Утром двери тюрьмы открылись, чтобы выпустить Рутковского, одетого в старую фуфайку, кепку, и сразу же закрылись за ним с громким лязгом. В руках держал котомку. Он не оглядывался. Шёл и шёл…
Его восстановили в кадрах армии и выплатили денежное содержание по занимаемой должности за всё время пребывания в "крестах". Напутствовали: — "Отдыхайте, поправляйтесь и за работу. По возвращении в Москву за новым назначением". Он молчал. Внутри всё ликовало и в то же время кипело. Изувечили тело, душу. Украли три года счастья у него и Юлии… Сдержанно поблагодарив, он вышел из кабинета. Хотелось немедленно поделиться своей радостью, своим счастьем с близкими людьми… и он рванул к дочери и Люлю. Очень надеялся найти их в Армавире. Вокруг шли ничем не оправданные аресты и этот вариант, спасения семьи, он разработал на всякий случай. Предполагал, что Люлю воспользовалась им. Безумно волновался предстоящей встрече. Теперь он будет жить только для своих любимых женщин, каждый день делая для них счастливым… А по миру кружила весна.
Когда добрался до семьи, подросшая дочь встретила его первой и не нарушая традиции с криком прыгнула на шею. Измученный голодом Костя с трудом устоял против её темперамента. А Люлю просто обессилено повисла на его руках. Как ему не хватало их, как не хватало! Тогда он мало был похож на того бравого и красивого щёголя Костика, что знали они до ареста. Худой и измождённый с выбитыми передними зубами, а ещё с выжитой, как мочало душой, и памятью душившей по ночам побоями и унижениями… Жалкое зрелище. Волновался, естественно, как встретят. Таких женщин, как Люлю мало. Она женственна, образована, утончённа, красива и молода… Не слепой, она всегда выделялась среди других женщин гарнизонов привлекательностью, умением выбирать фасоны, держать себя, одеваться и носить вещи, а так же талантом себя подать. В ней безошибочно угадывалось не рабочекрестьянское происхождение и воспитание. Возьми хоть взгляд, хоть поворот головы… И в тоже время в ней с яркостью уживалась без надрыва не броскость. Чудо?! Так и есть. Букет из тайн, загадок, созвездий и цветов. Эта женщина притягивала к себе. Видел, как завидовали его друзья и знакомые, сражённые её обаянием и умением вести непринуждённый интересный разговор в любом направлении, такой милой весёлости и не давящей серьёзности. Только не было повода ревновать Юлию. Никогда, никакого. Знал, чувствовал, то маленькое сердечко бьётся только для него. Уверен, что эти живые, искрящиеся любовью угольки, ищут только своего Костю и осыпают звездопадом счастья только его душу. Не сомневался, её милая улыбка предназначена только ему, а точёные ручки обовьют лишь его шею. Он подсел, запал, растворился в этой необычной женщине. И вот он держит своё сокровище в объятиях вновь. Вдыхает вместе с запахом любимой женщины, аромат душистого мыла, которым вероятно сегодня мылась она. Он отвык от всего этакого, но помнил и ждал такой драгоценной минуты… Теперь она настала. Он чувствует грудью, руками, душой, как подалась она к нему, как вспыхнула и обмякла… Какая трепетная и тёплая женщина выпала на его судьбу! "Юлия, Юлия, я твой вечный пленник и раб!"
По сердцу с первых минут полоснуло то, что обе его девочки светились от недоедания, но чёрные глазёнки обоих горели огнём непокоры и счастья. Сердце сжало, когда понял, что семья бедствовала. Знал, что плохо им жилось, но чтоб так… Люлю не брали на работу, а если удавалось устроиться, то не надолго, пока не становилось известно, что муж сидит по статье "враг народа". Ада меняла школы, потому что, узнав об отце, начиналась травля. От обоих требовали отречься от него и "грязного" прошлого. Но его девочки выстояли. Оказывается, маленькая Юлия обивала пороги НКВД, прокуратуры, прося пересмотра дела, писала Жукову с просьбой помочь и ездила с прошением аж в Москву. Естественно, сидя там он ничего этого не знал. Ему она писала, что имеет нетрудную, хорошо оплачиваемую работу на швейной фабрике. Что всё у них с Адой хорошо и замечательно, все ими довольны и помогают. Фантазёрка. Сама перебивалась с хлеба на воду, а ему отправляла переводы и передачи. Долго не мог прийти в себя: его девочка справилась со всем, выдержала и осталась его. Сердце обожгло нежностью: "Где силёнки брала птаха моя! Отлюблю. Заласкаю. Искупаю в нежности. Вернее меня не будет мужчины".
