Очнулся Ефим на белой железной кровати. Был он один в небольшой, узкой, с высоченным потолком комнате. Единственное окно зарешечено. На окрашенные в зеленовато-желтый цвет стены падал солнечный свет. Рядом с кроватью, под окном, впритык к стене - широкая полка, видимо, заменяющая стол. Напротив окна - плотно закрытая дверь.
«Что за наваждение? - недоумевал он. - Где я? Похоже, в тюремной камере-одиночке.» Страшно болела голова, он напряженно перебирал в памяти, что бы такое мог натворить, почему без суда и следствия... И почему он в одном белье? С трудом поднявшись с кровати, подошел к двери, толкнул ее. Дверь не поддалась. «Та-ак, заперто», - пробормотал он и начал что есть силы барабанить в нее кулаками. Тишина... Он еще сильнее то пятками, то кулаками колотил в дверь... Обессиленный сел на кровать и вдруг услышал тяжелые шаги. Кто-то сунул ключ в замочную скважину, повернул его два раза. Вслед за тем в комнату вошел крупный грузный мужчина лет сорока пяти в белом с голубизной халате, с приятным интеллигентным лицом, густой вьющейся черной шевелюрой.
- Здравствуйте, больной, как себя чувствуете? - спросил тихо, но внятно.
Ефим привстал.
-Ничего, благодарю... Почему «больной»? Вы доктор?
- Доктор. Давайте знакомиться. Меня зовут Борис Наумович. А ваше имя? - доктор слегка хитрил: ему все было известно о пациенте - и имя и фамилия, но... в этих стенах случалось слышать всякое...
Борис Наумович сел на табуретку, положил мягкую теплую руку на костлявое плечо Ефима. - Не помните, что с вами вчера произошло?
- Со мной, вчера?
- Да, именно с вами, к сожалению... Вы находитесь в психоневрологической клинике, да-с!.. И если бы не ваша тяжелая контузия, сидеть бы вам в местах куда похуже этого.
- Почему?! За что? - Ефим глядел на доктора, мучительно силясь вспомнить, что он делал вчера, что такое могло вчера произойти?.. И вдруг его словно осенило: - Я вчера поскандалил с этим мерзавцем из карточного бюро. Ну и что?
- Вы его ударили, разбили в кровь лицо. Слава Богу, хоть по виску не угодили, а то бы...
- Жаль, - покачал головой Ефим.
- Что жаль? - не понял доктор.
- Жаль, что не по виску.
- Ну, знаете, батенька... - с укоризной сказал Борис Наумович. — Хорошо, что у вас оказалось при себе удостоверение инвалида войны, а главное - справка о контузии... В общем, из отделения милиции вас привезли к нам. Подлечим. Успокоим... Есть хотите?
Последний вопрос доктора не дошел до сознания Ефима. «Милиция, психоневрологическая клиника» - будто стучало где-то внутри.
- Так хотите есть? - повторил Борис Наумович.
- Не очень... Голова трещит, как в тиски зажатая... Помогите, если можете.
- Попробуем... А вы ложитесь. Все обойдется.
Ефим смотрел ему вслед. Добрый человек, не зря белый халат носит.
Через несколько минут в палату вошла медсестра, в руке - емкий шприц с торчащей длинной синеватой иглой. Ефим с опаской покосился на это приспособление, съежился: сколько раз его кололи — не счесть! Иной раз ничего, а иной...
Сестра глянула с улыбкой.
- Не бойтесь. И не почувствуете, как уколю. ...Спокойно, вот так... готово!
- Спасибо, сестра, вы волшебница.
Через несколько минут он глубоко спал.
Проснулся Ефим под вечер. Это он определил по тени в углу палаты, по разбавленному серым потолку. Головную боль как рукой сняло. Сжал кисти рук и почувствовал в них силу. Значит, прав был доктор - все обойдется. Только неприятно сосало под ложечкой, хотелось есть. Он повернул голову и - о, радость! На полке у окна стояли тарелки с едой: первое, второе, даже компот и ломтики хлеба, белого и черного!
«Скатерть-самобранка», - обрадовался Ефим. В считанные минуты тарелки опустели. «Закурить бы теперь», -безнадежно подумал он. Но сказка продолжалась: добрая фея положила на подоконник пачку папирос, коробку спичек. Ефим закурил крепкую папиросу, несколько раз жадно затянулся, лег навзничь... Блаженство!..
