Надя занималась группой штампов и в редакции не появлялась. Несколько раз Ефим порывался пойти к ней вечером в общежитие. Дойдет до барака, постоит, постоит и на попятную. Однажды все же расхрабрился, постучал в комнату.
- Вам Надю? - спросила ее соседка. - Она уехала в институт, экзамены сдает, что ли... Хотите - обождите. Может, скоро вернется.
Вот так новость! Он и не подозревал, что она учится в институте. В таких условиях - работать и учиться? Молодец!.. Неожиданно ему открылась еще одна черта ее характера - целеустремленность. Кое-как одетая и обутая, не всегда сытая, живет в бараке, работает по многу часов в день, да еще занимается в высшем учебном заведении. Подвиг, по-другому не назовешь! Ефиму, скрепя сердце, пришлось самому себе признаться: он на такое не способен. До войны не успел получить высшее образование, после третьего курса института попал на фронт. После демобилизации не стал доучиваться. О какой учебе могла идти речь у вымотанного, искалеченного фронтом солдата? Для работы силенок едва-едва хватало. А Надя? - прижал он себя к стенке. Скажешь, не была на фронте? Верно, а прикинь-ка, хрупкая с виду девушка вон сколько хватила нужды да беды - иной мужчина спасует! Так что, подними руки и признайся: здесь Надя понастойчивее тебя, пособраннее. Признайся и подумай хорошенько!
Ефим подумал. Подумал о другом. Если они поженятся, у Нади прибавится забот и хлопот. Пожалуй, на учебу ни сил, ни времени не останется... Вот те на! Вместо полной пригоршни счастья он преподнесет ей новые огорчения! Интересный оборот!.. «Может, пока не поздно, опомниться и уйти?» - вспомнились строки его последнего стихотворения. Да-да, вот именно: опомниться и уйти, нашептывал разум, тем более, что уходить довольно просто оттуда, куда еще не пришел.
А если бы она вышла замуж за того офицера? Пришлось бы ей расстаться и с Москвой, и с институтом? Конечно, без сомнения! Ефим с удовольствием ухватился за спасительную мысль. И потом, если уж она захочет продолжать учебу, он ей мешать не станет, наоборот... Этим Ефим окончательно уговорил себя и даже воспрянул духом. Погулял немножко и опять направился к Надиному жилью. Сердце билось веселей, хотя где-то на донышке щемила горечь... И в мозгу постукивало сомнение.
В Надиной комнате встретила его та же девушка.
- Вы ее подождите, она теперь скоро должна придти. И покараульте здесь, а то мне надо кой-куда съездить. - Она подала ему журнал «Работница». - Хотите почитать?
Минут через пятнадцать открылась дверь, появилась Надя. Взгляд ее выразил недоумение с оттенком неудовольствия. Ефим это сразу заметил, встал, пошел ей навстречу.
- Здравствуйте, Надюша, не ждали? - спросил тихо, виновато.
- Признаться, не ждала, - ответила она то, что думала в эту минуту, и тут же ей стало неудобно за неприличную откровенность. - Нет-нет, я вам рада, но...
Он понял: после такого «но» трудно сказать что-нибудь подходящее.
- Вы хотели сказать: «но не так нежданно-негаданно»?
- Да, наверно... - она положила на тумбочку дерматиновый портфельчик. - Садитесь... Я отлучусь на минуточку: умоюсь, заодно принесу кипяток.
- А вы, оказывается, студентка, - сказал Ефим, когда Надя вернулась. - Почему же никогда об этом не говорили?
- Да так... Случая не было, - уклончиво ответила она, садясь за стол напротив Ефима.
Он всматривался в ее лицо, миловидное, немного утомленное. Глаза вроде бы стали поспокойнее, лишь временами проступала в них грусть. Или обида?
- Я шел мимо, - соврал он, - дай, думаю, по пути загляну на минуточку к Наде. Что-то она совсем запропала. Я сейчас уйду. Мне надо...
Она мгновенно уловила фальшь.
- Полно вам, пришли и хорошо. Гапченко подбросил мне заданьице, будь оно неладно, замучилась. И учеба тянет, предпоследний курс... Ладно, давайте пить чай!
Он обрадовался:
- С удовольствием! Если разрешите, я побуду еще немного... А у нас в редакции новость: Гапченко уходит в МВД. Так что бросьте эту группу штампов. Будет новое начальство, новые планы... Я как ответственный секретарь, - сказал он с шутливой важностью, - освобождаю вас от задания.
- Серьезно? Вот спасибо! Прямо гора с плеч! А что это Гапченко вздумал переместиться в органы?
- Причина самая банальная: «Рыбка ищет, где поглубже...» Вы о нем, надеюсь, не скучаете?
...Обещание «побыть еще немного» растянулось до полуночи. Сперва Надя угостила Ефима разогретой поджаренной картошкой, сладким чаем вприкуску с булочкой. Бедненький ужин, а был для Ефима куда как вкусен и приятен: ведь состоялся он впервые у Нади, вместе с Надей. Они много говорили, и к концу скромной совместной трапезы взгляд Нади, как показалось Ефиму, стал приветливее и теплее. Но сразу же изменился, когда невзначай разговор коснулся Андрея.