— Как дорого ты заплатила за эти вырванные годы… — не удержавшись прошептал он, целуя седую прядь.
— Не так уж и дорого за такую любовь, как наша, — ответила она, нежно целуя его в уголки губ.
Они жадно вглядывались друг в друга. Не было никаких полагающихся слов сочувствия и утешения. Они обрадовались встрече и заперли прошлое на замок. Ни он ни она больше никогда не говорили об аресте. Вычеркнули, забыли. Наплевать. Иначе можно свихнуться. Надо жить и идти только вперёд. В прошлое нырять можно лишь в хорошее. Ведь не зря говорят, лучшее лекарство от оскорбления — забвение. Люлю умница всё понимала, гладила, жалея, как маленького по голове, да плакала, целуя по ночам, думая, что он спит. Наверное, она маленьким сердечком своим чувствовала, как ему здоровому надломленному лбу важна и нужна была в тот момент именно эта бабья жалость. Ведь его страшно и незаслуженно обидели, необходимо было, чтоб именно женщина забрала ту обиду и боль. Как хорошо, что она у него есть. Как прекрасно, что она у него такая. Ведь только Люлю умела слушать даже его молчание. Это намного труднее, чем разговор или самой говорить. Она копит тепло в себе, а потом отдаёт ему. Его жёнушка умеет не только слушать его, но и ждать. А когда знаешь, что кто-то ждёт, становишься уверенным, что ничего не должно случиться. Силу это даёт невероятную, а ещё веру и надежду. Их непоколебимая вера в друг друга помогла им перепрыгнуть такой ров, как "кресты" и переиграть такого монстра, как система. А надежда на будущее дала шанс — сохранить сердца и не зачерстветь душам.
— Милая, — шептал он, — спасибо тебе за то, что ты есть у меня.
— И тебе спасибо, дорогой, за то, что выстоял в том аду и вернулся.
Она не сказала ему, что была на лесоповале. Зачем, если не судилось им там встретиться. А сам он никогда не узнает, если только не подвернётся случай.
Рутковский старался дышать полной грудью. Он всегда надеялся, а теперь и знает, что у него надёжные тылы. Они не продадут и не предадут, никогда не бросят и примут его любого, они верные друзья и союзники, надёжные советчики и любящие женщины — это жена и дочь. Его семья.
По возвращению оттуда, он был словно не живой. Юлии приходилось нелегко. Но потихоньку её тепло грело, любовь топила лёд, помогая возвратиться любимому человеку к жизни. Этот непростой период и его состояние поймёт только тот, за кем захлопывалась дверь камеры, кто пережил этот ад и вышел на свободу.
Уснула Ада, а они в тот первый день до рассвета не ложились. Сил у него ни на что не было. Он просто посадил её себе на колени, прижал к груди, целовал, целовал и слушал её щебетанье… Самому-то хвастаться было нечем, а пугать не хотелось. Да и обо всём, что надлежит знать… умная женщина догадается сама. У него же язык не поворачивался на рассказы… Только иногда он расслабившись на её груди, захлёбываясь обидой хрипя стонал:
— За что? Я ж не контра какая — нибудь… Ну, не правильно это!
Она гладила его по седой голове, целовала чёрные щёки.
— Мне было страшно без тебя, дорогой, — шептали её губки.
— Мне тоже, — признался он, против воли, не рассчитав силу, прижав её к себе. — Как там говорится: пара становится одним целым, когда пройдёт воду, огонь и медные трубы. Мы с тобой прошли воду. Холодный отрезвляющий душ.
Она внимательно слушала его. А он любил её сейчас гораздо больше, чем в начале брака. Если б она знала, как ему с ней хорошо. Он не воспринимал её, как отдельную единицу, только — половинку себя. Он был уверен в жене как в самом себе.
А её губки, поймав хвостик разговора шептали:
— Милый, значит, впереди испытание огнём? Что это может быть — война?