Вскоре послышались уже знакомые, как ему показалось, шаги.
- Ну и надымили, - сказал, входя, Борис Наумович. -Как голова, не трещит больше?
- Нисколько. И вообще мне лучше. Большое вам спасибо.
- И тарелки пустые - добрый признак! Сыты?
- Вполне, как говорится, сыт, пьян и нос в табаке. Правда, только не пьян. А за папиросы вам особая благодарность.
- Ну-ну, не стоит, пустяки... Так-с, - уже деловым тоном сказал Борис Наумович, - завтра с утра займусь с вами по порядку. А пока постарайтесь снова уснуть. Это для вас крайне необходимо: организм переутомлен... Спокойной ночи!
... Наступили густые сумерки. В палате потемнело. Над дверью вспыхнула тусклая электролампочка - ни светло, ни темно, фиолетовый полумрак. Лампочка все время почему-то мигала и раздражала Ефима. Он хотел выключить мигалку - не нашел выключателя, подумал: вывернуть - не достанешь, высоко. Махнул рукой: черт с ней! Попробовал уснуть - не вышло, днем выспался.
«Интересно, сколько мне придется отсиживать в этом персональном апартаменте? — подумал он и усмехнулся. - Психоневрологическая клиника, попросту - сумасшедший дом. Да-а! А почему, собственно говоря, за что?! Ну, стукнул я его... Положим, это плохо. И все же мое действие, пусть предосудительное, было ответным, значит, справедливым!.. Как посмел заплывший жиром паразит оскорбить измотанного войной человека?! И эту драгоценную особь с бронью, по сути дезертира, мы на фронте прикрывали собой!.. Почему он до сих пор не «разбронирован», не направлен в пекло войны?»
Ефима забил озноб. Во рту — сухота. Он приподнялся, зачерпнул из привинченной к полу посудины кружку воды, залпом выпил. Немного успокоился, продолжал размышлять: «Врос в свое многотрудное кресло - только прямым попаданием снаряда вышибешь... Кто его сюда посадил? Разумеется, партком».
Это журналист Сегал знал твердо. Мол, член партии, активный, проверенный, потянет... Он и потянул: бесконтрольно - куски из народного котла, жилы несчастных просителей. Иначе откуда прозвище «Яшка-кровопиец»? Неужто только он, Сегал, пусть не лучшим манером, решился воздать Яшке по заслугам, дать сдачи? И разве потому лишь, что контуженный, как говорят в быту, «чокнутый», а такому и море по колено?.. Но при чем тут контуженный, «чокнутый»?! Нет, сколько помнил себя Сегал, еще до войны, до злосчастных контузий, никогда не примерял: удобно для себя - неудобно, выгодно - невыгодно; не увиливал, не избегал острых схваток с негодяями и высоких и малых рангов.
* * *
Он и на войне оставался верен себе.
Вспомнился ему точно такой же «Яшка» в должности командира армейского пересыльного пункта, в чине майора, некий Спиркин.
Осенью 1942-го года сержант Сегал после ранения временно исполнял обязанности начальника караула пересыльного пункта. Личный состав караульной службы состоял преимущественно из пожилых солдат и немногочисленных выздоравливающих. Последние постепенно отбывали на фронт, замены им почти не было. Каждый раз перед Сегалом вставал вопрос: кого ставить на посты?
У пятистенного, с большими окнами, бревенчатого дома, который единолично занимал Спиркин, пост стоял круглосуточно. Два солдата охраняли важную особу начальника пересыльного пункта. «От кого? - недоумевал Ефим. - На ответственные посты, хоть повесься, некого ставить, а тут...
«Личная охрана»... Чепуха какая-то!»
Этими мыслями он поделился с начальником штаба. Тот, выслушав сержанта, пожал плечами, многозначительно сказал:
- Так-то оно так! Но майор Спиркин хозяин, понимаешь, хо-зя-ин, ему не укажешь!
Примерно так же ответил и парторг пересыльного пункта. Мол, армия, единоначалие и... вопрос исчерпан.
- Верно. Единоначалие. Но майор - член партии, вы можете ему подсказать, поправить, - не унимался Ефим.
- Покорнейше благодарю за совет, - с усмешкой ответил парторг. - Нет уж, уволь меня, сержант, от этакой миссии. Выкручивайся сам, как знаешь.
