Никакого особенного интереса в глазах секретарши не блеснуло.
— Третья дверь направо вот по этому коридору, — она указала налево. — Как о вас доложить?
Филип не ответил, он уже шагал по коридору. На массивной дубовой двери висела табличка с именем Джинни. Он едва справился с волнением, поднявшимся в груди, и постучал в дверь.
— Войдите!
Джинни очень надеялась, что это не кто-нибудь из сотрудниц — любительниц поболтать. При всем желании она не могла бы сейчас притвориться внимательной. Она подняла глаза. В дверях стоял Филип.
— Филип? — прошептала она, боясь поверить собственным глазам.
Он вошел и закрыл за собой дверь.
— Ты ужасно выглядишь! Что с тобой случилось? — воскликнул он, пораженный ее бледностью.
Джинни почувствовала, как теплая радость заполняет ее. Это действительно Филип! Она не знала и не хотела знать, как он попал сюда и что ему надо. Он здесь — это го довольно.
— Ты похудела, — продолжал он. — И какого черта ты сказала Джейсону, что ты воспитательница?
От звука его голоса кровь быстрее заструилась по жилам, заряжая ее энергией.
— Ну? — торопил он.
Что же сказать ему? Когда Филип узнает, что она все рассказала Лидии… Да, именно этот вопрос надо прояснить прежде всего.
— Я рассказала Лидии правду о Дэймоне.
Но Филип только нетерпеливо махнул рукой.
— Знаю, она говорила. Может быть, теперь ты объяснишь, почему ты сбежала, не сказав мне ни слова? Ты же знала, что у меня проблемы с фабрикой и я не смогу полететь за тобой!
Джинни слышала в его голосе затаенную боль.
— Я не могла отдать Дэймона Джейсону. И боялась, что ты станешь уговаривать меня.
Филип покачал головой:
— Никогда не стал бы. Ты его мать, ребенок принадлежит матери.
— Но Дэймон… — начала она.
Филип присел на краешек письменного стола и посмотрел на нее.
— Что Дэймон?
Джинни облизнула пересохшие губы. Главное — держать себя в руках, не поддаваться растущему вожделению.
— Дэймон не мой ребенок… — пробормотала она.
— Что?!
Резкое восклицание Филипа лишило ее сил. Джинни с трудом заставила себя закончить фразу:
— …он сын Бесс, моей двоюродной сестры.
Филип тупо смотрел на нее, пытаясь осознать то, что услышал.
— Так ты меня обманула!
— В известном смысле да, но…
— В известном смысле! Ты сказала, что ты воспитательница детсада, — и солгала! Сказала, что ты мать Дэймона, — и снова солгала!
В чем еще она обманула его? Может быть, их любовь — тоже обман? Гнев и сомнения буквально рвали Филипа на части.
— Но я лгала не тебе!
Джинни отчаянно пыталась заставить его понять, пробиться сквозь взрывную смесь этих эмоций.
— Ах, ты лгала не мне! Черта с два.
— Вспомни, когда я приехала в Грецию, я даже не знала о твоем существовании!
— И все-таки лгала! — упорствовал Филип, не в силах отделаться от мысли, что все между ними было ложью, обманом.
— Ладно, пусть так! Я лгала! — воскликнула Джинни, теряя терпение. — Я лгала, чтобы защитить свою сестру. Лгала, чтобы не позволить Джейсону причинить ей боль. Я лгала во имя моей семьи! И мне странно видеть тебя в роли правдолюба. Ведь первое, что ты мне предложил, — солгать! Солгать о том, кто настоящий отец Дэймона! Так что у тебя, дорогой мой, тоже рыльце в пушку!
— Это совсем другое дело! Я только хотел…
Презрительный взгляд Джинни заставил его умолкнуть.
Тут на столе зазвонил телефон. Филип нервно вскочил. Джинни взяла трубку.
Филип отошел к окну. Он старался успокоиться, посмотреть на все трезво — и не мог. Там, где дело касалось Джинни, он не умел смотреть трезво.
В одном, приходилось признать, она права. Он лгал, чтобы защитить свою сестру, так что едва ли он имеет право жаловаться на то, что Джинни пыталась защитить свою. Кроме того, такая преданность семье — очень греческая черта. Просто прекрасная черта! Женщина должна быть предана мужу и детям… Он нахмурился. Стоп… Раз Джинни не мать Дэймона, значит, у нее и не было связи с Креоном. Значит, не она, а ее двоюродная сестра была его любовницей! Страшная тяжесть спала у него с души. Он только сейчас ощутил, какая страшная это была тяжесть.
— Ну, в чем же еще ты меня обвинишь?
Филип вздрогнул. Он смотрел в ее измученное, такое дорогое ему лицо, и ему захотелось защитить ее от всех бед, всех несчастий. А прежде всего — успокоить.
— Прости меня, — тихо сказал он.
— О! За что именно?
— За все. — Потом он глубоко вдохнул и выпалил: — Выходи за меня замуж. — И, испугавшись, что это прозвучало чересчур категорично, добавил: — Пожалуйста.