Те, кто собирался ехать с ним, встали и вышли после обычных рукопожатий и поцелуев, которыми герцогиня, графиня и ее дочь обменивались при каждой встрече и при каждом расставании.
Художник и графиня остались одни. Оба продолжали стоять у портьеры, за закрытой дверью - Садитесь, мой друг, - ласково сказала она.
- Нет, благодарю вас, я тоже ухожу, - почти грубо проговорил он.
- Но почему? - умоляюще вымолвила она.
- Потому что мое время, очевидно, миновало. Прошу извинить, что явился без предупреждения.
- Оливье! Что с вами?
- Ничего; я только сожалею о том, что расстроил эту увеселительную прогулку. Она схватила его за локоть.
- Что вы хотите этим сказать? Им пора было ехать, раз они отправлялись на открытие сессии. А я решила остаться. Напротив, вам, право же, что-то подсказало, чтобы вы пришли сегодня, когда я одна.
Он усмехнулся.
- Подсказало! Да, да, именно подсказало! Она взяла его за обе руки и, глядя ему прямо в глаза, еле слышно прошептала:
- Признайтесь, что вы ее любите! Не в силах больше сдерживать раздражение, он отстранился от нее.
- Да вы просто помешались на этой мысли! Она снова схватила его за руки и, вцепившись пальцами в рукава, принялась умолять его:
- Оливье! Признайтесь! Признайтесь! Я хочу знать правду, я уверена в этом, но я хочу знать!.. Я хочу!.. О, вы не понимаете, во что превратилась моя жизнь!
Он пожал плечами.
- Чего вы от меня хотите? Чем я виноват, что вы теряете голову?
Она не выпускала его, она тащила его в другую гостиную, ту, что была дальше, - туда, где их не могли услышать. Хватаясь за его пиджак, цепляясь за него, задыхаясь, она тянула его за собой Доведя до круглого диванчика, она заставила его сесть, чуть не повалила его, а затем села рядом с ним.
- Оливье, мой друг, мой единственный друг, прошу вас, скажите мне, что вы ее любите! Я это знаю, я это чувствую в каждом вашем поступке, я в этом не сомневаюсь, я умираю от этого, но я хочу услышать это из ваших уст!
Он все еще не сдавался, и она упала к его ногам. Голос ее стал хриплым Друг мой, друг мой, единственный Друг мой, ведь вы ее любите, это правда?
Пытаясь поднять ее, он крикнул:
- Да нет же, нет! Нет, клянусь вам!
- Не лгите! Я так страдаю! - зажимая ему рот рукой, пролепетала она.
И, уронив голову ему на колени, разрыдалась Теперь он видел только ее затылок, густую копну светлых волос, в которых было уже много седины, и его пронзила бесконечная жалость, бесконечная скорбь.
Захватив полные горсти этих тяжелых волос, он насильно приподнял ее голову, и на него посмотрели безумные глаза, из которых ручьями текли слезы. Тогда он стал осыпать поцелуями эти мокрые глаза, повторяя:
- Ани, Ани! Дорогая, дорогая моя Ани! Пытаясь улыбнуться, она заговорила, всхлипывая, как ребенок, который задыхается от горя:
- Друг мой! Скажите мне только, что вы еще немножко любите меня!
Он снова стал целовать ее.
- Да, я люблю вас, дорогая Ани Г Она поднялась, села рядом с ним, опять взяла его за руки, взглянула на него и ласково сказала:
- Ведь мы давно любим друг друга! И это не должно так кончиться.
Он спросил, прижав ее к себе.
- Почему же это должно кончиться?
- Потому что я стара и потому что Аннета слишком похожа на ту, какою я была, когда мы с вами познакомились!
Теперь уже Оливье зажал рукой эти скорбные уста.
- Опять вы за свое! - воскликнул он - Прошу вас, не говорите больше об этом! Клянусь вам, что вы ошибаетесь!
- Только бы вы хоть немножко любили меня! - повторила она.
- Да, я люблю вас! - снова сказал он. Потом они еще долго сидели молча, держась за руки, глубоко взволнованные и глубоко опечаленные.
Наконец она нарушила молчание и тихо проговорила:
- Невеселы будут те дни, которые мне осталось прожить!
- Я постараюсь скрасить их.
Пасмурное, предзакатное небо все хмурилось, сумерки сгущались в гостиной, и сидевших в ней мало-помалу окутывала серая дымка осеннего вечера.
Пробили часы.
- Мы уже давно сидим здесь, - сказала она - Вам пора уходить: кто-нибудь может войти, а у нас с вами такой взбудораженный вид!
Он встал, обнял ее, поцеловал, как когда-то, в полураскрытые губы, и они прошли обе гостиные под руку, точно муж и жена.
- Прощайте, мой друг!
- Прощайте, мой друг!
И портьера опустилась за ним.
Он спустился по лестнице, повернул к ев Магдалине и зашагал наугад, оглушенный как после удара; ноги у него подкашивались, сердце пылало и билось так, словно в груди у него развевался горящий лоскут. Часа два, а может быть, три, а может быть, и четыре он шел, куда глаза глядят, в каком-то таком душевном отупении и физическом изнеможении, что сил у него оставалось ровно столько, сколько нужно для того, чтобы передвигать ноги. Потом пришел домой и погрузился в размышления.
Итак, он любит эту девочку! Теперь ему стало понятно все, что испытывал он в ее присутствии со дня прогулки по парку Монсо, когда услышал в ее горле звуки того голоса, который узнал с трудом, того голоса, который в былое время пробудил его сердце, ему стало понятно это медленное, непобедимое возрождение в нем еще не совсем угасшей, еще не совсем ушедшей любви, в котором он упорно не хотел сознаться самому себе.
Что делать? Да и что мог он поделать? Когда она выйдет замуж, он будет избегать частых встреч с нею, вот и все. А до тех пор он по-прежнему будет ходить в этот дом, чтобы никто ничего не заподозрил, и будет от всех скрывать свою тайну.
Он пообедал дома, чего с ним никогда не случалось. Затем приказал затопить большой камин в мастерской: ночь обещала быть морозной. Он даже велел зажечь люстру, словно боялся темных углов, и заперся Какое странное, страшное, какое глубокое, почти физическое чувство печали охватило его! Он ощущал его в горле, в груди, во всех своих ослабевших мускулах и в изнемогшей душе. Стены комнаты давили на него, а ведь вся его жизнь - жизнь художника, жизнь человека - не выходила за пределы этих стен Каждый написанный им этюд, висевший на стене, напоминал ему об очередном успехе, каждый предмет обстановки вызывал у него воспоминание Но и успехи, и воспоминания принадлежали прошлому. Ну, а его жизнь? Какой казалась она ему короткой, пустой и вместе с тем какой полной! Он писал картины, и опять картины, он вечно писал картины и любил одну женщину На память ему пришли вечера восторга после свиданий вот в этой самой мастерской Он шагал по ней ночи напролет в нервном возбуждении, переполнявшем все его существо. Радости счастливой любви, радости успехов в свете, ни с чем не сравнимому упоению славой он обязан незабываемыми часами духовного торжества.