- Никак не успокоюсь, - проговорила она упавшим голосом. — Одно с другим не вяжется... Неужели он такой легковесный человек?
«Крепко же, однако, он засел в ее сердце», - с досадой подумал Ефим и решил поговорить о чем-нибудь другом.
- Вы, я заметил, подружились с Алевтиной? Что скажете о ней?
- Странный вопрос, - улыбнулась Надя, - вам лучше ее знать. Анфиса Павловна мне рассказала, что вы одно время усердно волочились за Алевтиной, влюблены в нее до сих пор, не прочь предложить ей руку и сердце. - Она с любопытством, чуть насмешливо глянула на него. Надя не имела ни малейшего представления о его мужской порядочности, поддерживая ни к чему не обязывающую беседу, недоумевала: если влюблен в Алевтину, зачем пожаловал ко мне? По-товарищески, по-дружески?.. Нет, я не слепая, его выразительные глаза одаривают меня вовсе не товарищескими взглядами. Неужели он в общении с женщинами дрянь?.. Ну, дорогой, здесь у тебя ничего не выйдет: с чем пришел, с тем и отправишься восвояси.
А Ефим, если еще минуту назад и прикидывал, стоит или не стоит продолжать затеянный разговор, теперь, прослеживая, как ему казалось, Надины мысли, ухватился за подходящий случай объяснить ей свое подлинное отношение к Алевтине. И защитить перед Надей свою репутацию.
- Знаете, как-то я, возвратясь от Крошкиной, написал стихотворение. Вот, послушайте. Это будет ответом на ваш вопрос и... - он погрозил ей пальцем, - на ваши тайные мысли. И не пытайтесь их прятать от меня.
Надя мгновенно сообразила, куда Ефим метнул камушек. В глазах ее мелькнула растерянность, легкий испуг, как у девочки, которую мама застала у буфета за кражей сладостей. Ефим рассмеялся.
- Так слушайте.
Напрасно тебя я тяну Идти по пути со мной.
Ты влюблена в тишину,
В белку под стройной сосной.
Жизнь - серебряный круг,
Благодать и покой.
Снится тебе супруг,
Комнатный и ручной.
Я не такой души.
Я от тебя уйду.
Смогу эту боль задушить,
Один одолею беду.
Ефим кончил читать и с тревогой смотрел: поняла ли она его, как он хотел, как ему необходимо? Взгляд Нади красноречиво ответил: поняла.
Ей открылось, что явился сюда Ефим не «по пути», не «на огонек»... Свет и тепло, что излучают его темные от длинных ресниц глаза, адресованы ей, вызваны ею... Она почувствовала неловкость, смутилась.
- Теперь я... - начала она и не успела договорить. Дверь открылась, шумно вошли три девицы, Надины соседки, вернувшиеся с вечерней смены.
- Добрый вечер! Здравствуйте! - заговорили они наперебой. - У тебя, Надька, кавалер! Мы его знаем, он у тебя был...
Надя спохватилась.
- Ой, как мы с вами засиделись, Ефим,
- Да-да, в самом деле, - он заторопился уходить.
Надя немножко проводила его, заспешила домой - поздно. Ему очень хотелось, чтобы она оглянулась, он даже загадал... Очевидно, почувствовав его пристальный взгляд, она слегка повернулась, помахала рукой.
В эту тихую майскую ночь ни Ефим, ни Надя не сомкнули глаз. Он думал о ней, пытался разобраться, что происходит с ним, отчего Надя, наверняка о том и не помышляя, овладела всем его существом.
А она не могла уснуть - сама не зная почему. Просто не спалось. Нет, Ефим не стоял перед ее глазами, голос его не звучал в ушах, не отзывался в сердце... Облик не тревожил... Но ощущение необъяснимого беспокойства, смутного предчувствия, ожидания не покидало ее вплоть до наступления рассвета. Ей подумалось, что виной тому Андрей: сколько часов промучилась она в бессоннице после его письма!
Те горькие бдения отошли в прошлое. Что же теперь?.. Перед нею возник вдруг четкий образ Ефима, он затмил расплывчатый неясный образ Андрея. Потом оба будто растворились в темноте или в охватившем ее полусне - исчезли... Вновь откуда-то из глубины ночи или предутреннего сна привиделись ей, все увеличиваясь, сияющие, говорящие глаза Ефима. Свет, излучаемый ими, манил, согревал, пугал...
А Ефим, уже под утро, в мареве солнечных лучей увидел силуэт чудесной девушки, нежный, прозрачный, колеблющийся, то появляющийся, то меркнущий в сиреневом светящемся мареве... «Надя, Надюша! — воскликнул он про себя. - Кто ты в моей судьбе? Душа первозданная, до конца мной еще не понятая... Будь благословен тот мартовский вечер, когда я посетил тебя...»
Постой, постой, припомнил он вдруг, ведь, кажется, гораздо раньше коснулась его Надя необыкновенно близкой ему душевной гранью. Это случилось... месяцев семь-восемь назад. Да, да...
Как-то в конце осени прошлого года она явилась в редакцию веселая, шаловливая, уселась за письменный стол, мурлыча песенку, принялась за дела. Ефим сидел напротив, писал, изредка поглядывал на девушку. А глаза ее посылали ему лучики - голубоватые, озорные.