Сегал порывался поговорить с майором, но не то чтобы трусил, а как-то не решался: не хотелось ему сталкиваться с человеком, от которого никто из подчиненных ни разу не слышал уважительного спокойного слова - только окрики, брань да особенно заковыристый мат. Глядел Спиркин сычом, ходил чертом. Носил не полевые - зеленые, а плетеные, отливающие золотом погоны. Трезвым бывал редко... Сопоставив все это, не трудно было представить, что за творение Божье майор Спиркин.
«Личная охрана - это факт. Грубость, пьянство тоже у всех на виду. За сим еще что-то кроется? Но что?» - прикидывал в уме Ефим, черпая из котелка жиденькие постные щи.
- Паршиво кормят, сержант, - угрюмо констатировал обедающий рядом с Ефимом солдат, - просто наказание, забыли вкус мяса, бурда да каша - пища наша...
«Завтра же схожу на кухню, - решил Ефим, - выясню, в чем дело. Действительно, чертовщина какая-то, бурда да каша...»
... - Привет, Семушкин, - улыбнулся Ефим краснощекому толстобрюхому повару с фартуком поверх формы. - До чего вкусно у тебя пахнет, аж голова кружится? Ух, какая сковородища с бараниной! Сколько мяса! А Пиро-гов-то, пирогов! На всю роту хватит! Ну и попируем мы сегодня!
- Попируем, да не все, - буркнул повар. - А ты, сержант, зачем на кухню приперся?
- Скверно кормишь солдат, повар, пришел узнать - почему?
- Так то же солдат, - цинично огрызнулся Семушкин и значительно добавил: - Кого положено, питаем правильно.
- А солдат? - вспыхнул Ефим. - По-твоему, солдатам мясо вовсе не положено?!
- Положено, не положено — не твоего ума это дело... Ступай с кухни! Здесь посторонним нечего ошиваться!
—Как вы смеете так разговаривал» со старшим по чину?— сдерживая гнев, тихо, с расстановкой спросил Ефим.
- Старший по чину! - жирным смехом рассмеялся повар. - Иди, иди! У меня свое начальство, повыше тебя!
«Это смелость шавки из-за спины хозяина, не иначе, - думал с возмущением Ефим, покинув кухню в полном смысле слова не солоно хлебавши. - Надо проверить!»
Придя в караульное помещение, он осторожно разговорился с солдатом, только что сменившимся на посту у майора Спиркина.
- Как прошло дежурство? - спросил вроде бы для порядка.
- Обыкновенно. Особых происшествий не было, ежели не считать два выбитых стекла в майоровом дому.
- Кто их разбил?
- Гуляли там, выпивали, песни орали, ну и навеселе кто-то шарахнул по стеклам...
- Кто же гостил у майора?
- И военные, и штатские, женского полу, конечно...
- А кто вам разрешает пропускать к начальнику части посторонних лиц?
Солдат хитро улыбнулся:
- Кто разрешает!.. Он приказывает - мы пропускаем. Не первый раз... У майора такие гулянки то и дело, повар носит туда и жареное, и пареное, водочки тоже хватает... Знай, гуляй себе да погуливай. Кому война, а кому...
- А что за женщины бывают на гулянках?
Пожилой караульный с сожалением посмотрел на Ефима.
- Извините, товарищ сержант, вы вроде взрослый, а спрашиваете, как дите малое... Какие?.. Известно какие - и вдовые, и солдатки, и девки - всякие...
- И что же они, ночевать остаются у майора?
- Нет, Богу молиться... - с притворным простодушием отозвался солдат.
Ефим тут же направился к парторгу и выложил ему все, как есть. Тот его выслушал, но ничуть не возмутился, даже не удивился.
- Может это и правда, - произнес тоном, не оставлявшим сомнения, что ему известно куда больше. - Но, - резюмировал после паузы, - правда правдой, а дело делом.
- Как вас понимать, товарищ парторг?
- Как хочешь, так и понимай. Советую помалкивать... А то...
- А то что?
- Угодишь прямиком в штрафную роту, вот что!
- Эх, товарищ парторг, - с досадой вырвалось у Ефима, - и это говорите вы, полпред ленинской партии, глаза партии в нашем подразделении.
