— А мать?.. — хрипло спросил Дронов.
— Не бойся, — еще теснее прижимаясь к нему, так же хрипло ответила Алька. — Она теперь каждый вечер предупреждает о своем появлении условным звонком. Думает, что мы каждый день делаем это…
— Тогда не будем ее разочаровывать.
'Разведчик' покинул гостеприимное логово условного противника. Алька разочарованно ахнула. Но она зря волновалась — Дронов, по-прежнему прижимая драгоценную ношу к себе, приподнял Альку и отнес на диван. И тогда 'лазутчик' вернулся на положенное место. И даже не один — прихватил с собою соратника. Но к великому Алькиному сожалению, снова ненадолго. Чтобы скоро уступить место 'основным силам противника'…
Если бы Алька могла о чем-то думать, она бы расхохоталась. А может, расплевалась бы. Потому что Витька Кузнецов, оказывается, сущее дитя, притом дитя неумелое. И сам он… Но в те мгновения Алька ни о чем не могла думать. Даже радости не было. А то, что она чувствовала, при всем своем желании не смогла бы описать словами. Потому что сочинять стихи никогда не умела, а описать свой восторг прозой — значит, унизить, бесконечно умалить его. Одно знала в то мгновение, впрочем, знала даже не задумываясь, не размышляя, просто на уровне подсознания: что бы ни произошло с ней в дальнейшем, что бы ни произошло с Дроновым, что бы ни произошло между ними — она никогда в жизни ни о чем не пожалеет.
Увы — к бесконечному сожалению обоих, и 'основные силы противника' не могли находиться на чужой суверенной территории вечно. Пришли, побезобразничали немножко, пошалили, порезвились вволю, доставив немалое удовольствие обеим сторонам 'военного конфликта', и отступили, невзирая на усилия хозяйки не выпускать пленных обратно…
Ноги затекли в неудобном положении, коленки саднило от трения о жесткое покрывало дивана. Но Алька этого не замечала. А может, даже от этого получала удовольствие? Вот только было немножечко обидно, что уже все между ними произошло, а Дронов ее даже ни разу не поцеловал. Как-то это неправильно. Обычно ведь все начинается с поцелуев, а Дронов почему-то сразу 'в дамки' полез. Теперь-то уж ему не до поцелуев. Алька читала в женских журналах, что женщину после 'того' тянет на ласки, а мужику уже ничего не надо. Ведь и Кузнецов после 'этого' никогда не целовался, только до. Ну что ж, раз после ласка не нужна, Алька не будет к нему ластиться. А то вообразит себе, что она от него без ума. Еще чего!
Дронов не сводил с Альки глаз. Смотрел серьезно, и как будто ждал чего-то. Алька удивилась — чего ждать-то, если уже все было?
Не дождавшись, Дронов молча направился к двери. А Алька и не возражала. Уверена была — никуда-то он от нее теперь не денется!
Дронов вновь прикоснулся к замку. И вновь замер, словно выжидая. Потом резко повернулся:
— Аля… Тебе понравилось?
'Аля'? Она привыкла, что все вокруг звали ее Алькой. Учителя в школе так и вовсе фамилией обходились. Разве что мать, когда сильно злилась на нее, иногда называла Алей. Но у матери это получалось сухо и словно бы оскорбительно. У Дронова же получилось как-то особенно нежно, даже трепетно, у Альки аж поджилочки затряслись. Вот только что за дурацкий вопрос: 'понравилось ли'?
— А ты сам не понял? — спросила Алька.
— Мне показалось…
— Больше доверяй своим чувствам, — хихикнула Алька. И вдруг вспомнила: — А как тебя зовут?
Дронов опешил. Улыбнулся неловко:
— Вообще-то я Вова. Володя. Владимир.
— Вовчик, значит, — сказала Алька, словно бы пробуя его имя на вкус. — Нет, никакой ты не Вовчик. Ты Дронов.
Дронов почему-то посерьезнел. Повторил вслед за нею:
— Я — Дронов.
Смотрел на Альку долго-долго, словно пытаясь запомнить на веки вечные. Вдруг притянул ее к себе, впился в губы жадно, чуть покусывая, а руки привычно полезли под любимую Алькину маечку, под которой не было ровным счетом ничего. А Альке снова было смешно. Надо же, какая же она дурочка! И она считала, что Кузнецов здорово целуется?! Ой, какая глупая!..
Потом было лето. Это было самое замечательное в Алькиной жизни лето! Правда, каникулы-то были только у нее, а потому целыми днями она пропадала у Дронова в комплексе. К ее бесконечному изумлению, он не скрывал их отношения ни от сотрудников, ни от друзей. Даже в гости ходил только с нею, не оставляя Альку без внимания и на один день. Вот только от соседей скрывались, причем в большей степени это была Алькина инициатива. Чтобы Дронов не стоял подолгу перед ее дверью, рискуя быть замеченным чужими любопытными взглядами, Алька отдала ему запасные ключи, и теперь при желании Дронов мог прийти в любое время.