«Что это вы развеселились?» - спросил он так, без особого любопытства.
В редакции они были только вдвоем. Надя вдруг встала, вышла из-за стола, лукаво улыбнулась, состроила презабавную мину, нарочно шепелявя, приплясывая, запела детским голоском:
«Жили-были два кота,
Вошемь лапок, два хвошта.
Подрались между шобой Шерые коты,
Поднялись у них трубой Шерые хвосты.
Дрались днем и ночью,
Лишь летели клочья.
И оштались от котов Только кончики хвоштов!»
Кокетливо покачав русой головкой, игриво помахав руками, она вернулась на место и, как ни в чем не бывало, продолжала работать. А Ефим молчал в оцепенении, словно чудом пораженный. Что произошло? Вроде песенка как песенка, смешная, шуточная, вот и все! Ни мелодия, ни слова не должны были ошеломить слушателя. Надя и не рассчитывала на это, она и значения не придала своей ребячливой выходке. А он ощутил нечто такое, чему объяснения и названия найти невозможно, только что-то созвучное ему, до боли родное. Не отрывая глаз, словно загипнотизированный, смотрел на Воронцову. Она перехватила его взгляд, наивно спросила: «Правда, хорошая песенка?»
В редакцию тогда гурьбой вошли Адамович, Крошкина, Пышкина, вслед за ними - Гапченко. Они перебили чудесное видение-явь. Начался обычный суматошный редакционный день. Позднее, в толчее буден, Ефим позабыл о новоявлении Надежды Воронцовой.
И вот теперь, ранним майским утром, он почему-то вспомнил Надю, напевающую смешную детскую песенку, Надю, похожую сутью своей на девочку-дошкольницу из средней группы детсадика. И необъяснимое, загадочное становилось понятным: детскость Нади вместе с ее органичной схожестью с маленькими зверьками и птичками - удивительные свойства, дарованные ей самим Господом Богом, неодолимо влекли Ефима, делали Надю в его глазах единственной, неповторимой, необоримо притягательной...
Придя к такому, вполне, как полагал, логичному выводу, Ефим возблагодарил судьбу. Где уж тут было думать о том, чтобы «опомниться и уйти»? Бодро, вприпрыжку, как пятнадцатилетний мальчишка, он полетел в редакцию: там он увидит Надю!
И Надя после полубессонной ночи чувствовала себя все же хорошо. Щедрое майское солнце заполнило светом ее барачную берлогу. Ясно, тихо, спешить некуда. «Уже неделю не писала домой, - подумала она, - сейчас, пожалуй, этим и займусь». Одеваясь, вспомнила вчерашний вечер, долгую беседу с Ефимом. Тепло улыбнулась.
В письме родителям рассказывала о работе, учебе, делах житейских. Среди прочего сообщала: «Кажется, я уже писала вам о сотруднике нашей редакции Ефиме Сегале, помните, он так сердечно позаботился обо мне, когда я болела. Умный, честный человек, душевный склад его необычен. Вчера я провела с ним целый вечер. Не звала, не ждала, сам явился. Сказал: шел мимо, заглянул невзначай. Кажется, безобидно слукавил. Мы засиделись до полуночи. Послушали бы вы, как он рассуждает! Житейский опыт мой невелик, но я много читала, встречала разных людей, интересных, неглупых. Всем им — живым и литературным - недоставало его оригинальности. Сама не знаю, почему пишу такие подробности о нем. Может быть, под впечатлением вчерашнего вечера, не знаю».
Надя перечитала эти строки, задумалась: стоит ли так много писать о Ефиме? Ни себе, ни родителям она не лгала, ничего не преувеличивала, не преуменьшала: Ефим в самом деле ей нравился, подкупало в нем необыкновенное и неподдельное сочувствие ко всем униженным и обиженным. Она успела убедиться в его чуткости, смелости, пугающей проницательности: он, порой, читал ее мысли. Надя - умненькая, чистая девушка, не могла не заметить бесценных черт характера своего старшего друга, каким его считала.
Встречи с Ефимом постепенно превратились в успокаивающую необходимость, он как нельзя своевременно и удачно заполнил гнетущую пустоту, которая образовалась после ухода из ее жизни Андрея. И, не веря в Бога, она горячо благодарила его за то, что в катастрофический для нее час послал ей опору, не оставил один на один с бедой.
При Ефиме она преображалась. Выражение лица становилось мягче, взгляд — живее. Разве могло это ускользнуть от его зорких глаз? Как ему тут не заключить: Надя тоже влюблена в него, какие могут быть сомнения?.. И он сам, если решал, что любит, принимал желаемое за действительность... Между уважением и любовью — расстояние астрономическое.
В самом деле, вот подойди он сейчас к Наде, смотрящей на него так тепло, так доверчиво, спроси ее: «Надя, вы любите меня?» - глаза ее, скорее всего, сразу потускнеют, тепло с лица словно улетучится, на нем появятся смущение, растерянность, глаза без слов спросят: «Вы о чем, Ефим? Люблю ли я вас?.. Люблю?.. Я об этом не думала...»