Парторг пренебрежительно посмотрел на него:
- Ты беспартийный и в партийные дела нос не суй. Как бы не прищемили!
Ефим ушел ни с чем. «Нет, дальше так продолжаться не может, - упрямо решил он, - ликвидирую пост у дома майора. И шабаш! Что будет - то будет!»
И пошел к майору. Стоящие на посту солдаты без звука пропустили своего начальника в дом. Ефим постучал в дверь.
- Кто? - ответил не сразу хриплый голос.
- Начальник караула, сержант Сегал.
- Погоди маленько.
Ефим ждал минут пять.
- Входи!
Ефим переступил порог. В ноздри резко ударил запах водки, квашеной капусты, чего-то жареного, густого табачного дыма... Майор сидел за столом. Глядел мутно, исподлобья. Прямые, свалявшиеся черные волосы низко падали на покатый лоб. Скуластое лицо - отекшее, мятое, в зубах - потухшая папироска.
- Чего это тебя принесло ко мне ни свет ни заря? - оскалился он. - Что-то не припомню, чтобы я тебя вызывал.
- Сейчас около десяти, товарищ майор, - вежливо заметил Ефим. — А явился я к вам по серьезному делу, хоть и без вызова.
Тусклые глаза Спиркина вяло остановились на Ефиме.
- Какое еще там дело может быть у тебя, у караульного, к командиру части? Занятно... - усмехнулся криво, - ну, давай, выкладывай!
- Товарищ майор, - Ефим приступил к главному без обиняков, — в караульной службе не хватает половины личного состава. Солдаты стоят на посту по четыре-пять часов, вместо двух, положенных по уставу.
- При чем тут я? - оборвал майор.
- У вашего дома - круглосуточный пост. Я хотел просить вас как-нибуць обойтись без него. Другого выхода нет! Да и...
- Молчать!!! - Майор вскочил со стула, белесые глаза его налились кровью. Он так хватил кулаком по столу, что стоявший на краю стакан высоко подскочил, описал в воздухе дугу и вдребезги разбился об пол. - Что?! Что ты сказал, паскуда?! Расстреляю! Вон! Вон! Под арест!.. Я тебе покажу... твою мать! Ты у меня запляшешь, черномазый щенок!..
Ефим не испугался, только подобрался весь внутри, готовясь к отпору, чего бы ему это ни стоило.
- Крру-у-гом! - хрипло, брызжа слюной, скомандовал Спиркин. - Ша-аагом вон!..
Ефим выполнил команду. Меж лопаток вроде бы щипал морозец: он ждал выстрела в спину. Но выстрела не последовало... Последовал десятисуточный арест в холодном полуподвале. Десять дней и ночей тянулись для Ефима одной сплошной ночью. Он мерз, голодал, воевал с крысами. На одиннадцатый день его освободили, вызвали в штаб, сообщили: вы отстранены от должности, отчислены из части.
- Вот тебе пакет, Сегал, - сказал начштаба, - ступай в Каменку, там 18-й запасной полк. Отдашь пакет кому указано на конверте. Туда километров десять, дорогу найдешь. -И вдруг добавил: - Иди, блаженный, доигрался...
Ефим взял пакет и так выразительно посмотрел на начальника штаба, что тот немного смутился.
—Удачи тебе, сержант, - сказал неестественно дружески.
Ефим быстро собрал свой незатейливый солдатский скарб, оставил хозяйке, у которой квартировал, кусок мыла и две пачки пшенного концентрата, расспросил, как короче пройти в Каменку, и отправился в путь.
А лежал этот путь поперек бескрайнего сиротливого поля, истосковавшегося за войну по пахарю и плугу. Некогда мирное, хлебодатное, обращено оно было войной в горькую, бессмысленную противоположность - поле брани, страдания, поле тысяч смертей. Не увидеть на нем стерни - следа недавней жатвы. Зато обильно обозначились отметины иного урожая: по обе стороны дороги, пока глаз доставал, зловещими грудами торчали остатки военной техники, а между ними - множество островков густой зеленой травы, странно яркой для этого времени года... Знать, щедро кровью своей напоили землю павшие воины...
