— Да Андрюшей и называла, как еще. Вы не думайте, Владимир Николаевич, я с ней не встречался после того дня, и она мне не звонила, и вообще я ни в коем случае…
— Ты не волнуйся, парень, успокойся. Вспоминай поподробней. Как она тебя называла? Андрюшей. Хорошо. Наверное, еще как-нибудь? Наверное, просто Андреем, может, Андрейчиком каким-то?
Андрей совсем разволновался. К чему такие подробности, чего ему еще надо? Отомстить решил, гад? А зачем два года ждал? Чтобы помучить, как кошка мышку? Чтобы потом побольнее сделать? Изверг!
— Да нет, Владимир Николаевич, только Андрюшей, может быть разве что Андрюшенькой или Андрюшечкой, — а сам аж зажмурился от страха: вот сейчас Дрибница как даст ему монтировкой по башке "Андрюшечку"!
Дрибница помолчал пару секунд, как бы не решаясь задать следующий вопрос. Потом отбросил сомнения в сторону:
— А скажи мне, Андрюша, не называла ли тебя Таня другими именами? Например, Сергеем? Или Лёшей? Или Лёней каким-нибудь? Не было ли у нее привычки коверкать твое имя?
Несмотря на дикий страх, Андрею стало смешно. Ага, получил, козёл? Так тебе и надо! Жена-то заговариваться стала, любовничков прошлых поминает! А может, и нынешних, кто ее знает? Однако злорадство показывать поостерегся, спрятал глубоко внутри. Еще неизвестно, что его впереди ожидает, оставит ли его Дрибница после такого откровения жить на белом свете? От осознания угрозы комок застрял в глотке, и Андрей только замотал энергично головой: нет, не было никаких Сергеев, Алексеев да Леонидов! И вообще, мол, я человек лояльный, знать неположенного не знаю, да и желания такого не имею…
Дрибница, видя беспредельный ужас собеседника, не стал того успокаивать. Напротив, подпустил страху побольше: двумя пальцами приподнял подбородок визави, долгим немигающим взглядом уставился в его глаза, просвечивая насквозь рентгеном, и, когда паренек побелел и готов был уж в обморок рухнуть, отпустил и сказал угрожающе тихо:
— Я надеюсь, ты понимаешь, что разговор этот — сугубо конфиденциальный? Я могу надеяться, что его содержание останется известно только нам двоим?
Андрей замотал головой настолько энергично, что она, казалось, вот-вот отлетит от худенькой шейки журналиста-неудачника. Дрибнице было противно на него смотреть, а представлять, что это убожество некогда делило постель с его любимой женщиной, было просто невыносимо. От отвращения и брезгливости хотелось раздавить слизняка ботинком.
— Это хорошо, что ты такой понятливый. Я очень не люблю глупых людей. А слишком разговорчивых не люблю еще больше… Но ты ведь человек грамотный, с высшим гуманитарным образованием. А стало быть, понимаешь, что такую мразь, как ты, убрать с этого света — одно удовольствие. Понимаешь?
Андрей снова закивал: да, да, понимаю, только отпустите меня! В носу отчего-то защипало, и нестерпимо-срочно захотелось в туалет…
Что происходит? Таня терялась в догадках. Она с утра до ночи пыталась вспомнить, где, в чем она провинилась? Почему все так изменилось? Вдруг, в одно мгновение, Дрибница из любящего супруга превратился в мрачного, вечно недовольного молчуна. Даже спать стал отдельно и ни разу за последние две недели не заглядывал к ней "на огонек". Странно… Уж не появилась ли у нее соперница? Но это так не похоже на Дрибницу. Он ждал ее десять лет, обманом женился, но два года, прошедшие с их свадьбы, заботился о ней так трогательно и нежно, так любил ее, что Таня просто не могла поверить, что он когда-нибудь сможет хотя бы посмотреть на другую женщину. Странно, как все это странно…
Таня злилась на закапризничавшего вдруг мужа, обижалась и… нервничала. Да, она нервничала, начала терять уверенность в себе. Да что же это такое, в конце концов? Когда она его терпеть не могла, он ей проходу не давал, выкрал ее со свадьбы, заставил подруг стать предательницами… В общем, много чего натворил и все ради того, чтобы она, наконец, обратила на него внимание. Теперь же, добившись этого внимания, добившись того, что она не только перестала его ненавидеть, даже, пожалуй, почти уже полюбила, по крайней мере, максимально приблизилась к этому, почувствовала необходимость в нем, стала радоваться его возвращениям домой, привыкла в конце концов! — и после этого он превращается в полную свою противоположность? Теперь уже он игнорирует ее, как она его когда-то, он не имеет ни малейшего желания общаться с ней, лелеять, ублажать, наконец. Ведь еще совсем недавно дня не мог прожить без нее, осыпал цветами и подарками. Конечно, Таня перестала бы быть Таней, если бы иногда не позволяла себе маленькие шалости по отношению к Дрибнице, как, например, швырнуть подарком в любящего мужа только потому, что оторвал ее от просмотра мыльной оперы, но он же всегда только радовался, как ребенок, такому бурному проявлению темперамента. И вдруг — абсолютная холодность и отрешенность…
Однако ледяное равнодушие вскоре исчезло… Пожалуй, уж лучше бы Дрибница и дальше продолжал игнорировать жену. Но изменения опять произошли как-то вдруг, абсолютно без повода. Придя домой в неурочное время, Володя в холле схватил Таню за локоть и поволок ее в спальню. Схватил больно и совсем неучтиво, как преступницу. Еще не понимая причины его гнева, Таня пыталась вырваться из тисков, но Дрибница держал крепко, приподняв руку до высоты своего плеча. Таня тоже была не маленького росточка, но не настолько, чтобы этот трюк не причинил ей дополнительных страданий. Приходилось бежать практически на цыпочках, без конца подталкиваемой в спину вмиг лишившимся всяческого обаяния супругом.
В спальне, даже не закрыв за собою двери, Дрибница с размаху ударил Таню по лицу:
— Шлюха! Сколько их у тебя было? Скольких кобелей ты обслуживала за вечер?
Потрясенная Таня отлетела назад и, стукнувшись о прикроватную тумбу, уселась прямо на пол, спиной к кровати. Дрибница подлетел, больно схватил ее за плечи и стал трясти, вытряхивая душу:
— Мразь, тварь, шлюха беспутная! Сколько их было? Говори, сука! Сколько мужиков тебя имели?! Подстилка дешевая, тварь, гадина…
Все перемешалось в воспаленном, обожженном ревностью Вовином мозгу — он уже не понимал, кто перед ним — грязная ли подстилка Любка, или его ненаглядная девочка с глазами цвета осоки. Две женщины, которых он знал в своей жизни, слились воедино. Теперь это была одна женщина. Продажная, грязная, омерзительная в своей доступности. И с до безобразия похотливыми, лживыми глазами цвета осоки.
… Избиения стали регулярны. Правда, по лицу Дрибница старался бить раскрытой ладонью, чтобы не оставлять синяков — шлюха, не шлюха, а положение обязывало периодически посещать некоторые мероприятия вместе с супругой. Зато руки-ноги, все Танино тело частенько оказывалось покрыто синяками. Никакие объяснения и заверения в верности не принимались — Дрибница твердо уверовал в ее продажную сущность и на прощение Тане рассчитывать теперь не приходилось.
После первого избиения Таня попыталась было встать в позу, как когда-то с Патычем: "Я никому и никогда не позволю поднимать на меня руку". Да только Дрибнице теперь было на все наплевать — он уже перешагнул тот рубеж, сжег мосты, по которым можно было бы вернуться к прежним отношениям.
Пробовала Таня и по-хорошему, пыталась растрогать разгневанного супруга лаской и признаниями в любви. Но это, казалось, распаляло его еще больше, ревность затуманивала его разум:
— Ах ты, тварь! Оказывается, ты очень даже умеешь говорить о любви. Да-а, опыт великое дело! И скольким кобелям ты говорила эти слова? Шлюха подзаборная! И как тебе платили? На жизнь хватало? Может, ты еще и маменьке своей помогала материально?
Справедливости ради следует признать, что избивал Дрибница супругу не так уж часто — лишь тогда, когда ревность в буквальном смысле слова доводила его до безумия. Куда как чаще он просто старался не обращать на лживую супругу внимания, абсолютно игнорируя ее. Познав настоящий вкус физической любви, уже не мог, как раньше, довольствоваться близостью два-три раза в месяц. Секс по-прежнему занимал в их семейной жизни довольно много места, но уже не был столь приятным во всех отношениях. Вова вспомнил скотский секс, и именно им наказывал неверную, как он считал, супругу. Казалось, он находил какое-то дикое удовольствие в том, чтобы после ужина, прямо в столовой, едва ли не на обеденном столе похотливо поиметь жену, как бессловесную скотину. Ее слезы и мольбы, казалось, лишь еще больше возбуждали его. Сначала Таня надеялась, что во время близости сумеет заставить его забыть глупую, беспочвенную ревность. Она старалась, ластилась к извергу, показывая, что любит его, что никто кроме него ей не нужен. Но почему-то это только распаляло его гнев еще больше, он воспринимал ее ласки, как подтверждение своих догадок, и, покончив с сексом, вновь принимался за оскорбления.
Ирония судьбы — то, от чего она упорно убегала, чего так боялась, чего не смогла простить в свое время Лешке, тем самым отказавшись стать счастливой с ним, теперь стало частью ее жизни. Она несколько лет мстила Лешке за те две пощечины, мучила его, прежде чем простила и подарила ему себя. Теперь же Дрибница, всю жизнь ходивший перед ней на задних лапках, боявшийся даже прикоснуться к ней, исполнявший с лету все ее капризы и приказания, превратился в безумного ревнивца и истязателя. Тот, который молился на нее, теперь частенько выворачивал ее губы, проверяя на наличие синяков от поцелуев (он до сих пор полагал, что целовать женщину нужно так, чтобы непременно оставались следы, как подтверждение истиной любви!), и, не обнаружив их, все равно избивал, на ходу выдумывая причину, оправдывая побои:
— Что, сука, сегодня не удалось перепихнуться на стороне?! Или просто не целовалась? Что так, ему противно целовать твои грязные, продажные губы? Шлюха, подлая тварь…
После нескольких месяцев истязаний Таня не выдержала. После очередного избиения она сказала:
— Вова, я вижу, ты не намерен прощать мне ошибку молодости…
Дрибница поправил злобно:
— Не ошибку, а ошибки. Не надо скромничать…
— Говори, что угодно. Я все равно знаю лучше. Давай разводиться, Вова, при таком раскладе продолжать совместную жизнь бессмысленно…
— Сссссука ты, сука, — возмущенно протянул Дрибница. — Ах ты ж тварь подлая, шлюха неисправимая. Об одном только и думаешь, как бы к кобелям своим вернуться. Я тебе устрою развод! Ты мне заикнись еще раз об этом, я тебя, суку, собственными руками придушу. И найдут твое растерзанное тело в ближайшей речке-вонючке.
Таня потерла ушибленное бедро, выбрала самый примирительный тон:
— Вова, я последний раз прошу — давай разберемся спокойно. Не было у меня никого и ничего, нет у тебя повода ревновать. Это болезнь, Вова, тебе лечиться надо.
— Я тебя сейчас сам вылечу! — очередная затрещина в челюсть отбросила Таню к стене и отбила какое-либо желание договариваться с мерзавцем.
— Ладно, Вова, ты сильный, куда мне с тобой тягаться. Только придет мое время, обязательно придет. И тогда, Дрибница, берегись! Я отомщу тебе. Я отомщу за каждый свой синяк, за каждую пощечину. И потом не спрашивай за что. Я отомщу тебе…
Неоднократно Таня обращалась за помощью к подругам, к матери. Демонстрировала при встрече синяки, в цвете живописала все издевательства над собой, беспричинные вспышки гнева мужа. Просила помочь ей сбежать от сбесившегося Дрибницы, или хотя бы вызвать милицию, или посодействовать как-то иначе. Однако ответом ей было либо молчание, либо бесполезные отговорки, что мол, все скоро пройдет, он одумается, и все снова будет замечательно. Истинная причина отказа в помощи не указывалась, однако Таня знала — и мать, и Луиза очень сильно зависят от Дрибницы в финансовом плане, а потому пойти против него для них означает навредить самим себе. Сима же жить не может без Худого, а, стало быть, точно также не может помочь Тане, дабы не разозлить любимого.
Мать, правда, пыталась несколько раз образумить зятя:
— Что же ты делаешь, Вова? Да разве так можно? Ты же на ней живого места не оставил…
На что Дрибница отвечал всегда одно и то же:
— Не вмешивайтесь, Ада Петровна. Она это заслужила. И поверьте, она прекрасно знает, за что я ее наказываю. Увы, у меня есть для этого все основания…
На этом помощь матери исчерпывалась. Спорить с Дрибницей она не могла категорически — ей вот-вот предстоит выход на пенсию, а как же она на нее проживет, если даже зарплаты едва хватает оплатить квартплату да проездные для себя и Сереги, на жизнь уже ничего не остается… Сынок, пьянь беспробудная, ни копейки не приносит, наоборот, все норовить вытащить из материного кошелька последние копейки. Нет, без ежемесячных дотаций зятя им с Серегой не прожить. Так что — терпи, Татьяна, терпи. Бог терпел и нам велел…
***
Казалось, сама судьба смилостивилась над Таней. После трех лет замужества, после многократных попыток забеременеть, в ней, наконец, зародилась жизнь. Чувства переполняли ее. Разные чувства, сложные… Если бы это произошло год назад, Таня была бы безумно счастлива. Но сейчас все изменилось самым кардинальным образом. Тот, от кого она когда-то хотела ребенка, стал отъявленным мерзавцем. Можно ли рожать от такого типа, от ревнивца, безумца? Каким будет это дитя? По крайней мере, это не будет дитя любви, ведь зачато оно в результате насилия… Но это же будет ее ребенок, ее кроха, ее малыш! А значит, это будет самый замечательный, самый разумный, самый гениальный ребенок на свете!
Некоторое время она не решалась объявить Дрибнице о своем новом статусе. Не то, чтобы не решалась, а просто не была до конца уверенна в факте беременности. Ведь не дай Бог она ошиблась, Дрибница же ее прибьет, попробуй-ка ему объясни, что ошиблась она не нарочно! Когда же все сомнения остались позади, и срок, по Таниным подсчетам, приближался к трем месяцам, она со счастливой улыбкой сообщила мужу, выбрав удобную, как ей казалось, минуту.
— Знаешь, Вова, наша мечта, кажется, сбылась, — загадочная улыбка светилась на ее лице.
Дрибница нехотя оторвался от штудирования "Биржевых новостей" и презрительно посмотрел на жену:
— Какая мечта? О чем мне с тобой мечтать, не мели ерунды…