Нет, Надя пока не любила Ефима как мужчину. Ну, хотя бы потому, что внешне он был очень далек от ее идеала. Впрочем, она и не обращала на физические данные Ефима особого внимания: какая ей, по правде сказать, разница, могуч или нет внешне ее добрый ангел-утешитель, наделен ли скульптурной красотой? А что он собирается стать ее мужем - ей и в голову не приходило. Если он и поцеловал ее несколько раз крепко, по-мужски - ничего удивительного: он зрелый мужчина. Сама она губы едва размыкала в ответ на его страстные поцелуи. Человек он недюжинный, счастье духовно общаться с таким. Но... он не герой ее романа. Хотя прикосновения его, поцелуи - не неприятны.Так думала Надя.
А Ефим, что же Ефим? Трудно ли было ему обнаружить довольно-таки прохладное отношение Нади к нему как к мужчине? Легче легкого. Не говоря уже о Лиде, которая через два часа после знакомства с трепетом и жадностью одарила его своим женским богатством; Роза куда охотнее и жарче отвечала на его ласки, поцелуи, пылко и нежно отдавала ему тепло своих губ и рук... «Может быть, потому, что полюбила его?» - размышлял Ефим. А Надя просто считает его своим другом, она не отталкивает его и не привлекает к себе, не бросается к нему в объятия, о другом сближении с ним, кажется, и не помышляет...
Будний день. В редакции, кроме Ефима и машинистки, никого. Все в бегах - на задании. Гапченко целую неделю не показывался в редакции, наверно, оформлялся в свое вожделенное МВД.
Ефим сидел за письменным столом перед чистым листом бумаги, то и дело обмакивал перо в чернила, но ничего не писал: разморило майское тепло, настроило на мечтательный лад, не работалось.
Открылась дверь, и в редакцию вошла Надя, разрумянившаяся, ясноглазая, слегка возбужденная. Сердце Ефима забилось чаще.
- Здравствуйте, - сказала она весело, звонко, - ну и денек сегодня - просто чудо! - Она протянула Ефиму руку, он взял ее обеими руками.
- Здравствуйте, Надюша, - ответил проникновенно, восхищенно, — какая вы весенняя, чудесная, необыкновенная.
Она весело рассмеялась.
~ А еще какая? - дурачилась, заливаясь колокольчиком.
- Я вполне серьезно, - переменил тон Ефим, не спуская с нее влюбленного взгляда.
Она смутилась, отняла руку.
Анфиса Павловна надула щеки, выкатила и без того выпуклые глаза, прыснула:
- Ой, умгешь со смеху, «весенняя, необыкновенная», — передразнила она. - Послушай-ка, что он несет, а как смотгит на тебя - с ума сойти можно, меня не стесняется. Бегегись, Наденька, слопает!..
Глупая трескотня машинистки разозлила Ефима. Он готов был оборвать ее, но взгляд Нади, устремленный на Пышкину, лукавый, вызывающий, погасил его пыл.
- Говорят, жених на двор - невесте не покор, - смеялась она, - а вообще-то, спасибо, поберегусь... - И повернувшись на одной ноге, вроде бы не к месту, воскликнула: - Ура! С сегодняшнего дня ухожу в учебный отпуск! - насмешливо добавила, глядя на Пышкину: - Буду готовиться к свадьбе!
Ефим обрадовался предстоящему отпуску Нади - значит, у нее будет больше свободного времени для встреч с ним.
- Пишите заявление, я как ответственный секретарь имею право его подписать, сделаю это с удовольствием.
- С удовольствием?! - с притворным возмущением переспросила Надя. - Надоела я вам? Ладно! Учтем, попомним!
Прощаясь с ней за дверью редакции, он, как бы невзначай, спросил:
- Вы будете очень заняты? Когда же мы встретимся? - С нетерпением, волнуясь, ждал ответа, вдруг скажет: «Недельки через две-три, после сдачи экзаменов».
Она несмело глянула на него, отвела глаза в сторону.
- Для вас это важно? - спросила серьезно, чуть насмешливо.
- Еще как! — выпалил Ефим.
- Если «еще как»... - она немножко подумала, - приходите послезавтра, часикам к семи, к главному входу в наш парк.
До назначенного свидания оставалось чуть больше пятидесяти часов. Вроде бы совсем немного, но для Ефима - целая вечность. Сам не зная почему, ждал он от предстоящей встречи чего-то решающего, главного для них обоих.
Откуда взялось такое предчувствие? Вероятно, из трижды загадочных глубин или высот, не доступных ни самому зоркому глазу, ни самому чуткому уху - ощутил шестым чувством. Что за шестое чувство? Где находится? - одному Богу известно.
Если рассуждать здраво, у Ефима были основания считать предстоящую встречу с Надей неким поворотным моментом в их отношениях. Да, он не сможет в должной лирико-драматической форме, коленопреклоненным, со слезами на глазах, сделать ей предложение. Но стать его женой он ее непременно попросит. Ответит ли она согласием? Не уверен. Ведь их немедленный брак - сумасшествие со всех сторон. В том Ефим отдавал себе полный отчет, а противиться овладевшему им чувству не мог.
А Надя? Не слепо влюбленная, слава Богу, не контуженая, не потерявшая способность трезво мыслить, она мгновенно осознает всю нелепость затеваемого им брака.
И все же он надеялся. Иначе не мог.