— Не знаю Люлю, но всё возможно. Давай не будем загадывать и жить каждым днём ценя минуты проведённые вместе. К тому же, у нас есть возможность отдохнуть, ты как?
Она была за! На его руках были путёвки в подмосковный санаторий. Поехали туда. Через месяц немного окрепшие, отправились отдыхать в Сочи. Он уже более-менее был похож на человека. Все члены семьи старательно делали вид, что происшедшее забывается. Только он чувствовал, как вздрагивает Люлю по ночам от каждого стука в дверь. Видел, как она всё время заглядывала ему в глаза, вероятно, надеясь по ним понять его состояние и получить уверенность в завтрашнем дне… А он возвращаясь к жизни думал, что теперь, чтоб вернуть себе украденное у него звание порядочного человека ему придётся вдвое больше работать и Люлю тоже придётся нелегко.
Она, наблюдая за ним издалека, не могла сдержать слёз. Они бежали по щекам ручьями. Он улыбается, а в глазах грусть. Да и улыбка из-за выбитых зубов, какая-то раненная получается. Согнутые плечи, чёрное изрытое морщинами лицо… Её сердце сжималось от жалости: "Во что эти уроды его превратили…" Не верилось что дождалась. Выпустили… Тот день ни за что ей не забыть, никогда… Постучали. Когда шла открывать дверь, что-то кольнуло в сердце. Знакомыми и не знакомыми были сощуренные брызжущие синевой глаза, мягкая улыбка, лицо стоящего на пороге человека… "Костик, миленький!" — пронеслась мимо неё легче бабочки с воплями, сиганув ему на шею Ада. Он подхватил её и поднял. В каком-то оцепенении Юлия застыла. Сердце сжалось: "Костя? Костя!" Вдруг комната поплыла и она почувствовав, как подогнулись ноги, противно задрожало что-то внутри, повисла на его руках… Очнулась от нашатыря и его торопливых поцелуев. Напоролась на его внимательно следящие за ней васильковые глаза. Ткнулась ему лицом в грудь и зарыдала. От счастья, что всё закончилось. Он жив, а она вновь может быть маленькой и слабой. Как это хорошо быть слабой, аж страшно… Отойдя от шока встречи, растопила печь и нагрела воды. Сняла с гвоздя корыто и отправив Аду на улицу принялась его мыть. Все старые шрамы от пуль и сабель она помнила наизусть, считала новые. Их было с лихвой. Содрогнулась: "Как они его истязали! Почему люди и главное за что, проявляли удивительно не человеческую жестокость?" Целовала каждый рубец с утроенной нежностью поливая слезами. Ему больно и совершенно не хочется говорить о своём унижении, но разве она не понимает… Ей ясно, что терпел он этих трусливых крыс позволяя измываться над собой с одной целью — выйти и доказать что не виновен. На мёртвого легче всех бяк навешать. Случись беде, Костик встанет грудью на защиту государства, а вот где будут те крысы, что измывались над ним от имени государства в тот момент? Сомнительно, что у черты беды. Она натирала его липовой мочалкой и глотала слёзы. Запах липы щекотал нос. Он смущён, но не может оторвать от неё глаз. Они оба враз порываются одновременно что-то сказать и смеются. Потом она поливала водой из чайника растирая струи маленькой ладошкой на выпирающих от голода и худобы рёбрах и улыбалась: "Живой! Живой!!" Отставив чайник взялась за полотенце. Он пытался отобрать, но она воспротивилась: "Сама!" Он хитро морщит носик. Ему приятно. Вытирала и опять целовала каждый шрамик, забирая его боль на себя. Подав чистые трусы и майку посадила на кровать. Закутав простынёй, подала кружку с чаем и кусок хлеба с маслом: "Ешь!" В голове звенело: "Он дома, дома, дома! Я костьми лягу, но подниму его, вылечу, накормлю, отогрею…"
Он сидел в чистом белье на кровати жмурил глаза от счастья и курил. Хорошо! Как хрупок росток счастья, один не осторожный шаг и сломал. Он выбрал приоритет- семья. Быть празднику. Позвал Аду. Дал денег. Отправил за продуктами. Дочь удивлённо смотрела на денежные знаки. Такие большие деньги она давно не видела. Юлия прикрыла лицо руками и уткнулась мужу в плечо. Потом она каждую ночь целовала его плечо и плакала… Дождалась! Ведь каждый час, каждую минутку ждала. Надеялась, что правда восторжествует. Даже если нет, знала: всё равно она его дождётся и не важно сколько придётся ждать: пять, десять, двадцать, всю жизнь… Лишь бы вернулся живым. Она не устанет ждать и не пожалеет о вычеркнутых из её жизни годах, лишь бы отпустили, лишь бы выжил. Всё, что останется им только их. Дождалась! Дождалась! Дождалась! Обезумев от счастья, висела на его руках. Правда, это был не прежний Костик. Как можно переплыть море и не утонуть. Но ничего страшного, Юлия поможет ему. Она согреет его, возьмёт на себя его боль, снимет страдания, будет всё время рядом… Главное жив! Вернулся!
