертов движок совсем разваливается, — раздраженно бросил он. — Придется полностью его перебрать.
— Может, я сделаю всем по чашечке чаю и пойдем спать, — предложила Фиона; это прозвучало ужасно по-семейному, будто говорила жена, так что она поспешно добавила: — И надо же такому случиться именно сейчас, когда осталась последняя глава этой увлекательной Патрисии Вентворт!
— Зажжем лампу. У нас же есть керосиновая. Повесим на спинку дивана и сможем вдвоем сидеть. С огнем от камина будет достаточно света. Разумеется, при условии, что вы не возражаете, если я сяду рядом.
Фиона ничего не ответила. Она дочитала роман и сидела, задумчиво уставившись на огонь. Эдварду тоже казалось, осталось несколько страниц до конца. От камина исходило умиротворяющее тепло. Что за удобное место, этот старинный глубокий диван! У Фионы сами собой опустились веки.
Очнулась она от легкого нежного прикосновения! к шее: лицо Эдварда было прямо над ней. Она вдруг сразу пришла в себя и немного растерялась.
— У вас такой вид, словно вы с луны свалились. Не бойтесь, я не покушаюсь на вас. Почему вы мне не сказали, по какой причине боитесь лошадей? Из-за этого я выгляжу прямо-таки палачом. Я смотрел на ваш шрам... Похоже на рваную рану.
— Боюсь, вы все равно решили бы, что это очередное оправдание, — задумчиво произнесла она.
— Есть разница между оправданиями и объяснениями. Я не ханжа.
— Разве? — Она посмотрела на него с вызовом.
Его смех сбил ее с толку.
— Но ведь дверь не захлопнулась сама собой, а?
— С чего вы это взяли?
— По вашему взгляду. Я решил, что вы не захотели говорить при детях. Но меня это заело.
— Все это было ужасно... своей пустячностью. Папа часто брал меня с собой, когда навещал своих прихожан. А эти люди были не из местных горцев-шотландцев, они были чужаками, но со временем местные приняли бы их, если б они не пытались купить себе место в общине. Папе с ними всегда было трудно — своей манерой поведения они вечно кого-нибудь задевали. У этих людей была девочка моего возраста. Меня выбрали Марией, королевой шотландской, в пьесе, которую ставили в школе. Бренда прямо осатанела. Она была страшно избалованной, привыкла получать все, что хотела, но наша учительница, мисс Макмуир, не собиралась идти у нее на поводу. Когда мы к ним пришли, она позвала меня посмотреть их большую конюшню. Бренда меня туда втолкнула. Я упала прямо под копыта жеребенку и разбудила его. Я пыталась как-нибудь спастись от его копыт, но не могла, только закрыла голову руками. Наконец меня хватились, прибежал отец. Три месяца я провалялась в больнице. Но больше всего меня потрясло безобразие случившегося. На всю жизнь я запомнила, что может сделать с человеком зависть. — Она взглянула в глаза Эдварда. — Вот почему я носила всегда такую прическу, чтобы спрятать шрам. Дело не в том, что я стесняюсь, врачи сделали все, что могли, но я терпеть не могу отвечать на вопросы. Особенно тому, кто знает, что я боюсь лошадей.
Эдвард вопросительно взглянул на нее:
— Но больше вы не боитесь? Клянусь, из вас выйдет первоклассная наездница. Так что не обязательно прикрывать этот шрам вашим узлом, который вам не идет. — Он сделал быстрое движение рукой и вытащил шпильки из ее волос. Они рассыпались по плечам и предстали во всем блеске — темно-рыжие с золотистым отливом.
Фиона так и взвилась и потянулась за шпильками:
— Немедленно верните, мистер Кэмпбелл!
Он только рассмеялся ей в лицо:
— Не бойтесь. По-другому они мне не нравятся.
Фиона тщетно пыталась раскрыть его ладонь:
— Вот еще. Я не обязана делать прическу по вашему вкусу.
Своими железными пальцами он схватил ее за запястье и сжал с такой дикой силой, что ей пришлось ослабить пальцы. Широким жестом он швырнул шпильки в огонь.
— Где же я найду теперь шпильки, — с досадой проговорила Фиона. — Придется просить у Труди.
— Но, я же говорю вам — так будет естественно, перехватите их на затылке, и пусть будет хвост.
Фиона окинула его уничтожающим взглядом.
— Естественно! Да знаете ли вы, что такая прическа требует самого большого искусства. — Она отбросила тяжелые пряди с плеч. — Ничего не поделаешь, надо идти и делать. А то явись сюда Труди, она решит...
— Что Труди решит?
— Что я... что я растрепанная.
Он пристально посмотрел на нее:
— Вы вовсе не это хотели сказать. Вы хотели сказать, что Труди могла подумать, что вы пытались соблазнить меня... что все это женские ухищрения.
— Вот именно, — вскочила на ноги Фиона. — Я завтра расскажу мисс Трудингтон, что мы думаем друг о друге.
Эдвард тоже вскочил и схватил ее за плечи.
— Ну, уж нет! Я слишком ценю душевный покой старушки Труди. Она бы очень расстроилась. Бедняга чувствовала себя не в своей тарелке. Но я должен признаться, что ваше поведение с детьми просто замечательно.
Фиона почувствовала, что ее буквально душит ярость, и обрушилась на Эдварда:
— Иногда мне кажется, мистер Кэмпбелл, что мне лучше от вашей критики, нежели от похвалы. Даже сегодня утром, когда вы сказали, что у меня есть мужество, вы не забыли добавить, что это, пожалуй, единственное, чего я явно не лишена. Можно подумать, что я могу вызвать у вас восхищение, но не уважение.
— Вы чертовски правы, мисс Макдоналд. Одного мужества недостаточно.
— Господи, слышали бы вы сами себя! Эдакий упивающийся собственной праведностью зануда. Мой отец назвал бы вас фарисеем из фарисеев.
Она поднялась, но Эдвард не мог не оставить за собой последнее слово. Она уже выходила из кухни, когда услышала:
— Хотел бы я знать, что сказал бы ваш отец, если бы увидел вас такой, какой видел вас я тогда, в баре.
Фиона пошла к себе.