Валентина с детьми по обыкновению на все лето уехали в Гнилушки. И влюбленные могли уже не прятаться от Анастасии Григорьевны — Алька могла бы на все три месяца перебраться к Дронову, он ведь сразу предложил ей такой вариант. Однако та отказалась. Не из особой порядочности — порядочные девушки вообще не связываются с женатыми мужчинами. Алька просто старалась не думать о его семье, о том, что своей любовью делает огромную пакость тете Вале. И вот как раз для того, чтобы не думать об этом, не чувствовать себя последней сволочью, она и отказалась от предложения Дронова. Не то что жить там не смогла бы — она вообще никогда не заходила в его квартиру. Там ведь на каждом шагу — напоминание о тете Вале и детях, а значит, об Алькиной подлости.
Иногда по выходным они садились в машину Дронова и ехали в Москву. Он водил Альку в Третьяковку и театры, но той больше всего нравилось бывать в Парке Горького. Живопись, искусство — это, конечно, хорошо, но Алька-то еще была ребенком, к тому же детство у нее было несколько ущербное, словно бы недогуленное. А потому ей так хотелось порезвиться, покататься на каруселях, на американских горках. Что может быть лучше, чем когда от скорости и перепадов высоты дух захватывает, когда, кажется, от страха и ужаса сердце вот-вот остановится, разорвется, а ты прижимаешься спиной к любимому, уверенная в том, что он защитит. Что может быть лучше вот этого симбиоза ужаса и бесконечной любви и счастья?!
Но все хорошее когда-то кончается. Кончилось и их лето. Вернулись в город Валентина и дети. Впрочем, их возвращение не означало ровным счетом ничего — Альке даже казалось, что Дронову абсолютно все равно, догадается супруга о его неверности или нет. Однако вопросов относительно супружеской жизни любимого никогда не задавала.
Как ни странно, но гораздо большим препятствием их отношениям стала не семья Дронова, а Алькина школа. Мало того, что она пропадала там по полдня — это Дронов принимал нормально, как должное. В конце концов, он тоже не на пляже загорал целыми днями. А вот подруги, одноклассники… За лето, проведенное со взрослым человеком, Алька, оказывается, безумно соскучилась по сверстникам. И с самого начала сентября бесконечной чередой пошли вечеринки, сабантуйчики, походы в кино и на дискотеки с друзьями.
Сначала Дронов терпел молча, как неизбежное зло. Но уже в середине октября стал проявлять неудовольствие тем, что в Алькиной жизни есть кто-то кроме него, даже если этот кто-то и не является его соперником. Он не хотел ее ни с кем делить, даже с подругой Жанной.
Алька ходила счастливая — еще бы, из-за нее убивается взрослый мужик. Ревнует. Значит любит. Вот и пусть ревнует. И все чаще проводила вечера вне дома, без Дронова. Не назло ему, а так, скорее из вредности. А если и назло, то самую капелюшку. Потому что сама чувствовала дикую от него зависимость, потому что не желала менять в их отношениях ровным счетом ничего. Потому что и сама не могла подолгу оставаться без него. Да что там — уверена была, что без Дронова не выживет. Вот не дай Бог пропадет он из Алькиной жизни — и все, и она пропадет. Потому что сама жизнь для нее — это Дронов. Или Дронов — это жизнь? Так или иначе, а он занимал в Алькиной жизни не менее трех четвертей места.
Но в том-то и дело, что самому Дронову этих трех четвертей было недостаточно, он претендовал еще и на четвертую. Возможно, будь Алька постарше, она и сама бы с удовольствием отказалась от этой четверти, подарила бы ее Дронову без сожалений. Но она была еще так молода, ей так хотелось разнообразия! А какое разнообразие с Дроновым? Каждый день — одно и то же: из школы — к нему в комплекс, вечером — домой, а завтра — снова в школу. Скуууука!
Альке гораздо больше нравился другой график. После школы она предоставлена сама себе: может дома посидеть, может с Жанкой побеситься, может сходить в кино с ней же, а может и завалиться на какую-нибудь веселую вечеринку. На дискотеке опять же потусоваться, а то, глядишь, и потанцевать с каким-нибудь красавчиком. А вот уже поздно вечером, когда она соизволит явиться домой, Дронов, услышав, что она вернулась, воспользуется своими ключами и они закроются с ним в ее крошечной спаленке. Пусть и в тесноте, но уж точно не в обиде. Как бы ни страдал Дронов оттого, что ему там буквально ноги девать было некуда, а Альке даже в этой каморке было с ним безумно здорово. Причем одинаково хорошо было заниматься любовью или просто так лежать, прижавшись друг к другу, или же смотреть фильм в комнате, опять же прижавшись друг к другу. И мать помехой не была, даже если и сидела в соседнем кресле.
