Вера превращается в тень самой себя. Со Стасом они больше не видятся. Даже случайно не пересекаются в подъезде. А ее охватывает синдром двигательной активности. Каким-то инстинктом самосохранения Вера понимает, что если будет сидеть дома, то сойдет с ума. У нее появляется странная привычка вставать на рассвете и бегать в соседнем парке. Уже светло, улицы политы и пустынны. Вера бежит, ритмично переставляя ноги и старательно чередуя вдохи и выдохи. И эта ее сосредоточенность на простых действиях, и тишина, и пустота вокруг странным образом не позволяют ей врать самой себе.
И Вера признается. Что она вляпалась. В ее-то тридцать один год. Ее угораздило. Умудриться. Влюбиться в первый раз в жизни.
Со свойственной ей самоиронией Вера даже испытывает парадоксальное чувство гордости за себя. Уж выбрала, так выбрала. Любить — так королеву…
Красивый, талантливый, сексуальный.
К концу второй недели ее забегов в голове у нее сама собой оформляется мысль. Складывается, как паззл, из того, что она видела и слышала на съемках. Из того, о чем читала в Интернете.
Стас явно стоит и может больше, чем снимать полуголых девиц для рекламы нижнего белья. И то, сколько времени и сил он потратил на реализацию идеи с Вериными фотографиями, и то, какие этот проект получил отзывы — лишнее тому подтверждение. Но он как будто находится внутри прозрачного куба из рекламных проектов, красивых моделей, глянцевых журналов. И выбраться из него он не может.
Впрочем, одергивает себя Вера, может ему там хорошо. Взрослый самодостаточный мужчина. Наверняка лучше всех знает, что именно для него подходит. А она один раз уже вторглась в его жизнь. Хватит. Лучше любить на расстоянии. Все равно ей ничего не светит. Зато не так больно.
Над городом уже две недели стоит все та же удушающая, отнюдь не майская жара. Балкон постоянно открыт, но оттуда если и слышно что, то только музыку. У Стаса очень разнообразные музыкальные вкусы, но преобладает старый добрый рок-н-ролл.
А в тот вечер с балкона доносятся мужские голоса.
Ведомая каким-то иррациональным, не поддающимся объяснению чувством, Вера выходит на бывший до этого запретной территорией балкон. Прислушивается. Сочный хрипловатый голос Стаса. От него что-то опять начинает сладко ныть внутри. Как же она, оказывается, по нему соскучилась! Чуть более высокий, периодически взрывающийся хохотом второй голос.
Вера вспоминает. «Моя унылая гетеросексуальная ориентация». Так-то оно, конечно, так… Вера сама не понимает, какой бардак творится у нее в голове, да только действует она еще более безрассудно. В сжатые темпы приведя себя в порядок, выходит на лестничную площадку и нажимает на кнопку звонка квартиры номер семьдесят шесть.
Открывший дверь Стас не скрывает своего удивления при виде Веры.
— Привет.
Стас молчит. «Сейчас он у меня перед носом дверь захлопнет», — как-то отстраненно думает Вера.
— Добрый вечер! Как кстати, — гость Стаса материализуется у него за плечом. Такой же высокий, только гораздо более… плотный. Кудрявые русые волосы, серые глаза. Дружелюбно улыбается, в отличие от Стаса. — Нам женский взгляд совершенно необходим.
Он как-то странно говорит, вроде бы по-русски, чисто, правильно, без акцента. Но чуткое Верино ухо улавливает какой-то диссонанс. «Наверное, приезжий», — решает она.
— Вера, познакомься, — Стас справился с изумлением, и, видимо, принял решение не выставлять ее вон. — Это Денис Кузьмин. Мой давний знакомый. Тоже фотограф. Ныне гражданин Канады.
— Я гражданин мира, — поправляет тот, — и можно просто Дэн.
— Дэн, это Вера Хомяк. У вас в Канаде про нее, наверное, пока еще не знают, но у нас она культовая фигура. Самый мощный литературный критик столетия.
— Стас, прекрати… — оказывается, она еще способна удивляться. Тому, как такие лестные по форме слова могут принести столько боли, когда знаешь, что их говорят неискренне. Дэн перебивает ее самым невежливым образом.
— Верочка, какое чудо! — хватает Верину руку, целует. — Вот удача. Впрочем, какая же это удача… Ну, старик, спасибо тебе огромное, — это он уже Стасу.
— А в чем дело-то? — Верин вопросительный взгляд адресован Стасу, но он его игнорирует, поворачивается спиной и отправляется к барной стойке, на которой стоит початая бутылка и стаканы.
