- Ничего! - не повернув головы, совсем тихо сказал он.
Она смотрела на него, потрясенная этой переменой. Он был так бледен, словно в жилах у него не осталось и капли крови, щеки ввалились, как будто он всосал их, а глаза запали так глубоко, точно их втянули внутрь на ниточке.
Он прекрасно понял, что его подруга в ужасе, и вздохнул.
- В хорошем же я виде!
Все еще не отводя от него пристального взгляда, она спросила:
- Как это случилось?
Ему стоило больших усилий заговорить, и по лицу его то и дело пробегали нервные судороги.
- Я не смотрел по сторонам.., я думал о другом... О да.., совсем о другом.., и какой-то омнибус сшиб меня и переехал мне живот...
Слушая его, она словно видела все это своими глазами.
- Вы разбились до крови? - спросила она со страхом.
- Нет. Я только немного ушибся.., и немного помят.
- Где это произошло? - спросила она.
- Точно не знаю. Далеко отсюда, - совсем тихо ответил он.
Доктор подкатил графине кресло, и она села. Граф стоял у изножия кровати, повторяя сквозь зубы.
- Ах, бедный Друг мой.., бедный друг мой!.. Какое ужасное несчастье!
Для него и в самом деле это было большое горе - он очень любил Оливье.
- Но где же это случилось? - повторила графиня.
- Я и сам толком не знаю, или, вернее, не могу взять в толк, - отвечал доктор. - Где-то около Гобеленов, почти за городом! По крайней мере извозчик, который доставил его домой, сказал, что привез его из какой-то аптеки этого района, а в аптеку его принесли часов в девять вечера!
Наклонившись к Оливье, он спросил:
- Правда, что это случилось около Гобеленов? Бертен закрыл глаза, как бы стараясь припомнить.
- Не знаю, - прошептал он.
- Но куда же вы шли?
- Я уже не помню. Шел, куда глаза глядят.
У графини невольно вырвался стон; ей не хватало воздуха; потом она вытащила из кармана платок, прижала его к глазам и отчаянно разрыдалась.
Она понимала, она догадывалась! Что-то невыносимо тяжелое легло ей на душу, ее терзали угрызения совести: зачем она не оставила Оливье у себя, зачем она выгнала его, вышвырнула на улицу? И вот он, пьяный от горя, упал под омнибус.
Все таким же глухим голосом он проговорил
-Не плачьте. Мне от этого только тяжелее. Сделав над собою страшное усилие, она перестала плакать, отняла от лица платок; ни один мускул не дрогнул больше на ее лице, и лишь из широко раскрытых глаз, которых она не отводила от Оливье, медленно текли слезы.
Они неподвижно глядели друг на друга, соединив руки на простыне. Они глядели друг на друга, забыв о том, что здесь находятся люди, и в их взглядах читалось сверхчеловеческое волнение.
Только между ними двумя быстро, безмолвно и грозно вставали все их воспоминания, вся их, тоже раздавленная, любовь, все, что они вместе пережили, все, что соединяло и сливало их жизни в единый поток.
Они глядели друг на друга, и их охватывало непреодолимое желание о столь многом поговорить, столь много сокровенного и печального услышать, им так много надо было еще высказать, что слова сами рвались с их уст. Она поняла, что необходимо любой ценой удалить обоих мужчин, стоявших позади нее, что она должна найти какой-то способ, придумать какую-то хитрость, что на нее должно снизойти вдохновение, - ведь она так Изобретательна! И она стала ломать себе голову, не отводя глаз от Оливье.
Ее муж и доктор тихо разговаривали. Речь шла о том, какой уход нужен Бертену.
- Вы пригласили сиделку? - спросила графиня, обернувшись к врачу.
- Нет. Я считаю, что целесообразнее будет прислать дежурного врача: он с большим знанием дела сможет следить за изменениями в состоянии пострадавшего.
- Пришлите и сиделку, и дежурного врача. В таких случаях лишних забот не бывает. Нельзя ли вызвать их прямо сейчас, на эту ночь - ведь вы не останетесь здесь до утра?
- Нет, я, в самом деле, собираюсь домой. Я здесь уже четыре часа.
- Но по дороге домой пришлите сиделку и дежурного врача!
- Ночью это довольно трудно. Во всяком случае, я попытаюсь.
- Это необходимо!
- Пообещать-то они могут, но вот приедут ли, это уже другой вопрос.
- С вами поедет мой муж и привезет их волей или неволей.
- Но нельзя же вам, сударыня, оставаться здесь одной!
- Мне!.. - воскликнула она; это был крик, в котором слышался вызов, негодующий протест против какого бы то ни было сопротивления ее воле.
Властно, - когда люди говорят таким тоном, им не возражают, - она распорядилась обо всем, что нужно было сделать. Дежурный врач и сиделка должны прийти не позже, чем через час, на случай каких-либо непредвиденных осложнений. Чтобы доставить их сюда, кто-то должен поднять их с постели и привезти. Сделать это может только ее муж. А с больным останется она: это ее долг и ее право. Она всего-навсего исполнит роль друга и роль женщины. К тому же, она так хочет, и никто не сможет переубедить ее.
Ее доводы были разумны. С ними пришлось согласиться; решено было так и сделать.
Она встала, снедаемая желанием, чтобы они ушли; ей хотелось, чтобы они были уже далеко, хотелось поскорее остаться наедине с Бертеном. Теперь уже она слушала распоряжения врача, стараясь хорошенько понять его, все запомнить, ничего не забыть, чтобы в его отсутствие не совершить ни малейшей оплошности. Камердинер художника, стоявший рядом с нею, тоже слушал; за ним стояла его жена, кухарка Бертена, помогавшая при первой перевязке, и кивала головой в знак того, что и она все понимает. Повторив, как заученный урок, все указания врача, графиня стала торопить обоих мужчин.
- Возвращайся скорее, главное - возвращайся скорее! - твердила она мужу.
- Я подвезу вас: у меня двухместная карета, - сказал графу доктор. - Она быстро доставит вас и назад. Вы будете здесь через час.
Перед тем, как уехать, врач снова долго осматривал пострадавшего, желая увериться в том, что состояние его удовлетворительно.
Гильруа все еще колебался.