...Наконец-то наступил немыслимо далекий для Ефима день свидания. Был этот день таким же теплым, безветренным, голубым и солнцеобильным, как и тот, позавчерашний. Еле дождавшись шести часов, Ефим торопливо направился к месту встречи. Часы над главным входом в парк показывали половину седьмого. «Фу, дьявол, как еще долго ждать», - сетовал он, прохаживаясь взад, вперед, следя, как медленно, неохотно прыгает минутная стрелка с деления на деление. Поглядывал то в ту, то в другую сторону: не появится ли Надя. И - о, радость! Еще минут за пятнадцать до назначенного времени заметил вдали идущую по липовой аллее стройную девушку с портфельчиком в руке. Она! Она! Он отличил бы ее от тысячи других, похожих на нее, по только ей присущей горделивой походке, грациозной - от Бога: ее никогда никто этому не обучал, конечно...
Через минуту-другую он был рядом с ней.
- О, вы уже здесь, - не удивилась она. - Поздравьте меня: еще один экзамен с плеч долой.
- Вы, Наденька, представить себе не можете, как я соскучился по вас! - Его дрожащий голос, возбужденное лицо, блестящие глаза выдавали сильное волнение.
Она и сама, вроде бы без всякого повода, заволновалась. Усилием воли овладела собой, открыла портфельчик, достала зачетку, протянула Ефиму:
- Глядите, - сказал с гордостью, - одни пятерки!
- Молодцом, - похвалил Ефим, невидяще затянув в зачетку. - Действительно, одни пятерки. Как вам это удается?
- А я и в школе была отличницей, можно сказать, вундеркиндом озерковского масштаба, - заметила Надя без всякого хвастовства, как говорят о самом обыденном.
Ефим забрал у нее портфель и, взявшись за руки, они вошли в парк.
- Мои учителя, — рассказывала Надя, - пророчили мне необыкновенное будущее, мечтали видеть меня известным ученым, при чем каждый в своей области знаний. Математик был уверен, что мой путь - в точные науки, физик усмотрел во мне задатки исследователя... Ну и прочие в том же духе. А жизнь, - вздохнула она, - жизнь распорядилась по-своему. Не успела я и года проучиться в МГУ - война. Затем мобилизация на оборонный завод. Три года назад я поступила на заочное отделение пединститута. Готовлюсь к тому, о чем никогда в своей гордыне не помышляла: стать учителем русского языка и литературы. Возможно, продолжу работу в печати. Как говорится, неисповедимы пути Господни, - усмехнулась грустно.
«Вот именно, неисповедимы пути Господни», - подумал Ефим, не без тревоги слушая Надю. Не окажется ли он причиной крушения ее последней надежды? «Опять ты сам себя грызешь, - разозлился он. - А ну вас ко всем чертям, сомнения-колебания, так и с ума сойти недолго!» Нет у него больше сил рваться на части. Рядом Надя, которую он любит без памяти. Небо над ним - без единого облачка, есть молодость, полная дерзких стремлений, жаждущая любви. Сию минуту он скажет ей неизбежное, решающее.
- Надя, Наденька! - крикнул он громко, взволнованно.
Она посмотрела удивленно, вопросительно.
«Я люблю вас, Надя, будьте моей женой», - рвались наружу заветные слова... А он, хоть убей, не мог их произнести. Глотнув, словно задыхаясь, воздух, снова крикнул:
- Надя! - И тише: - Какой сегодня прекрасный день. Посмотрите вон на ту березку, легкую, красивую, целомудренную... «Как вы Надя», - хотел сказать и запнулся.
- Березка? - переспросила она, глядя на молодое деревцо. - Чудесная березка! Если бы я умела писать стихи, обязательно сочинила бы что-то о березах. Недавно попалось мне на глаза стихотворение о березке. - Она назвала известного поэта. - Ничего... но мне показалось слишком рассудительно... Вы читали? Права я, как думаете?
- Безусловно. По-моему, поэзия - язык сердца, язык души. Рассудительность - яд для поэзии, так я думаю... Хотите, я вам прочту стихотворение о березке?
- Ваше?
Ефим не ответил и начал читать:
Веселый ветер струнами Играет над тобой.
О чем, березка юная,
В ответ шумишь листвой?
Он вроде бы ровесник твой,
Как раз тебе под стать,
И завлекает песнями За облака слетать.
Но ветру верить можно ли?
Он парень озорной,
Гарцует меж березами,
То к этой, то к другой.
И ты, зеленокудрая,
Упрямо смотришь ввысь.
Такое целомудрие,
Хоть в пояс поклонись.
- Светлое стихотворение, - сказала, немного подумав, Надя, - как будто оно не о деревце, а об очень чистенькой девушке.
- О вас... Оно ваше... Разрешите подарить его вам...
вместе с моим сердцем, - сорвалось с его языка.
Надя испуганно, пристально посмотрела на него. Глаза ее спросили: «Что означает - вместе с моим сердцем?»
Ефим понял ее немой вопрос, но ничего не ответил, хотя момент для признания в любви был более чем походящий. Зеленая тишина парка, тускло освещенная лучами заходящего солнца, ароматный, чуть движимый ветерком воздух, - это и еще что-то всесильное, необъяснимое должно было заставить его говорить, говорить, а ее, затаив дыхание, - слушать. Но он молчал.
