В приемном отделении меня встретила та же медсестра Шура. По ее отстраненно-холодному взгляду я поняла: она меня не узнала!
Можно было бы вообще так и играть до конца эту роль роковой юной блондинки, – ведь местные врачи не поняли бы жену, которая бросила истекающего кровью мужа и уехала.
– Девушка, вам кого?
– Я приехала к раненому Решетняку.
– Мы пропускаем только близких родственников.
Елки зеленые! Ну и порядки пошли в сельских больницах! Уж если и здесь ввели пропускную систему!.. Еще не хватало, чтобы Шура потребовала у меня документы.
– Ни фига себе! – юным голосом капризно проговорила я. – Звонят, я еду в такую даль, а теперь меня еще и не пускают.
– Вы сестра больного?
– Я его жена.
Отчего-то мое известие так ошеломило Шуру, что у меня появилась надежда: документы показывать не придется. Она быстро ушла куда-то, бросив мне на ходу:
– Минуточку!
Интересно, какой она представляла себе жену Артема? Хуже? Лучше? Старше?
Шура вернулась и скороговоркой выпалила:
– Всеволод Илларионович – лечащий врач вашего мужа и главврач больницы – попросил вас прежде пройти к нему. Его кабинет – налево по коридору.
Мое сердце ухнуло куда-то вниз и ноги стали ватными.
– Зачем я понадобилась главному врачу? Он со всеми женами пациентов разговаривает? Вы что-то от меня скрываете, и операция Артема прошла вовсе не так успешно, как мне говорили?
От страха я сразу выпала из образа и так разволновалась, что едва не стащила парик и не бросилась бежать в палату к Артему, сметая все на своем пути.
– Женщина! – строго сказала Шура; наверное, таким тоном она всегда прекращала истерики нервных родственников. – С вашим мужем все в порядке. А то, что Всеволод Илларионович захотел вас увидеть... Главному врачу виднее.
Последнюю фразу она произнесла менее уверенно. Наверное, и сама недоумевала, что ее шеф хочет мне сказать.
Нет, она меня успокаивает. Сейчас врач скажет что-нибудь страшное... Иначе зачем еще я ему понадобилась?!
Определенно, в последнее время со мной происходит что-то неладное. То в самую трудную минуту я становлюсь спокойной как слон, то ни с того ни с сего начинаю трястись как в лихорадке. Чего мне бояться какого-то главврача?!
Сжав зубы, я пошла налево по коридору. Чего стоять и гадать, когда проще встретиться наконец с этим Всеволодом Илларионовичем.
Потому я постучала в его дверь куда более решительно, чем сама была настроена.
– Входите!
При виде меня Всеволод Илларионович – наверное, он здесь один такой: значительный, импозантный – поднялся и вышел из-за стола. Это был тот самый врач, который воспринял меня как любовницу Артема. По крайней мере я его отношение к себе так поняла.
Он подошел поближе, оглядел, едва сдерживаясь, чтобы не улыбнуться, и довольно покивал головой:
– Значит, это все-таки вы!
Пришлось согласиться, что я – это я. И снять темные очки, чего при Шуре я не стала делать.
– Я хотела бы объясниться, – робко начала я.
– Не надо, – сказал он.
– Но вы можете подумать, что я бросила истекающего кровью мужа на чужих людей...
– Для настоящей медицины нет чужих и своих, все больные – просто пациенты.
– В идеале.
– Пусть будет в идеале, – согласился он. – Ну а сейчас-то переодевание зачем?
– Хочу мужа порадовать.
– Порадовать или озадачить?
– Уточняю: взбодрить. Почему-то мне всегда казалось, что ему нравятся блондинки.
– Что ж, это больному не помешает. Кажется, он заскучал, не успев прийти в себя. И я его понимаю.
– Зато я не понимаю, – не выдержала я, – что вы можете понимать, не зная, что с нами случилось!