Взгляд непроизвольно задерживался на седых висках и перечёркнутом глубокими морщинами чёрном лице. Она видела — он старался улыбаться и не пугать. Но лицо просто криком кричало, что его владелец много вынес и перестрадал. Ей было нестерпимо жаль его.
Он очень тяжело отходил. Хотя на первый взгляд был сдержан и не возмутим. Превосходно владел своими чувствами и движениями. Но Юлию не проведёшь, она видела… Как иногда подрагивают от волнения руки, больше чем обычно курит и в глазах застыли льдинки тоски и боли. Юлия пыталась именно в них рассмотреть всё, но он отводил взгляд или опускал ресницы… Можно, конечно, было поговорить, она бы поняла, она бы помогла… Но, он никогда не рассказывал о годах проведённых в застенках. Она чувствовала, не легко ему там пришлось. Издевательств и унижений нахлебался и это с его характером-то. К тому же стеснялся выбитых передних зубов. У неё плакала душа, и обливалось сердце кровью, глядя на него такого. Всегда сильный, деятельный, уверенный в себе Костя, напоминал тогда уставшего от жизни старичка с шаркающей походкой. Утешала и жалела, как могла, безумно радуясь, что жив. Всё остальное переживут. Глаза очень медленно из грязных превращались в голубые, она так ждала этого момента…
Ему вернули награды и звания. Вручили путёвку в местный санаторий, а потом отправили с семьёй отдыхать в Сочи на море. Они, естественно, поехали. Весело гудел паровоз и стучали колёса, то была песня счастья, они напевали одно только слово: "Костик! Костик!" А ещё те памятные стихи Пушкина, что он ей читал в первый вечер их знакомства. Удивительно счастливое время! Целый месяц втроём вольготной жизни и ничего не деланья. Адуся, захлёбывалась радостью, а она счастьем быть рядом с ним. Во-первых, они с ней в те тяжёлые годы выстояли. Во-вторых, они верили в него и Костя оправдан. А в — третьих, они все вместе на море. Они и море — это чудесно! К тому же он не сводил с неё глаз. Она это чувствовала боковым зрением. Первые дни не сползали с пляжа. Вечерами, когда солнце утопало за горизонтом, гуляли по набережной и бульвару. Несколько раз прошлись по аллее вдоль берега. Под ногами скрипела галька. Дурманящий запах цветущих кустов и высокие крупные красные канны держал души в своём плену. Адка паслась возле каждого лотка с мороженным. Получая от отца деньги, она шиковала. Он всё же контролируя процесс изредка напоминал:
— Люлю не забудь, стрекоза.
Немного смешило, но было приятно. Адуся не забывала их обоих. Тащила порции на всех. Ада сгрызала его моментально, естественно, не обошлось у неё без жертв — уляпалась вся от головы до ног. Юлию на долго не хватило, отгораживаясь руками от новой порции, она взмолилась:
— Я больше не могу. Пусть ест одна. Только вымой её под фонтанчиком.
Но и Адка долго не протянула. Объелась. Костя радовался что обошлось без болезни горла. Её хорошо вытошнило и всё. Юлия скрипела на его вольность, а он улыбаясь оправдывался:
— Мне ж интересно сколько она съест.
— Ну теперь вы знаете это с ней оба, — обмахивала Юлия обессиленную дочь платочком.
Он собрался уже взять девочку на руки и нести, но Адка отпыхтелась. Гуляния продолжили, но уже без мороженого. В ход пошёл лимонад. Юлия просила: — Угомонись, лопнешь!
— Там ещё места ого-го, — хлопала та по своему тощему животу.
