13937.fb2
Ротмистр велел накормить Ермолу и приказал зайти вечером с донесением.
Направляясь к хате Прокопа, возле которой под большой старой грушей виднелась и гончарная печь, уставленная новыми горшками, Ермола сильно задумался, но вдруг лицо его повеселело, ему показалось, что он напал на счастливую и невинную хитрость.
После замужества дочери старый гончар жил с работником и работницей, молодой солдаткой, в не очень опрятной хате, как живут деревенские гуляки. Полагаясь на запас прежних рублей, трудился он мало, редко принимался за ремесло и чаще сиживал в корчме или любезничал с своей работницей. И теперь Ермола застал их вдвоем за штофом водки и миской кислого молока со сметаной. Поседевший Прокоп был, однако ж, еще бодр, огромного роста, плечистый и с бородою по пояс. При взгляде на него можно было подумать, что он еще в состоянии побороться с медведем. Когда он подгуливал в корчме, его боялись крестьяне, потому что, подставив спину под ось, он приподымал нагруженную повозку, а противников разметывал словно снопы в разные стороны.
В длинных юхтовых сапогах, в широких белых шароварах и серой рубашке, подпоясанной хорошим поясом, сидел Прокоп за миской, с ложкой в руке, против соседки, которая показывала ему зубы, закрывая глаза рукою. Вероятно, гончар говорил ей какие-нибудь плоскости, когда Ермола показался на пороге с обычным приветствием:
— Помогай Бог.
Старики были знакомы, но Прокоп бывал приветлив к гостям лишь до тех пор, пока не выпивал лишнего. Гончар приподнялся с лавки, солдатка убежала.
— А, добро пожаловать, — сказал хозяин, — с чем Бог принес? Не выпьем ли по чарке?
— Почему же и не выпить, — отвечал Ермола, — хоть правду сказать, я и не большой охотник.
— Одна чарка ничего не значит, а там, если есть какое дело, мы примемся и за дело.
— Есть и дельце, да долго рассказывать.
— Так надо начинать заранее.
— Погодите, отдохну немного.
— Как себе хотите.
Немного погодя и солдатка показалась из-за перегородки. Поев молока и оставив штоф на столе, начали жаловаться на времена, на дороговизну, Прокоп проклинал свое ремесло, и старики дошли до откровенности.
— Надо вам сказать, — начал Ермола не без боязни, — что я также гончарский сын, и деды мои издревле были гончарами.
— Ого! В самом деле? — спросил Прокоп с некоторым удивлением.
— Именно так, только отец и мать умерли, когда я был еще маленьким, и едва помню, как учили меня гончарству. Еще и теперь на прежнем нашем огороде старая печь, вросшая в землю, но усадьба наша перешла в чужие руки.
— Однако же я не помню, чтобы слышно было о каком-нибудь гончаре в Попельни.
— Потому что отец был из Польши, а здесь жил не долго.
— А, это дело другое, — проговорил Прокоп, наливая чарку.
— Вот видите ли, захотелось мне на старость возвратиться к ремеслу, — робко сказал Ермола.
Прокоп посмотрел в глаза своему собеседнику, почесался в затылке и пробормотал что-то.
— Значит, ты хочешь отнять у меня кусок хлеба! — сказал он сурово.
— Эх, послушайте, — отвечал Ермола, — может быть еще и вам дам заработать: не надо пугаться, не узнавши дела.
— Ну, так рассказывай!
— Сына у вас нет, дочь выдали за хорошего хозяина, приобрели на черный день копейку: вам пора бы и отдохнуть. Здесь нехорошая глина, с горшками вы вынуждены ездить далеко, потому что здесь их не покупают…
— Осторожно, однако ж! — воскликнул Прокоп сердито, ударив кулаком по столу.
— Не сердитесь, потому что без вас ведь не обойдется.
— Ты хочешь ограбить меня.
— О нет, я еще вам задаром уступлю кусок хлеба.
— Ну, так рассказывай, черт бы побрал твою душу!
— Вот что: я легко припомню мастерство, если бы мне хоть немножко показали, знаете, это уже в крови… Заложите со мной печь в Попельне, выжжем вместе первую работу, и, пока живы, будете получать половину моих барышей, хоть бы себе сидели сложа руки.
Прокоп сильно покачал головою.
— Это было бы хорошо, да кто же поручится….
— Ваш пан.
— Ротмистр! Старый ротмистр! — воскликнул Прокоп.
— Ну, да. Он то и присоветовал мне, видя мою горькую нужду на старости.
Прокоп пришел в волнение, он даже дернул себя за бороду.
— Тебе ротмистр посоветовал! Разве же вам знакомо наше ремесло? Или вы думаете, слепить горшок, все равно, что скопать грядку? Да и выжечь печку — разве безделица? Я целую жизнь делаю горшки, а мне не всегда удается.
— Потому что вы не так охотно занимаетесь: есть у вас хата, хлеб, деньги — зачем вам работать.
— Это правда… Однако ведь ты не скоро выучишься, старина: здесь нужно молодую голову.
— Попробуйте, и ротмистр будет вам благодарен.
— Провалился бы ты к черту с своим ротмистром, — проворчал Прокоп. — Ему ничего не значит ободрать человека.
— А если в Попельне найдется лучшая глина для белых горшков? Вы ведь выжигаете только черные, а это дрянь.
Прокоп схватился с места, глаза его засверкали.
— Дрянь! — крикнул он. — Смотри старик, если схвачу тебя в лапы, то и ротмистр не поможет.
— А какая же вам прибыль, если погубите бедного человека вместе с сиротою.
Фраза эта обезоружила Прокопа. Он улыбнулся
— С какой сиротой? — спросил он.