Вот это я накрутила! Но меня возмутила самоуверенность врача. Он не захотел даже выслушать моих объяснений.
– Почему же не знаю. Лев Гаврилович – мой хороший приятель. Вообще-то свои служебные тайны он со мной не обсуждает, но если случается что-то неординарное и в чем нет большого секрета, рассказывает. И временами он даже позволяет мне пофантазировать, выдвигать свои версии того или иного происшествия. Вы ведь знаете, о ком я говорю?
– О Могильном, – кивнула я.
– Несмотря на свою зловещую фамилию, Лев очень оптимистичный человек... Минуточку, а то я забуду!
Всеволод Илларионович вернулся к своему столу, открыл ящик и достал из него пачку денег.
– Вот, возьмите, – сказал он. – Я заплатил из них медсестре, чтобы она просидела ночь у постели вашего мужа. У нас как-то принято, чтобы это делали близкие родственники... Нет в штате сиделок! Есть две ночные медсестры, но им некогда сидеть всю ночь возле кого-то одного!
Главврач почему-то разозлился, и я, чтобы его отвлечь, вернула разговор в прежнее русло:
– А чья версия, что я – жена шофера?
– Моя! – сказал он гордо. – Теперь могу признаться: на вас я заработал ящик коньяка!.. Уверен, Лев будет возмущаться, что я использовал свои кое-какие профессиональные знания. Но в споре этот пункт мы не оговаривали...
– А какие именно знания?
– Я утверждал, что последние сорок – пятьдесят минут водитель Решетняк не мог вести машину, так как пребывал в бессознательном состоянии.
– Ну и что же? Разве не могла его подменить просто попутчица?
– Попутчица вряд ли повела бы себя так самоотверженно. Она скорее всего просто бы сбежала, ну в крайнем случае позвонила бы в милицию. А если не хотела, чтобы ее допрашивали как свидетеля, вообще могла не позвонить. И не сбежала бы после того, как доставила пострадавшего в больницу... Я получил удовольствие, выстраивая эту логическую цепочку!
Всеволод Илларионович потер руки, а я подумала, что он по натуре романтик и скучает в селе, где происходит так мало волнующих душу событий. Конечно, как говорила медсестра Шура, преступность могла добраться и сюда, но вряд ли к нему на хирургический стол так уж часто попадали мужчины с огнестрельными ранениями...
– Извините, а не могла бы я повидать своего мужа?
Как ни хотелось мне прерывать разговорчивого врача, но сжигавшее меня нетерпение оказалось сильнее.
– Простите, – спохватился главврач и совсем по-мальчишески покраснел. – Действительно, растоковался! Но утереть нос профессионалу – что может быть слаще!.. Пойдемте, я провожу вас... Реанимационного отделения у нас пока нет, но свежеоперированные больные имеют отдельную палату.
Он открыл дверь палаты и сказал, точно мяч бросил в нее:
– Решетняк, к вам приехала жена!
Мой муж лежал на какой-то странной кровати с рычагами, которые, видимо, не только регулировали ее по высоте, но и давали возможность перемещать больного с минимумом неудобств для него.
Поскольку мне не приходилось быть в больнице лет десять, я приятно удивилась тому, как может оснащаться сельская медицина.
Не то чтобы я думала только о такой вот ерунде, глядя на бледного, заросшего щетиной мужа – он всегда брился до синевы, – просто такие мысли промелькнули у меня в голове, наверное, для того, чтобы смягчить шок, который я испытала при виде любимого мужа.
Правда, я отчего-то представляла себе его опутанным всевозможными проводами, как в американских фильмах, но к его раненой руке вел лишь тонкий проводок стоящей у кровати капельницы.
– Это вовсе не моя же... – удивленно пробормотал Артем.
Я обернулась на дверь как раз в тот момент, когда ее с обратной стороны закрывал ухмыляющийся главврач.
– И совсем не обязательно сообщать об этом всему свету! – строго сказала я своим обычным голосом.