...Они вышли из парка, когда уже сгустились поздние майские сумерки. Уродливым видением возник перед ними силуэт барака - Надиного общежития.
- Вот мы и дома, - сказала Надя и поправилась: - То есть, я дома. До свидания, Ефим. Не забудьте принести обещанную «Березку».
О, как не хотелось ему расставаться с Надей! Но он и не смел, и не думал набиваться к ней в гости.
- До свидания, - вымолвил устало, с досадой: снова не сказал ей самого главного, вот мучение! Когда же, он осмелится наконец? В следующий раз? А когда он будет?
- Знаете что, - словно что-то вспомнив, - сказала вдруг Надя, - если хотите, зайдите ко мне. Девушки на работе, поболтаем, перекусим. Я очень проголодалась. А вы?
- Как волк зимой, - возликовал Ефим, и куда девались его усталость, досада! Он схватил Надю за руку. - Просто, замечательно! Спасибо!
Она удивилась.
- За что?
- Не спрашивайте. Мне так не хотелось уходить от вас... Я проголодался, как волк зимой, - повторил Ефим не очень оригинальное сравнение, пытаясь скрыть овладевшую им радость - побыть с ней еще часок-другой.
Надя отперла замок, открыла дверь, включила свет. Ефим замешкался на пороге. Снова поразила его скудность, неприглядность этого жилища. Среди отталкивающего убожества Надя выглядела цветком, невесть как очутившимся здесь, неярким, но прелестным своей нежностью. Не спрашивая, хочет она слушать или не хочет, едва переступив порог комнаты, он начал декламировать. Надя слушала с улыбкой, внезапно покраснев, опустив глаза.
...В саду, у прогнившей ограды,
Вырос чудесный цветок,
И дышит легкой прохладой Каждый его лепесток.
Ни ливни, ни выстрелы града Его истребить не смогли.
Цветок распустился как радость,
Как символ бессмертья земли.
- Вы сегодня поэтично настроены, - с напускной игривостью сказала она, - трогательная миниатюра... Это тоже ваша?
- Давно написал, а вспомнил сейчас.
Ефим волновался. Как бывает часто, волнение одного человека мгновенно передается другому. Но если Ефим знал причину своего состояния, то Надя, испытывая необъяснимое беспокойство, спрашивала себя: «Что со мной? В чем дело?» Она пригласила его сесть, сунула какую-то книжечку в мягкой обложке. «А. И. Куприн. Гранатовый браслет», - прочел он.
- Вы, конечно, читали?.. Почитайте еще разочек. Стоит... А я приготовлю поесть. - Она достала из тумбочки несколько свертков и отправилась на кухню.
Лет восемь назад Ефим читал «Гранатовый браслет». Тогда повесть не произвела на него сильного впечатления. Для молодого человека, выросшего в новом послереволюционном обществе, моральные устои которого порой были не безупречны, отношения между мужчиной и женщиной - опрощены, повесть была не совсем понятна, казалась старомодной, пожалуй, надуманной, но теперь... Глаза быстро побежали по строчкам. Драматическая и поэтическая история беззаветной, безответной любви скромного чиновника к блистательной княгине захватила его так, что он не заметил прихода Нади со сковородкой, издававшей дразнящий запах, в одной руке, с большим чайником - в другой.
- Ну, как? - спросила она, ставя ужин на стол. - Впрочем, обсудим после. Сначала давайте поедим.
Незатейливые яства были уничтожены молниеносно, чаепитие тоже не затянулось. Надя убрала посуду со стола, протерла клеенку, сбросила с ног свои громоздкие тупоносые туфли, забралась на постель, поджала под себя ноги, облокотилась на подушку... Бфим залюбовался ее непринужденной грациозной позой.
- Так успели вы дочитать «Гранатовый браслет»? - спросила она, перехватив выразительный взгляд Ефима.
- Немного не дочитал, — ответил он, отводя глаза в сторону, — но дело не в этом. Я прекрасно помню окончание. История - уникальная, любовь - высочайшая, жертвенная... - Ефим замолчал. Он спросил себя, смог ли бы вот так безнадежно любить Надю, находясь от нее по другую сторону пропасти. - Видите ли, Надюша, - задумчиво проговорил он, - разумом я понимаю Желткова, завидую ему. Но должен признаться - на такое, увы, не способен. Готов на любые жертвы ради любимой женщины, только моя возлюбленная должна быть рядом со мной, отвечать на мою любовь посильной для нее взаимностью, как минимум... - Он снова замолчал, ожидая, что она скажет. - А вы смогли бы полюбить так? - спросил неожиданно.
- Я?.. При чем тут я? - Надя смешалась, лицо ее вспыхнуло. - Не знаю, что вам сказать. Может быть, я не способна на высокую любовь. Любить, наверно, тоже дар Божий?.. В одном уверена: с избранником пойду, как говорили в старину, и по самой тернистой дороге. На это, думаю, меня хватит. Поверьте, я не хвастаюсь... Преданность и мужу, и его делу в нас, русских женщинах, заложена Богом... от Бога, - закончила она, смутившись вовсе не присущей ей риторичности.
- Верю, - сказал Ефим, влюблено глядя ей в глаза, - не сомневаюсь в вашей искренности.