Дэн увлекает Веру к дивану, на котором лежат несколько упитанных папок.
— Вера, виски будешь? — спрашивает Стас.
— Подожди, старичок, первым делом самолеты, — отвечает за нее Дэн. Разгребает папки, усаживает Веру на диван, плюхается рядом. — Значит так, Верочка, есть такой проект…
Да, проект интересный. «Женские лица русской литературы». Почему именно женские — фиг поймет. Суть проекта заключалась в том, чтобы найти среди современных девушек и женщин Татьяну Ларину, Наташу Ростову, Сонечку Мармеладову и прочих героинь русской классики. И сделать по две фото. Одну — в одежде той эпохи, другую современную. По задумке авторов проекта, это должно показать, что русская классика жива и актуальна. Идея спорная. Но увлекательная.
Вера и Дэн сидят на диване, разглядывая папки с фотографиями. Дэн, поняв, какой перед ним неиссякаемый источник информации, делает пометки — на обороте фото, в блокноте. Стас с отсутствующим видом бродит по комнате, делая вид, что ему не интересно. Однако, через какое-то время одна из реплик Дэна его цепляет, и он присоединятся к их дискуссии. Причем делает это наиприятнейшим для Веры образом — садится на подлокотник дивана с ее стороны.
Обтянутое джинсой бедро касается ее руки. Он наклоняется, показывая что-то Дэну на фотографии, и перед ее лицом — его мускулистая, покрытая темными волосками рука. Это какая-то сладкая восхитительная пытка. Вера точно знает, что не пожалеет о том, что рискнула сегодня позвонить в его дверь. Что бы потом ни случилось.
Ближе к полуночи Дэн спохватывается, сгребает папки, многословно извиняется и благодарит. Пытается договориться со Стасом о встрече, но тот отмахивается — «Созвонимся». Наконец, прощается и уходит.
«Мне тоже пора» — вот что надо сказать Вере, и тоже быстренько валить домой. Пока не наделала глупостей, о которых потом будет жалеть. Вместо этого…
— Я помню, что тебе не нужны мои извинения. Но все-таки считаю нужным еще раз…
— Вера, не надо, — Стас поднимает руку. Тяжело вздыхает и какое-то время смотрит в темное окно.
— Ты, наверное, права была насчет разумных белок.
— Чего? — у Веры округляются глаза.
— Я часто веду себя так, как будто никого нет вокруг. Делаю так, как хочу. Так, как мне удобно. И мне плевать на то, что думают и как относятся к этому другие. Рано или поздно это плохо заканчивается. Как тогда.
Стас наконец-то решается посмотреть ей в глаза.
— Все ты правильно сделала. Надо было взять еще бейсбольную биту и врезать мне как следует.
— У меня нет биты, — растерянно отвечает Вера.
— Я тебе подарю, — усмехается Стас.
От его слов и улыбки бесследно растворяется все плохое, что Вера придумала про него. Она не может сдержаться и улыбается в ответ.
— Спасибо, что помогла Дэну, — Стас наливает в стакан виски и протягивает ей.
Вера с сомнением смотрит на стакан.
— За успешную реализацию проекта, — Стас толкает ее стакан своим. Вера отпивает чуть-чуть. Гадость какая. Лучше разговаривать, чем это пить.
— По-моему, Дэн в легкой панике. Или мне показалось?
— Конечно, показалось. Он в полном ах*е, — Стас замолкает, отпивает еще виски. — Короче, паника у него не легкая. Уже тяжелая. У него нет серьезного опыта работы в области портретного постановочного фото.
— А почему же тогда именно его пригласили на этот проект?
— Потому что у него офигенная репутация серьезного фотографа. Настоящего фотохудожника, — как ни старается Стас говорить безразлично, оттенок горечи в его словах спрятать не удается. Он наливает себе еще.
— А, по-моему, у тебя бы это получилось гораздо лучше, — осторожно произносит Вера.
— Дэн зовет вторым фотографом на проект, — Стас говорит скучным и равнодушным голосом, но она ему не верит.
— Ты согласился?
Стас одним глотком допивает виски.
— Вряд ли. У меня плотный график на несколько месяцев вперед.
— И что, в этом графике есть что-то столь же интересное? — Вера понимает, что ступает на тонкий лед, но она чувствует непреодолимую потребность заставить его посмотреть на себя с другой стороны. Потому что он ей уже слишком дорог.
— Это приносит весьма некислые бабки.