– О Боже! – вырвалось у моего бедного мужа.
– Анекдот по случаю, – весело продолжала я. – Налогового инспектора спросили, как к нему обращаться. «Не знаю, – пожал он плечами, – но когда я куда-то прихожу, все говорят: “О Боже!”» Выходит, и обо мне тоже... Здравствуй, дорогой!
Я поцеловала мужа в колючую щеку. Сердце мое от волнения опять зачастило: «Господи, как же сильно я его люблю!»
– Где ты так долго пропадала? – сварливо поинтересовался Артем. – И что за молодежные тряпки на тебе надеты?
– На современном языке это называется не тряпки, а прикид. Я решила все время носить его, потому что теперь ко мне пристают двадцатилетние мальчики.
– Тебе же двадцать девять лет!
– Стыдно напоминать женщине о ее возрасте! – капризно протянула я своим уже освоенным юным голосом. – Ей столько лет, на сколько она выглядит... Ладно, Отелло, уже нахохлился, не понимаешь, что это маскхалат! Не обращай внимания... Как ты себя чувствуешь, любимый?
– Что значит, не обращай внимания?! Ты же похожа на девочку-студентку, а не на мать двоих детей!.. Кстати, я уже и забыл, что у тебя такие потрясающие ноги!
– Понятное дело. – Я не удержалась, чтобы его не кольнуть. – Небось у Зины ноги – с моими не сравнить!
– У какой Зины? – изумился Артем. – Послушай, ты уже второй раз называешь это имя!
Тьфу ты, я же ее сама придумала. Блондинку по имени Зина. Ну не смешно ли? Давала ведь себе слово больше никогда не вспоминать о словах Артема насчет его измен... Во множественном числе? Нет, это невыносимо!
– Что с тобой происходит? – продолжал допытываться муж, следя за переменами в моем лице.
– Ничего! – Меня уже было не удержать. – Это все из-за твоих девок!
– Моих девок? Ты имеешь в виду здешних медсестер? Тех, что подают мне утку?
– Тех девок, с которыми ты мне изменял!
Удивление в его глазах сменилось облегчением.
– Фу, а я уже стал думать бог знает что! Не иначе, у супруги крыша поехала. И ведь жалко. Тогда получается, мне одному детей на ноги поднимать.
– Прости! – повинилась я. – Но кто тебя тянул за язык признаваться в том, что ты мне изменял. Вон Танькин бывший, помнишь, как говорил: «Пока меня за ноги с бабы не стянут, ни за что не признаюсь!»
– Я не понял, ты приехала проведать тяжелораненого мужа или упрекать его в супружеской неверности?
– Во-первых, никакой ты не тяжелораненый. Пулю извлекли из мягких тканей. Просто крови много потерял...
– Просто! Конечно, когда не свое...
Я опять бросилась к мужу:
– Как же не свое! Еще какое свое! Темушка, родной, если бы ты знал, как я к тебе рвалась. Но пока рассчиталась с совхозом, пока навестила Лилию и отдала деньги ей...
– Что, ты рассчиталась с совхозом?
– А что, не надо было?
– Малыш, неужели тебе удалось обмануть этих волков?
– Вроде бы, – несколько смутилась я, услышав, сколько восторга в голосе Артема. Он смотрел на меня с нежностью, в лучах которой я готова была греться вечно. – Знаешь, для дела, когда мы с тобой приехали сюда, мне даже пришлось от тебя отречься. Сказать, что я просто попутчица. Иначе меня бы оставили здесь. Есть тут один мент, Лев Гаврилыч Могильный, так он непременно хотел со мной поговорить.
– Ты что же, получается, от милиции скрываешься? – обеспокоился Артем.
– Теперь уже нет. С долгами я рассчиталась. Если же у нас отберут наши деньги, все равно с голоду не умрем.
– Чего это их должны отбирать? – возмутился муж.
– Это я так, к примеру.