Порыв ветра вдруг с силой захлопнул открытое настежь окно. Сверкнула молния, загрохотал раскатисто гром. Надя вздрогнула:
- Заприте, Фима, поскорее окно, стекла могут разбиться. И откуда налетела гроза? Небо только что было совсем чистым.
- В мае часто так случается, грозы налетают внезапно. - Ефим запер рамы, вернулся, сел, но не на табуретку, а на кровать, рядом с Надей. Она чуть съежилась.
- Извините, Надя, я...
- Ничего, ничего, сидите здесь.
Неодолимая сила потянула его к Наде. Не мог он, да и не хотел бороться с этой лишь Богу подвластной силой. Он привлек к себе Надю, начал страстно целовать ее. Она не противилась. Ефим почувствовал, как разомкнулись теплые губы, ответив робким, но долгим поцелуем. Надя прижалась к нему упругой девичьей грудью и совсем свела его с ума.
Неотвратимая судьба толкнула их на последний шаг.
...Потом, наполненный до краев счастьем, он ласково прижал к себе молчащую Надю, так неожиданно отдавшую ему себя. Ефим был на седьмом небе, теперь он любил Надю еще больше! Если первое обладание Лидой опустошило его, то сейчас, к его радости, он был охвачен безмерным блаженством, нежностью, восторгом. Происшедшее крепче привязало его к любимой, навсегда, безвозвратно - не о том ли мечтал он последнее время? Это - естественное завершение первой главы большого захватывающего романа длиною в жизнь... Надя, наверно, ждет от него каких-то особенных слов, быть может, она, опомнившись, затаив дыхание, думает: «Что я, глупая, натворила? Почему так бездумно уступила ему? За кого он меня теперь принимает?..»
- Радость моя, моя единственная, - жарко шептал Ефим, не допуская и тени обидных мыслей в родной головке, - да святится имя твое, Наденька, жена моя.
...Проснулся он, когда утренний свет заполнил комнату. Глянул на ходики - пять часов. Осторожно поднялся с постели, заторопился покинуть общежитие до прихода Надиных соседок. Неслышно коснулся губами щеки глубоко спящей Наденьки. На цыпочках вышел из комнаты.
К себе в общежитие Ефим не шел - летел! Сильный, влюбленный! Грудь распирал утренний весенний воздух, «Надя, родная Надя!» - пела душа. Громкое чириканье воробьев, встречающих солнце, слышалось ему соловьиными трелями, молодая листва придорожных тополей, тронутая золотом лучей утреннего светила, виделась райскими кущами.
«Твой милый облик, детски строгий,
Любви румянец озарил...
И этой нежности, о Боги! -Я жаждал, но не заслужил...» -
пело в нем, вне его, вокруг.
Скорее всего, он так и не заснул. Сквозь полузабытье, неведомо откуда слышались ему патетические строки, столь созвучные его теперешнему состоянию. Строки складывались в четверостишья, немного старомодные, сочиненные, наверно, давным-давно безвестным влюбленным бардом...
...В редакции все уже были на своих местах. Машинистка аритмичной дробью что-то выстукивала на стареньком «Ундервуде». Крошкина глубокомысленно вперила васильковый взор в чистый лист бумаги. Надя просматривала записи в блокноте.
- Здравствуйте, товарищи! - приветствовал Ефим громко и торжественно.
Надя подняла на него чуть усталые, ласковые серо-голубые глаза, улыбнулась с еле заметным смущением. Не отрывая от нее глаз, он сел за свой стол, достал из ящика несколько листов бумаги. Что писать - толком не знал.
Надя то и дело на него посматривала, ему казалось - звала, манила. Он хотел сорваться с места, подойти к ней, взять за руку, объяснить: «Поздравьте нас! Мы - муж и жена». Уже приподнялся со стула, восторженный монолог готов был вырваться наружу, но сдержался: успеется... Бог знает как, а Анфиса Павловна стала о чем-то догадываться. Она подозрительно уставилась рачьими глазами на Ефима, перекатила подозрительный взгляд на Надю, повела глазами туда-сюда, ехидно осклабилась, хихикнула:
- Тина, а Тина, посмотри на эту парочку, барана да ярочку... С чего это вы так переглядываетесь? А ну-ка, выкладывайте начистоту!
Крошкина поправила на носу позолоченные окуляри-ки, внимательно вгляделась в Ефима и Надю, нехорошо скривила ярко накрашенные губы:
- Действительно тут что-то не того... Да, Фимуля?
- Факт, - подтвердила Пышкина, - не того!
Обжигающий жар внезапно бросился Ефиму в лицо.
Он видел, как густо покраснела Надя, заерзала на стуле. Необходимо было срочно заткнуть глотки редакционным кумушкам или отвлечь их внимание.
- Гапченко еще не приходил? - спросил он.
- Не пгиходил, - ответила Пышкина, криво усмехаясь, морща мясистый носик, - ты нам зубы не заговагивай, скажи лучше...
- А Гапченко вряд ли вообще сюда придет, - загадочно проговорил он.
- Как не пгидет? Чего ты гогодишь? - Пышкина перестала печатать, уставилась на него.
Алевтина высоко подняла реденькие брови.