Из залитых светом домов и многочисленных корпусов санаториев доносилась музыка. В чудных аллеях из стриженных деревьев и необыкновенных цветов, звенели смех и песни. И всё это коллективное веселье прикрывал купол неба с рассыпанными по нему яркими звёздами.
Юлия, греясь в его объятиях, глядя на это звёздное решето, думала: меняется мир, люди, гремят войны, несутся по земле ураганы и только звёзды остаются прежними. Они сопровождают людей в горе и радости. Это справедливо и нет…
Спустились к морю. Сегодня оно было тихо и покорно. Плескалось себе у их ног, тихо шурша галькой. Лунная дорожка играючи уходила в даль, к горизонту. Пел какую-то свою морскую песню, шелестя береговыми камушками прибой. В этот раз он не тянул её на танцплощадку кружиться, как это было раньше, а предпочёл прогулки. Юлия понимала его. В номер возвращались поздно. Адуся перекусив засыпала, а их сон брал в свои объятия только на рассвете. Как хорошо и спокойно вдвоём. Кому и зачем нужны расставания и разлуки.
Он любил воду. Любил плавать и нырять. Рано, с первыми лучами проснувшегося, избавившись от неги тёплой ночи, солнца. Осторожно высвободившись из её объятий и наивно думая, что Юлия спит, он шёл к морю. Она тут же подбегала к окну, влезала на подоконник и наблюдала за ним. Разбегался и нырял. Выныривая, плыл, отмеряя саженями воду. А сердце её заходилось от тревоги и восторга, когда, разрезая пласт за пластом синюю гладь, сильное тело двигалось вперёд. Загляденье. Пользуясь тем, что пока нет купальщиков и вода не взболтана, плавал один. Хотя, возможно, избегал народа и хотел побыть в одиночестве. Тяжело отходил. Сторонился людей. Наверное, полезнее было бы для него сейчас поехать в Сибирь. Пожить в охотничьем домике, побродить с ружьём по тайге…А здесь, конечно, выздоравливал, но тянулся к одиночеству. Не торопясь возвращаться, садился на берегу и смотрел на воду. Юлия не мешала. Понимала, что ему нужно время прийти в себя. Только когда часики подходили к завтраку, отправлялась к нему Ада и звала в столовую. Дочь, наголодавшаяся без него на её скудных доходах, с жадностью съедала вкусные кушанья, а она не могла. Ловчила, стараясь подложить побольше в тарелку Костику. Ему нужно набираться сил и поправляться. Он сердился, а смущённая Юлия была счастлива. Потом они бежали купаться. Непременно в конец пляжа, подальше от суеты. И он полоскал их с Адусей в морских волнах, обоих вместе и по отдельности. А кругом звенела песнями, весельем, хрупкой хрустальной радостью и спокойствием людская счастливая жизнь, которой они были лишены по капризу злого рока три года. И кто даст гарантию, что не случится такого же вновь с ними или с кем-то из окружающих их людей. А сейчас они, наплевав на всё, отдыхали от горестей. Не отказывая себе ни в чём и тем более от услуг фотографов. Фотографировались под пальмами и подгибающимися под тяжестью цветов, какими-то диковинными растениями и кустами. Искали Аду в зарослях благородного лавра и, подхватив её с двух сторон за руки, с визгом ловили набегающие волны. Вечером, как обычно, на каждом пятачке крутилась музыка, и кружили нарядные пары. А они шли гулять. Она бы с удовольствием прошла в танце кружок, но не сейчас, ни при таком его настроении. Видела, он сторонится людей. Значит, надо подождать. Ловя прохладу, взявшись за руки или обняв с двух сторон его за талию, брели тихонечко по набережной. Море вот оно, как на ладони. Чешуйчатые дорожки от утыканных набережную фонарей убегают вдаль. Волшебный вечер. Его сильные руки, стискивают её худенькие плечики. Ей немного больно, но Юлия терпит. Какой невероятной силы и духа рядом с ней человек, побывавший в грязи и не завязший в ней… Она постарается скрасить его жизнь и разделить судьбу.