А вот Дронову такой график был не по душе. Настолько не по душе, что скоро Альке пришлось принять ультиматум.
— Аля, — холодно произнес он. — Так больше продолжаться не может. Я понимаю, что ты еще слишком молода, но ты должна считаться со мной. Я приму любое твое решение. Но так, как сейчас, продолжаться не будет. Или ты будешь только со мной, или только с друзьями. Выбирать тебе.
Алька возмутилась:
— По-твоему, это честно? У тебя будет и жена, и любовница, а у меня — только ты?
Дронов горько усмехнулся:
— И ты думаешь, что я у нее есть? Боюсь, сама она так не считает. Аль, давай не трогать эту тему. Ты очень многого не знаешь, да и не надо тебе это знать. Пока не надо. У нее я только ночую, все остальное время — я твой. Только твой.
Алька возмутилась:
— Ничего себе — 'только ночую'! Давай я тоже буду с кем-нибудь 'только ночевать'!
— Я тебе поночую! В моем случае 'ночую' значит — просто сплю. Именно сплю, а не… Ну, сама понимаешь.
— Ага, — воскликнула Алька. — Только спишь! И никакого секса! А дети твои — от святого духа! Ладно, Дронов, хватит. Я прекрасно понимаю, что такое жена. И что такое муж, кстати, тоже понимаю. Как и то, что у каждого супруга имеются перед половиной определенные обязанности. И не надо мне вешать лапшу на уши, хорошо? Потому что тогда и я начну тебе ее вешать. И вообще! Ты мне не муж, ты мне не отец. И ты не можешь мне указывать, как я должна проводить свободное время! Он мне еще ультиматумы ставить будет! Не нравится — вали к жене! Она мне за это только спасибо скажет!
— Ах, спасибо?! Ну что ж, может, и скажет. Жди.
Дронов развернулся и ушел.
Алька поморщилась. Ну вот, опять поссорились. Последнее время они ссорились едва ли не каждую неделю. Ну да ничего, он ведь долго без нее не выдержит, завтра же прибежит, как миленький! Ну, может послезавтра…
Прошла неделя, другая. Прошел месяц. Дронова не было. Вернее, он по-прежнему появлялся пару раз в неделю с продуктовыми пайками, подкидывал Анастасии Григорьевне деньжат, ведь Алька еще в начале лета уволилась с почты. Однако в Алькиной жизни Дронова больше не было. Даже если и сталкивался с ней нос к носу дома — делал вид, что не замечает, просто ставил продукты в холодильник и уходил, не сказав и слова, даже не взглянув на Альку.
Казалось бы — свободна, гуляй не хочу! Вот именно, 'не хочу'. Потому что когда можно, оказывается, это не так интересно. И вообще, зачем ей все эти вечеринки-сабантуйчики, киношки-дискотеки, если даже там она каждую секундочку думает только о Дронове? Не один раз уже Алька пожалела о своей опрометчивости. Вот если бы Дронов поставил ей этот ультиматум еще раз, она бы с радостью его приняла. Естественно, в его пользу. Потому что оказалось, что без него ей не нужен никто и ничто. Потому что без него и жить-то не хочется. Если и жила Алька эти бесконечно долгие недели без Дронова, то только ожиданием, что он одумается, и у них снова все будет, как прежде.
Ах, как Альке хотелось быть гордой! И была ею! Когда сталкивалась в собственной квартире с Дроновым, демонстративно отворачивалась в сторону: мол, представь себе, мне и без тебя неплохо живется! А у самой-то кошки на душе скребли. Сначала уверена была, что он долго не выдержит, что смягчится, упадет к ее ногам и будет молить о прощении. Еще как будет! Как миленький! А она еще покочевряжится для видимости, чтоб на будущее не слишком-то воображал из себя.
Однако время шло, и уверенность в скором примирении уходила вместе с ним. Надежда таяла с каждым днем. И на сердце было так тоскливо, так муторно. И жизнь стала пустая и бессмысленная, мир — серый. И Алька уже не ходила ни в кино, ни на дискотеки. Целыми днями сидела дома в ожидании Дронова. Лишь только слышала, как в двери ворочается ключ, так и летела навстречу, надеясь, что вот сегодня…
… Дронов поставил пакет на стол. Вытащил свертки, разложил в холодильнике. Алька стояла в дверях, наблюдая за ним. Решила — раз сам не понимает, что она готова его простить, надо намекнуть. Ну ведь сообразит же, что она не просто так стоит, что готова к примирению! Однако Дронов молча отодвинул ее из прохода и, сделав единственный шаг, оказался уже в прихожей. А там ведь и до выхода всего один шаг…
Алька не выдержала: