- Нет. Опасности нет. Ему нужны покой и отдых. Пусть только госпожа де Гильруа не позволяет ему говорить и сама пусть говорит с ним как можно меньше.
- Значит, с ним нельзя разговаривать? - дрогнувшим голосом переспросила графиня.
- Ни в коем случае, сударыня. Сядьте в кресло и посидите около него. Он будет чувствовать, что он не один, и ему станет лучше; но ему нельзя утомляться, а стало быть, нельзя разговаривать, нельзя даже думать. Я приеду к девяти утра. До свидания, сударыня, честь имею кланяться!
Низко поклонившись, он вышел, сопровождаемый графом, который твердил:
- Не волнуйся, дорогая. Не пройдет и часу, как я буду здесь, и ты сможешь вернуться домой.
Они ушли; она слышала стук запираемой двери в нижнем этаже, потом громыхание кареты, покатившей по улице.
Лакей и кухарка оставались в комнате, ожидая приказаний. Графиня отпустила их.
- Идите, - сказала она, - я позвоню, если мне что-нибудь понадобится.
Они тоже вышли, и она осталась с ним одна. Она подошла вплотную к его кровати, положила руки на края подушки, по обе стороны любимого лица, и наклонилась, неотрывно глядя на него. Потом, прильнув к нему, так что слова ее как будто касались его лица, спросила:
- Вы сами бросились под омнибус?
Снова попытавшись улыбнуться, он ответил:
- Нет, это он бросился на меня.
- Неправда, это вы!
- Нет, уверяю вас, это он!
После нескольких минут молчания, тех минут, когда души точно сливаются во взглядах, она прошептала:
- О, мой дорогой, дорогой Оливье! Подумать только, что я отпустила, что я не удержала вас!
- Все равно, это случилось бы со мной не сегодня, так завтра, - убежденно ответил он.
Они снова посмотрели друг на друга, стараясь прочитать самые сокровенные мысли.
- Я думаю, что мне конец. Мне так больно! - вновь заговорил он, - Вам очень больно? - пролепетала она.
- Ода!
Наклонившись к нему еще ниже, она коснулась его лба, потом глаз, потом щек медленными, бережными, осторожными поцелуями - так она словно ухаживала за больным. Она чуть притрагивалась к нему краями губ; слышно было лишь ее легкое дыхание - так целуют дети. И длилось это долго, очень долго! Он не мешал этому падавшему на него дождю нежных и тихих ласк, которые, казалось, успокаивали и освежали его, ибо его искаженное лицо подергивалось уже не так часто, как раньше.
Потом он сказал:
- Ани!
Она перестала целовать его, чтобы лучше слышать.
- Что, мой друг?
- Вы должны обещать мне одну вещь.
- Обещаю вам сделать все, что хотите!
- Поклянитесь, что, если я не умру до завтра, вы приведете ко мне Аннету.., один раз, только один раз! Мне так не хочется умереть, не увидев ее!.. Подумайте.., что завтра.., в это время.., я, быть может.., я, наверное, закрою глаза навеки.., и я уже никогда больше не увижу.., ни вас.., ни ее...
Она перебила его; сердце у нее разрывалось.
- О, замолчите!.. Замолчите!.. Да, я обещаю вам, что приведу ее.
- Клянетесь?
- Клянусь, друг мой!.. Но замолчите, не говорите больше. Вы так меня мучаете!.. Замолчите!
Быстрая судорога пробежала по его лицу. Потом он сказал:
- Нам остается провести наедине всего несколько минут, не будем же терять их, воспользуемся ими, чтобы проститься, Я так любил вас!..
- А я.., как я люблю вас до сих пор! - вздохнула она.
- Я узнал счастье лишь с вами, - продолжал он. - Правда, последние дни были ужасны... Но это не ваша вина... Ах, бедная моя Ани!.. Как порой бывает печальна жизнь!.. И как тяжело умирать!..
- Замолчите, Оливье, умоляю вас!
- Я был бы так счастлив, если бы у вас не было дочери... - не слушая ее, говорил он.
- Молчите!.. Боже мой! Молчите!.. Он, казалось, скорее думал вслух, нежели говорил с нею.
- Тот, кто выдумал эту жизнь и создал людей, был или совсем слеп, или очень зол...
- Оливье, умоляю вас!.. Если вы хоть когда-нибудь любили меня, замолчите!.. Не говорите так больше!
Он пристально посмотрел на склонившуюся к нему женщину с таким мертвенно-бледным лицом, что сама она походила на умирающую, и замолк Тогда она села в кресло, вплотную придвинула его к кровати и снова взяла руку Бертена, лежавшую на простыне - Теперь я запрещаю вам говорить, - сказала она - Не шевелитесь больше и думайте обо мне, как я думаю о вас.
Они снова принялись смотреть друг на друга, неподвижные, соединенные жгучим прикосновением рук. Она держала эту лихорадочно пылавшую руку и время от времени слабо сдавливала, а он отвечал на призыв, слегка сжимая пальцами ее руку. Каждое из этих пожатий о чем-то говорило им, вызывало в памяти частичку безвозвратно ушедшего прошлого, оживляло застывшие воспоминания об их любви. Каждое из этих пожатий было затаенным вопросом, и каждое было таинственным ответом, то были печальные вопросы и печальные ответы - эти "вы помните?" старой любви.
Во время предсмертного свидания, которое, вероятно, было последним, они мысленно пережили год за годом всю историю их отношений; сейчас в комнате слышалось только потрескиванье дров.
Вдруг, словно пробудившись и содрогнувшись от ужаса, он сказал:
- Ваши письма!
- Что? Мои письма? - переспросила она.
- Я мог бы умереть, не уничтожив их.
- Ах, какое это имеет значение! - вскричала она. - До того ли мне теперь? Пусть их найдут, пусть их прочтут, мне это совершенно безразлично!