— Что, так и будешь всю жизнь снимать голые жопы и сиськи? — Вера идет на непомерный риск, стараясь зацепить его. Кажется, удается. Стас суживает глаза.
— Изволь объясниться.
— А не кажется ли тебе, что ты совершаешь огромное преступление, используя свой Богом данный дар таким вот образом? Ты просто зарываешь свой талант в землю!
— Видимо, ты полагаешь, что очень хорошо меня знаешь, — в голосе Стаса звучат нехорошие, почти угрожающие интонации. Но это гораздо лучше, чем равнодушие.
— Полагаю, что кое-что зною, — резко отвечает она. — Как участник дуэта «Красавицо и чудовищо». И ты сам знаешь, какие отзывы были на эти работы.
— Да это было исключение. Все совсем не так…
— Мне достаточно знать, что ты ТАК можешь! — перебивает его Вера. — По-моему, самое время начинать зарабатывать себе репутацию серьезного фотохудожника. Каким ты и являешься, собственно.
Стас стоит, опираясь рукой о барную стойку. Какое-то время молча смотрит на нее. Вид у него… как минимум, сердитый.
— Считаешь, что это нормально, да? Полагать, что лучше другого человека знаешь, что для него правильно, а что — нет? Решать, что ему делать и как?
— Мне кажется, некоторые вещи со стороны виднее. Мне кажется, ты просто не ценишь себя так, как ты этого достоин.
— Ты тоже, — пауза. — И я поступлю так же, как ты.
— Как?
— Сам решу, что для тебя лучше.
Стас ставит свой стакан на стойку, забирает и туда же отправляет Верин. А потом его ладони ложатся ей на плечи, а губы прикасаются к ее губам. Легко. Совсем чуть-чуть. Едва касаясь. Так нежно. Так мучительно сладко.
Вера, несмотря на отсутствие значительного опыта, понимает, что это означает. Он дает ей возможность отказаться. Остановить его. Отстраниться, пока еще не поздно. Ага, как же. Да и поздно уже. Она вляпалась. Ее угораздило. Умудрилась.
Она выдыхает его имя ему в губы. Сама не зная, что этим хочет сказать. Но Стас это понимает так, как ему хочется. А ему хочется. Приоткрыть ее губы своими и сделать поцелей чуть более смелым. Более интимным. Более жарким. А потом его язык врывается в ее рот. Его ладони, соскользнув с Вериных плеч, обнимают ее ладони. Он поднимает ее руки и кладет себе на плечи. Вера запускает пальцы ему в волосы. Так и стоят, тесно прижавшись друг к другу, сводя друг друга с ума поцелуями.
Потом Стас отстраняется. Смотрит ей в глаза.
— Вер, я так скучал по тебе. Я за эти две недели чуть с ума не сошел.
Вера бы сказала ему то же самое. Если бы могла хоть что-то сказать. Но она стоит и молчит. Слышит, как гудит кровь в ушах. Как где-то в горле колотится сердце. Стоит и смотрит на него. Не может насмотреться. И, кажется, сознание, вечно контролирующее и управляющее всей ее жизнью, начинает потихоньку покидать ее. Потому что ей плевать абсолютно на все, кроме стоящего рядом мужчины.
И он прочитал это в ее глазах. Со стоном опять припадает к губам. Целует еще жарче и откровенней. Вера так же горячо целует его в ответ. И все вместе это явно перерастает в нечто большее.
Стас подхватывает ее под попку, приподнимает и сажает на стойку. Сам вклинивается между ее ног, широко разводя их. Его большая горячая ладонь ложится на ее поясницу и прижимает Веру к себе. Он весь твердый, а там — особенно. Вера чувствует это тем самым местом. Которое и создано для того, чтобы ощутить эту величину и каменную твердость. Сознание капитулирует. Вера отчетливо понимает, что позволит ему все. Все, лишь он не оставил ее сейчас.
Стас слегка отстраняется, и в пространство между их телами вторгается его рука. Накрывает грудь. Сжимает.
И тут Вера не выдерживает. С ее губ срывается так давно сдерживаемый стон. Стас, накрыв одной рукой ее грудь, другой обхватывает сзади за шею и медленно опрокидывает ее назад. Придерживает. Его губы скользят по шее. Целует. Лижет. Покусывает. Потом наступает черед мягкого беззащитного ушка. Вера стонет, уже не сдерживая себя.
— Да, детка, да, — шепчет ей Стас.