— Люлю обнимаешь, а меня? это не справедливый подход, — мурлычет Ада и забирается к нему под второе крыло. Потом он подхватывает их на руки в одну охапку и кружит. Они визжат. Костя смеётся. Его губы горят на её макушке, щекочут ушко и оставляют горячий поцелуй на шейке. У неё подрагивают ноги и кружится голова. Сегодня, он будет прежним Костей и всё будет нежно и хорошо, так, как не получалось после его возвращения. Они оба с ним понимали, что это временно и надо перетерпеть. Сегодня он будет любить её страстно и безумно нежно. Его лицо сегодня осветилось прежней улыбкой, а глаза стали синими-синими. Она смеётся радостно и беззаботно. Как прекрасна жизнь! По песчаной тропинке поднимаются наверх, Адуся бежит впереди, то заглядывая им в глаза, то, дурачась и подпрыгивая, ловя луну и обещая ей перспективу шарика. Они, держась за пальчики, постоянно перешёптываясь, следом… — Вы как два влюблённых гуся — смеётся дочь. Адуся мечется вдоль самого края обрыва, крича им всякие глупости и подгоняя.
Юлия старается не спускать с него глаз. Соскучилась. Смотрела бы и смотрела, только неудобно вгонять его в краску. Стоит ему поймать её на гляделках, как она быстро-быстро отводит взгляд. А всё же интересно… прошло столько лет с рокового дня их встречи. Думала, думала, а так и не поняла, чем именно она произвела такое судьбоносное впечатление на него… Спросить боязно, а вдруг примется пристально рассматривать её, изучать и не найдя той изюминки разлюбит.
Костя тоже наблюдает. Посматривает себе осторожно на потихоньку адаптирующуюся в новой — прежней жизни жену: "Повзрослела под прессом жизни, но всё равно девчонка. Я рядом с ней старик". Он постарается восполнить ей эти потерянные годы верностью, преданностью и любовью. Он купать её будет всю оставшуюся жизнь в любви… Он отблагодарит её нежностью. Он не даст ей повода сомневаться в нём никогда…
Такие слова да богу б в уши, чтоб трахнул ими потом его по голове… Но бог, вероятно по блату, по свойски снисходительно относится к мужскому полу многое им прощая и скашивая. Зато женщин бьёт наотмашь, за любую малость…
Вечером непременно гуляли. Уходили на дальние тропинки, ему хотелось поносить его крошку на руках, потютюшкать её, искупать в нежности, приласкать. Три года без любимой женщины. Каторга. Больше ни за что и никогда не отпустит он её от себя. Это первое их долгое расставание и оно должно быть последним. Светящиеся счастьем угольки её глаз прыгают перед ним и тянясь к ним, хватая губами, он тонет в её тепле. "Люлю, солнышко моё!…" Как безумно любили друг друга тела, как трепетно сливались в одно целое, звеня счастьем души, как выводили одну мелодию сердца, вытесняя из себя тоску и боль. "Костик, милый!…"
Случайно встретился полковник, служивший с ним в Забайкалье. Они проговорили полдня. Сначала: "А помнишь?!". Воспоминания. Потом, само собой, о стонущей под сапогом Гитлера Европе. Коснулись и договора "о ненападении". Оба сошлись во мнении, что враг, проутюживший Европу, стоит у границ Союза грозный и нельзя на это закрывать глаза. Было понятно, что никто и нигде в мире не может чувствовать себя в полной безопасности при наличии такого очага войны. Он заметил, с какой тревогой вскидывая носик, Люлю поглядывает на них. Ей явно не нравился старый, усатый полковник, забравший его в плен разговоров на целых полдня. Придётся закругляться. К тому же разговоры ничего не изменят. Опять же, ей нелегко удерживать Аду на поводке, та всё время рвётся на заплыв и непременно дальний.
Отпуск закончился. Покидать море не хотелось. Но надо. Вернулись они, более менее, весёлыми и жизнерадостными. На приём к Тимошенко он поехал уже практически другим человеком. Встреча была сердечной. Пахнуло юностью. Около десяти лет назад они служили вместе в Минске. Он был командиром корпуса, Рутковский командовал дивизией входившей в тот корпус. Вспомнили старых сослуживцев, поговорили о пережитом, обменялись новостями о семейных делах. Дошли до сложности международной обстановки. Из разговора понял, что страна находится в предвоенном периоде и работать придётся вовсю прыть и силушку. Нарком прямо сказал, что война будет и будет трудной. Спросил:
— Где хотели бы служить?
Рутковский поднялся.
— Я солдат! Где прикажете!