– А это твое мини сжечь! – ни с того ни с сего сказал он приказным тоном.
– Да ты знаешь, сколько оно стоит? Ты столько не зарабатываешь.
– Гражданка Решетняк, не хамите мужу.
– Не опережай события, – невесело пошутила я, – чувствую, мне еще предстоит терпеть такое обращение. В смысле – гражданка.
– Тогда мне нельзя здесь залеживаться! – Артем даже попытался встать.
– Лежи, горе мое! Ничего криминального, говорят, за мной нет. У Таньки милиционер знакомый, он узнавал...
Муж с подозрением посмотрел на меня:
– Белка, что ты успела натворить? Рассказывай все, как было, и не вздумай утаивать под предлогом, что меня нельзя волновать.
Я подтащила стул, на котором сидела, ближе к кровати и легонько прижалась к здоровому Темкиному плечу, чтобы в четвертый раз живописать произошедшие со мной события. С той лишь разницей, что рассказывать пришлось не обо всем, потому что Артем сам был очевидцем многих событий.
– Тебя санитарки перед тем на носилки положили и унесли, а я взглянула в окно: мамочки, они уже к крыльцу подходят!..
Кажется, он облегченно вздохнул лишь тогда, когда я рассказала об аварии, происшедшей на виадуке.
– А я еще удивился, что они на этой «девятке», по твоим словам, мчались как на пожар. Я же их прицепом так саданул! Небось и кузов треснул. На такой машине куда-то ехать... На что только не идут люди ради денег!
– Может, не только ради денег, – задумчиво проговорила я. – Говорили, Рафик этот больно самолюбивый. А согласиться с тем, что его перехитрила женщина, было, по-видимому, выше его сил...
– А в итоге – четыре трупа!
Я не стала уточнять, что, возможно, и пять. Мне самой не хотелось так думать.
– Если бы ты знала, каких кошмаров насмотрелся я в своих наркозных видениях. До сих пор не верится, что ты жива... Все рассказала? Давай выкладывай, во мне уже достаточно физраствора, чтобы перенести без риска для здоровья любое сообщение.
Он вроде посмеивался, но ждал недосказанного. Так было всегда: я и прежде никогда не могла обмануть Артема, что-то утаить от него. Правда, он не знает, сколько этого недосказанного теперь.
Например, я ничего не стала говорить ему о планах Лилии поехать в тот самый город и разобраться с Валерией. Расскажу как-нибудь потом. Вряд ли это ее намерение серьезно. Скорее всего пьяный кураж. Поедет она разбираться!
Но теперь наверняка Артем станет считать своим долгом опекать Лилию как жену покойного друга. И с ее подачи вполне может ввязаться в какой-нибудь криминал...
Как в таком случае уберечь его? От одной мысли об этом мне стало не по себе, ибо задача представлялась мне почти невыполнимой. Мне остается лишь по возможности дольше отвлекать его от мыслей о моральном долге перед Лилией. На мой взгляд, Лилии мы ничего не должны.
И про Стопа пока ничего рассказывать не буду. Если это дело не всплывет. Я почему-то убеждена, что Артем начнет и здесь предпринимать какие-то шаги, чтобы обезопасить на будущее мою репутацию, и поневоле сыграет роль камня, от которого по воде пойдут совершенно ненужные для дела круги...
Впервые в нашей совместной жизни возникла ситуация, в которой я почувствовала себя более сильной стороной. Наверное, поэтому вопреки ожиданию я легко увела его от скользкой темы.
– Понимаешь, – вздохнула я, – мне пришлось поцеловаться с одним человеком...
– Как, опять? – Он слегка отстранился, чтобы заглянуть в мои глаза, но по тону понял, что этот мой проступок не заслуживает особого внимания. – Что же это делается? Прямо не жена, а какая-то поцелуйная нимфоманка! Создается впечатление, что это моя недоработка. А значит, мне за нее и отвечать. Подробности сообщишь или мне придется самому догадываться?