Что-то взрывается у нее в голове. С хрустальным звоном лопается восхитительный кокон из прикосновений его губ и рук, из сводящих с ума поцелуев и обжигающего ощущения открытости в разведенных бедрах. Все это есть, все это остается. Так же как и звучащий в голове голос.
«Да, детка, да. Ты ведь это уже слышала. И видела. Только он тогда был с другой. А потом еще с одной. Ты знаешь, сколько их было? Знаешь, сколько их еще будет? Скольких он вот так же целовал, прижимал к себе, шептал на ушко эти слова? Хочешь быть той, до которой он снизошел именно сегодня? Мисс двадцать первое мая? Сегодня твой день. Тебе его подарили. Наслаждайся им, если можешь. Потому что завтра ты обо всем крепко пожалеешь».
Вера отталкивает Стаса так сильно, что сама чуть не падает назад. С трудом удержав равновесие, спрыгивает на пол.
— Верочка, что случилось? — дыхание у Стаса тяжелое, взгляд — потрясенный.
Раз уж сознание вернулось, Вера дает ему срочное задание. Не допустить слез. Какой угодно ценой.
— Скажи мне, Стас, в какой я сотне? Во второй? Третьей?
— Вера, о чем ты?
— Я для тебя одна из многих. Мне бы хотелось знать свое место!
Чувствуя, что срывается на крик, Вера делает пару глубоких вдохов. У Стаса грудь тоже тяжело вздымается. Глаза совсем темные, почти черные.
— Вера, это совсем другое…
— Конечно, другое! Что, на экзотику потянуло? Хочется попробовать, каково это — трахаться с синим чулком?
— Вера, — в голосе Стаса звучат почти умоляющие интонации. — Зачем ты все портишь? Пожалуйста, не надо, — он пытается погладить ее по щеке. — Поверь, нам будет очень хорошо. Позволь мне…
Вера дергает головой, уворачиваясь от его ладони.
— Это я все порчу?! Нет, это ты все испортил! Причем давно. Задолго до встречи со мной. И с чего я решила, что ты что-то из себя представляешь?! Ты пустой. Можешь продолжать жить так и дальше. Заниматься никчемной работой, за которую не можешь себя уважать. Каждый день трахать новую телку. И старательно не замечать, как от тебя уходит твоя жизнь вместе с талантом. Ты — одноразовый, Соловьев. Ты же знаешь, что это означает. Ты — использованный г*ндон! — последнее слово она просто выплевывает.
Стремительно покидает квартиру Стаса. Потому что сознание оказалось не в состоянии справиться с поставленной задачей. Горячие, обжигающие слезы душат ее.
Кажется, воздух дрожит от злых грубых слов. От грохота захлопнувшейся двери. Стас поднимает руку, чтобы убрать волосы от лица. Вот его пальцы — точно дрожат. С ним со всем что-то не так. Руки дрожат. Сердце колотится. Грудь сжимает как при неправильной декомпрессии. И никак не проходит эрекция.
«Все уже, все», — говорит он себе, наливая еще вискаря. Больше всего досадно, что он посмел… признаться. В том, что ему было плохо без нее. Невозможно. Непривычно. Отвратительно. Все валилось из рук. Он скучал по Вере. ОН! Стас Соловьев, который никогда не спал с одной и той же девушкой больше раза. Ну, в особо исключительных случаях — двух. Сколько у него их было? Стас отхлебнул виски. Как там Вера сказала про сотни? «Во второй? В третьей?». Черт его знает, он никогда не считал. Да и какая, нафиг, разница. Потому что Вера ни в какой не сотне. Она такая одна. Единственная. Во всем мире одна, твою мать, разъединственная такая. И ему повезло ее встретить.
Стас усмехнулся. Подошел к окну. Отсалютовал своему отражению стаканом с виски. Его единственная-разъединственная пять минут назад обозвала его использованным контрацептивом. А он что? А он в отместку завтра придет к ней в семь утра. Разбудит, как последний садист. Будет кофе варить, завтраком кормить. И убеждать, что не г… Короче, что он лучше, чем она о нем думает.
Кто б его самого еще разбудил. Стас катастрофически проспал не только свои наполеоновские планы мести, но и едва не опоздал на запланированную фотосессию. Пришлось планы мести перенести на вечер.
Вера дверь не открывала. На звонки и стук квартира отвечала мертвой тишиной. Сотовый отказывался соединять с отсутствующим в зоне доступа абонентом. Так продолжалось четыре дня. А на пятый в дверь квартиры номер семьдесят восемь открыл риэлтор в компании потенциальным покупателем. Вера уехала.