Грустно и муторно на душе у Ефима и от созерцания картины запустения и смерти, и от всего, что случилось с ним недавно. За что он наказан? Он поступил так, как человеку и положено: схватился с подонком, который на виду у всей части безобразничал, пьянствовал, паразитировал за счет солдат. И никто не посмел ему и слова сказать поперек!.. Видели и помалкивали не только на пересыльном пункте. Ефим припомнил: высокие чины из штаба армии уже при нем два раза инспектировали хозяйство майора Спиркина. О чем же они докладывали штабу? Ведь у Спиркина даже волосок не упал с разудалой головы!
И сержанту Сегалу пришла вдруг в голову дерзкая мысль: немедленно отправиться в штаб армии и доложить все, как есть, всю правду. Но, возразил он себе, есть ли у него на это право? Он - солдат, получил приказ - назначение в запасной полк, знай, шагай туда без всяких... Чего доброго, в штабе армии и дезертиром сочтут, а тогда... Ну и пусть! Семь бед - один ответ. Он круто повернул в направлении штаба армии, дислокация которого по случайности была ему известна.
... Вход в штаб охраняли два солдата. Ефим приблизился к цим.
— Я из части майора Спиркина. Мне необходимо видеть начальника штаба.
Один из караульных нажал сигнальную кнопку. В дверях появился молодой офицер.
- Товарищ капитан, вот сержант просится к начальнику штаба.
Офицер посмотрел на Сегала.
- Какое дело у вас к генерал-майору? Кто вас прислал?
- Никто, товарищ капитан, меня не присылал, сам пришел. А дело у меня очень важное, я бы сказал государственное.
- Государственное? — недоверчиво переспросил капитан.
- Да.
Капитан иронически улыбнулся.
- Коли так, следуйте за мной.
Он привел Ефима в просторную комнату, сел за письменный стол, заставленный полевыми телефонами, указал на стул Ефиму. Все еще улыбаясь, сказал:
- Так что у вас за государственное дело? - Слово «государственное» он выделил интонацией. - Докладывайте.
Слушая рассказ Ефима, капитан становился все серьезнее и серьезнее, посматривал на рассказчика с сомнением, не перебивал, раз только воскликнул:
- Быть не может!.. Но продолжайте, продолжайте!
- Всё это правда, товарищ капитан, - закончил свой рассказ Ефим.
- М-да... - капитан помолчал. - Дело, может и не государственное... Вот вам бумага, садитесь за тот столик, пишите рапорт на имя генерал-майора. Напишите полностью, что доложили мне... Сумеете?
Через час Ефим подал капитану три убористо исписанные страницы. Тот прочел, сказал одобрительно:
- Складно пишете, сержант.
- Натренировался, до войны работал в газетах...
- Это видно... А поступок ваш рискованный, однако!.. Пакет в штаб запасного полка у вас?
Он положил пакет вместе с рапортом в ящик письменного стола.
- Пока, товарищ сержант, вынужден вас арестовать. Сами понимаете, самоволка!
В десять утра следующего дня капитан повел Ефима к генерал-майору:
- Рапорт и пакет я передал, предупреждаю: говорите короче.
Адъютант открыл дверь, обитую дерматином. Ефим шагнул в кабинет.
- Товарищ генерал-майор, сержант Сегал...
- Не надо докладывать, товарищ сержант. Садитесь.
Ефим сел на стул напротив генерала. Несколько мгновений генерал и сержант пристально, изучающе смотрели друг на друга. Ефим пытался угадать, о чем думает этот умный с виду, пожилой человек, но лицо его с крупными, правильными чертами было непроницаемо.
- В вашем рапорте сказано все? Или хотите что-ни-буць дополнить? - спросил генерал.
- Дополнить нечего, товарищ генерал! Если позволите, я кое о чем хотел бы вас спросить.
- Спрашивайте.
- Не удивляет ли вас, товарищ генерал, что такое донесение не поступило к вам раньше, скажем, от начальника штаба пересылки или от парторга? Ведь...
Генерал вежливо, но твердо перебил Ефима:
- Если верить характеристике на вас, которая вот в этом пакете... Независимо от этого донесение ваше будет проверено до-ско-наль-но, - отчеканивая и подчеркивая каждый слог, сказал генерал. - Факты подтвердятся - ваше счастье и нам добро. Налгали - пойдете под трибунал и за клевету, и за дезертирство! Вот так... А вообще-то я хотел вас повидать, - генерал загадочно улыбнулся. - Из-под ареста освободить пока не могу.