Он без улыбки выслушал мой смущенный лепет.
– Значит, под Мало-Степанцом вас не останавливали?
Подумать только, этот город какой-то роковой для меня. Вот теперь и Артем за него зацепился.
– Не останавливали.
– Понятно. Следовательно, имел место всего один поцелуй? Учти, Решетняк, я тебя прощаю, но чтобы это было в последний раз!
– Обещаю. Я больше не буду! Никогда! Ни с кем! Целоваться!
Для убедительности я даже приложила руку к сердцу.
– Кроме меня, – уточнил он. – Попробую тебе поверить...
Муж обнял меня здоровой рукой, и некоторое время мы молчали, наслаждаясь удивительной атмосферой близости, которая вливалась в наши истосковавшиеся друг без друга души.
Потом муж опять от меня слегка отстранился.
– Не забудь прикид сжечь. В крайнем случае подари какой-нибудь школьнице.
– Вот заладил! Сам же только что говорил, что лишь благодаря ему вспомнил про мои бесподобные ноги.
– Давай тогда с тобой на что-нибудь сменяемся?
Над этим вопросом стоило подумать.
– Хорошо, я ставлю на кон свою фирменную одежку. А ты чем ответишь?
– Всем, что пожелаешь.
– А ты поступишь в институт.
– Это неравноценный обмен. В корне менять свою жизнь. Я уже все перезабыл, а ты предлагаешь опять садиться за учебники?
– Хорошо, добавлю ребенка.
– В каком смысле?
Кажется, Артем даже боялся поверить, так ли он меня понял.
– В том смысле, что если ты поступишь в институт, я соглашусь родить еще одного ребенка.
– Белка, это правда? – Забывшись, он вскинулся и тут же со стоном упал на подушку. – Ты же не станешь разыгрывать старого и больного человека?
– Не стану. Только условие – никаких разговоров о том, что надо будет содержать детей, потому учебу придется отложить. Надо будет – не спорю, но я уже говорила с главным: я смогу брать работу на дом...
Опять меня несло! Ни о чем таком я с главным не говорила. Просто надеялась, что он позволит мне уйти в декрет на таких условиях. И о ребенке я заговорила, зная, что муж втайне мечтает об этом.
Жизнь сама подбрасывала мне решение: мужа надо занять как можно больше учебой, заботой о детях. Может, рыцарства в нем поубавится, и он перестанет думать обо всем человечестве, а будет думать всего лишь о своей семье. Вот такая я махровая эгоистка!
В наступившей вдруг тишине стало слышно, как в коридоре кто-то зубрил английские числительные.
– Ван, ту... файф, секс...
– Сикс, – поправил другой голос.
– Секс, – нерешительно повторил зубрила.
– Сикс! Только о сексе и думаешь!
Не выдержав, я расхохоталась. Артем тоже улыбнулся.
– Значит, не только я об этом думаю.
– Молчи уж, – махнула я рукой. – Сперва с кровати поднимись!
– А я всегда считал, что для этого вовсе не надо подниматься с кровати, а скорее наоборот...
– Между прочим, тот, кто зубрит английский, думает не о сексе, а об учебе. И судя по голосу, он совсем молод.
– Белка, может, а ну его! Все-таки мне уже поздно...
– Никогда не поздно взяться за ум... Или мы пойдем каждый своим путем?
– Нет-нет, только не это! Позвольте, ваша честь, хоть немного подумать.
– Подсудимый, суд еще предоставит вам последнее слово!
Я поставила на тумбочку Танькину корзинку и сняла с нее марлю.
– Что там у тебя?
– Клубника. Ты небось еще и не пробовал?
– Как-то некогда было.
– Я тоже. Говорят, если что-то в году пробуешь в первый раз, надо загадать желание.
Мы с Артемом взяли в рот по клубничке, чуточку подумали и одновременно тряхнули головой: задумали! Я даже подозревала, что одно и то же.