Ефим торжествовал: теперь заинтригованные дамы оставят в покое и его, и Надю.
- Разве вы не знаете, что Федор Владимирович... - он сделал выжидательную паузу.
- Что - Федор Владимирович? - в один голос спросили любопытные дамы.
- Скоро узнаете... - Ефим нарочно сделан важный вид, - потом... Надя, ты не собираешься на завод?
- Мне действительно нужно в инструментальный... - она быстро положила в сумочку блокнот и карандаш.
Через несколько минут, взявшись за руки, они шагали в сторону, противоположную заводу.
- Ну, скажи, что я не молодец! Придумал-таки повод смотаться из редакции. А то они...
Алая краска залила лицо, даже шею Нади.
Она посмотрела на него, и в ее глазах он прочел и радость, и робость, и стыдливость, и любовь.
- Надя, - ласково и чуть торжественно сказал Ефим, - ты, наверно, не осознаешь высочайшего значения этого вот теперешнего момента. Запомни: именно сейчас мы делаем с тобой первые совместные шаги по длинной-длинной, далекой дороге. А сколь она велика во времени и в пространстве - одному Богу известно. Только наверняка сегодня началось наше с тобой свадебное путешествие на много лет, до старости, до конца...
Задумчивая улыбка осветила лицо Нади.
- Свадебное путешествие?.. На долгие годы?.. Очень поэтично сказано. Символическое путешествие, надо полагать? - потом, с еле заметной тревогой, спросила: - А каким будет, по-твоему, наше не символическое, а реальное, земное цутешествие?
Ефим уже собрался сказать, что будет оно трудным, чертовски трудным, но если они, рука в руке, дружно, словно слившись воедино, будут идти отныне и всегда, никакие невзгоды, никакие беды не смогут сломить их, поставить на колени. Но он не произнес неуместный монолог: зачем омрачать ей и себе такой большой праздник в их жизни - первый супружеский день. Пусть он запомнится ярким, как высокое майское солнце над их головами. А там... Он напряг все силы, обманывая самого себя, бодро провозгласил:
- Наше свадебное путешествие, реальное, непременно будет хорошим, благословенным. Я верую: ведь мы вместе, вместе!
Они свернули в небольшой скверик.
- Присядем, Надюша, - Ефим опустился на скамейку.
- Ой, подожди! - воскликнула Надя. - Видишь, бумажка: «Осторожно, окрашено!»
Но было поздно. Ефим вскочил со скамейки, Надя повернула его к себе спиной и ахнула: на брюках четко отпечатались четыре зеленые полоски.
- Что же делать? - сокрушалась она. - Придется пойти к тебе в общежитие, переоденешься. Благо оно рядом.
Вахтер дал Ефиму ключ от комнаты.
- О, - воскликнула Надя, входя, - прекрасная комната! Не то что моя барачная берлога.
Между тем Ефим медленно, будто раздумывая, вытащил из-под кровати чемодан. Не спешил его открывать.
- Что ж ты не переодеваешься? Я отвернусь, - пошутила Надя.
- Во что переодеваться? - с трудом выдавил он из себя. - Других брюк у меня нет.
Надя изменилась в лице, с материнской жалостью посмотрела на Ефима.
- Не горюй, - сказала с деланным спокойствием, - и мой гардероб - не то, что у Тины Крошкиной, раз в десять меньше. Не волнуйся, что-нибудь придумаем.
- Что можно придумать? И краска, как на грех, масляная. Пристала, хоть топором вырубай!
- Вот что, - сказала Надя, - выход есть. Я серьезно. - Ефим глянул на нее с мольбой и недоверием. - Снимай брюки. Я пойду к себе, постараюсь их спасти. Снимай!
Ефим разоблачился, завернул брюки в газету, не поднимая глаз, протянул сверток Наде.
- Не стоит по пустякам расстраиваться. Ну! - она взяла сверток. - Я мигом!
Восседая в трусах на кровати, он мысленно подтрунивал на собой: «Журналист-голодранец, бесштанный молодожен»!
А Надя - молодчина, не растерялась, виду не показала... «Не страшно», - сказала она, а ему жутковато: с угнетающей ясностью расшифровал он ее признание - с одежонкой у нее не лучше, чем у него. Да-с!.. Коллизия!
Ефим поднял крышку чемодана и, не глянув в него - он наперечет знал свое богатство - с силой захлопнул крышку, пнул чемодан под кровать, будто пустая фанерная коробка была виновата в его нищете. Ладно, авось обойдется, авось мы с Надюшей что-нибудь придумаем. Спрятавшись за эту всегдашнюю «палочку-выручалочку», он малость успокоился.
Пришла Надя, бодрая, сияющая. Глянув на нее, Ефим сразу забыл о горьких горестях.
- Сидишь, шлышок? Рыдаешь? Вот они, твои брюки! Как новенькие! - Надя обеими руками держала на весу отутюженные, отливающие синевой, абсолютно чистые штаны.
Ефим ахнул: вот это да! Куда девались его еще три часа назад затасканные, в зеленых масляных полосках брюки?
- Надя, ты волшебница, моя спасительница, - произнес он растроганно.
- Оставь похвалы на потом. Одевайся, идем в столовую. Ужасно есть хочется. Да и на завод надо. Или мы сегодня не работаем?