... На двадцать первые сутки заточения к Ефиму явился сияющий капитан.
- Молодец, сержант! Все в порядке, молодец! Пошли к генералу.
Начальник штаба на этот раз был приветливее.
- Ваша правда, сержант. Виновные получат по заслугам. Спасибо за бдительность!
- Служу Советскому Союзу! - ответил по уставу Ефим.
- Я вижу, вы отдохнули. На передовую хотите? - Не дожидаясь ответа, заключил: - Конечно хотите: характер! Направим вас в вашу родную дивизию. Воюйте! Будьте живы и целы! - и генерал крепко пожал Ефиму руку.
История с майором Спиркиным прошла перед мысленным взором Ефима во всех деталях и подробностях. Он так возбудился, что забыл, почему именно она всплыла в памяти.
«Ах, да! Яшка-кровопиец! - произнес вслух. - Яшка - после контузий. Спиркин - задолго до первой. Значит, дело не в контузиях...»
Размышления его оборвало забытье. Он устало уснул. В зарешеченное окно пробивался рассвет.
* * *
Борис Наумович долго, подробно расспрашивал Ефима обо всем, что, видимо, имело отношение к его заболеванию. Особо он почему-то интересовался состоянием Ефима после первой контузии. Некрупным почерком доктор исписывал белые листы бумаги. Белая ординаторская, белый халат Бориса Наумовича, мягкий солнечный свет, падающий сквозь матовые стекла - вся эта белизна и доброе лицо врача умиротворяли, располагали к беседе.
После первой контузии, как считалось, сравнительно легкой, рассказывал Ефим, он пролежал в армейском госпитале около месяца, вернее, лежал дней восемь-десять, затем стал «ходячим». Чувствовал себя пока еще неважно, изнуряли частые головные боли, внезапно темнело в глазах, аппетит был - хуже некуда. Лечащий врач, внимательная, приветливая женщина, на очередном обходе сказала: «В условиях нашего госпиталя вас лечить невозможно. Через недельку-другую отправитесь в тыл. К этому времени ждем санлетучку».
Как-то ночью Ефима обуял беспричинный неодолимый страх. «Пойду к дежурной сестре, попрошу какое-нибудь снадобье, авось пройдет», - он отправился в дежурку. На столе слабо горел ночничок. Согнув колени, на скамье дремала медсестра Зоя. Ефим слышал, она - студентка медицинского института, ушла со второго курса прямо в санбат, оттуда попала в армейский госпиталь. Раньше Зоя казалась ему ничуть не примечательной: так, девушка, каких много. Но сейчас, глядя на нее, погруженную в усталый сон, он нашел ее не то чтобы красивой - одухотворенной, жертвенной. «Не стану будить, пусть отдыхает» - и на цыпочках пошел из дежурки.
- Больной, вам что-нибудь нужно? - вдруг окликнула его Зоя.
- Нет, я так, извините, что разбудил, мне уже легче.
- Честно сказать, я очень устала, трудное дежурство выдалось. - Зоя уже сидела на скамейке, заправляла под белый колпачок выбившиеся кудри. - Что с вами? Присядьте, расскажите...
Они разговорились о недавнем мирном времени, об учебе, с радостью обнаружили много схожего во вкусах и взглядах. Беседа наверняка продолжалась бы, если бы не резкий крик, донесшийся из палаты напротив. Зоя мгновенно сорвалась с места.
Возвратившись в палату, Ефим долго еще не мог уснуть. Зоя взволновала его, чем-то напомнила Клаву Серегину.
В следующее дежурство Зои они случайно увиделись в госпитальном дворе.
- Как самочувствие, Ефим? - спросила она тепло, дружески.
- Спасибо, сносно... А как вы?
- Как всегда, работаю, читаю вот... - Ефим только теперь увидел в ее руках томик стихов Блока.
- Вы любите стихи?
- Очень!
- А я знаю много стихов наизусть. Приходите завтра в садик за госпиталем, если найдете время, я почитаю вам, что помню - и Блока, и Лермонтова, и Есенина. Придете?
Потому как Зоя доверчиво и просто согласилась встретиться, Ефим понял: разговор в ту ночь их сблизил.
Они подружились. Большего быть не могло, не должно было быть. К чему? Ефима ожидала эвакуация в тыл.
Но... его не эвакуировали. Недолеченным больным попал прямиком из госпиталя на передний край.
- Сегал, - сказала ему лечащий врач, - после завтрака зайдите к начальнику отделения. Подполковник хочет вас обследовать лично.
- Что это вдруг, перед эвакуацией, что ли?
Лечащий врач странно посмотрела на Ефима, ничего не ответила.
- Товарищ подполковник! Больной Сегал по вашему вызову прибыл! — войдя в кабинет начальника отделения, доложил Ефим.
- Ишь ты, больной! - насмешливо перебил его подполковник. — Больной, — повторил он, — чувствуешь себя, конечно, плохо, в эвакуацию собрался?.. Так ведь?
От удивления Ефим не знал, что сказать.
Подполковник смотрел на него почему-то с ненавистью. Морщины на стареющем лице обозначились резче.
- На баб повело, — то ли спросил, то ли упрекнул он сквозь зубы.
- На баб? - изумился Ефим. - На каких баб?!
- Не валяй дурака, не прикидывайся простачком... Считаешь всех слепыми?.. А как насчет медсестры Ткаченко, милейший постник? А?
- Да как вы смеете?! - вскипел Ефим, мгновенно позабыв о всякой субординации. - По какому праву позволяете себе оскорблять людей, вы, старый циник?!
Подполковник побледнел, вскочил со стула, выпрямился во весь свой без малого двухметровый рост, костлявой лапищей схватил тщедушного Ефима за шиворот и вытолкнул за дверь, приговаривая: «Я тебе покажу, Дон Жуан!»
Утром следующего дня, простившись с плачущей Зоей, Ефим забрался в кузов полуторки. Там уже сидело несколько солдат, двое из его палаты.
- Привет, обольститель, - беззлобно подковырнул один из них, - стало быть, с нами, здоровыми, на передовую покатишь лечиться от любви?
- Молчи, болван, - отрезал и без того раздраженный Ефим.
- Да ты не кипятись!.. Зря не обзывай... Я тут больше двух месяцев квартировал, все знаю. Как подполковник за Зойкой Ткаченко мазал - все видели, даром, что старый, а туда же. Начальство, словом... Усек?..
...Борис Наумович слушал Ефима, время от времени делал записи в историю болезни.
- Да-с, батенька, надо сказать, вам редкостно везет.
- Нет, вы только подумайте, - продолжал возбужденно Ефим, - мало ли что я мог натворить на фронте без всякого злого умысла?! И меня ни за что ни про что могли бы расстрелять! Кто бы там поверил, что из госпиталя в действующую часть отправили полушального человека? Расстреляли бы и точка!
- Ну не расстреляли же? — мягко улыбнулся Борис Наумович. - И слава Богу!.. О второй контузии можете не рассказывать: мы запросили из госпиталя историю вашей болезни.
Доктор налил в мензурку несколько капель остро пахнущего лекарства, разбавил водой.
- Выпейте, Ефим Моисеевич, и успокойтесь, это поможет. На сегодня хватит... Я распорядился перевести вас из одиночки. Думаю, недельки через три можно будет вас выписать... Разумеется, если вы нам посодействуете.
На следующий день его перевели в общую палату. Пять соседей оказались тихими, молчаливыми. С одним Ефим попытался заговорить, но тот сперва не ответил и лишь минуты две спустя буркнул: «Отстань, Христов мучитель!»
«Что за чепуха?» - удивился Ефим.
Позже, пораскинув умом, догадался: его еврейский облик вызвал у соседа определенную ассоциацию, связанную, всего вероятнее, с распятием Христа. Больше он не пытался заговаривать ни с кем из палаты.
Лечили его усердно: всевозможные процедуры, уколы, микстуры. И так с утра до вечера, день за днем. Надоедливо и тошно. Но Ефим не противился. И не потому, что верил в чудодейственную силу медицины - просто не хотелось огорчать добрейшего Бориса Наумовича. И он покорно выполнял все его предписания. Наконец настал день, когда доктор объявил:
- Завтра на выписку! И смотрите, Ефим Моисеевич, больше к нам не попадайте! Умерьте свой пыл. Правду пусть ищут другие. Покрепче вас. Острые углы не для ваших нервов... Пообещайте мне впредь не лезть на рожон...
- Боюсь обещать...
- Но ваши контузии!
- Дело не только в них...