Он кивнул, опустив глаза. Тогда я сняла болеро и стала расстегивать пуговки на шелковой, тоже старой и явно с чужого, широкого плеча, рубахе. Открылась длинная шея с пульсирующей жилкой, гладкая загорелая грудь с амулетом на замызганном кожаном ремешке. Акулий зуб или ещё чей-то. Наверно, от сглаза и от таких вот циничных бандитов, как мы. Я приложила горячие губы к амулету, а потом к его едва обозначенным смуглым соскам. Вроде перекрестила. И, в довершении, опустив пояс его атласных брюк, коснулась губами кудрявого черного холмика...
...Мы покинули этот дом на рассвете.
- Не надо провожать. Сами найдем, - Чак махнул рукой в сторону синеющего внизу моря.
Роми кивнул. Он был одет во вчерашний костюм и выглядел так, будто ничего не произошло.
- Ну, расти большой, - высказала я заведомо непонятное парню пожелание.
- Один момент! Сеньора хочет золото? - вспомнил он мое вчерашнее пожелание и, не желая упускать бизнес, живо достал из-за пазухи коробку с прикрепленными на темно-синем бархате крестиками и образками.
- Да брось дурить, Дикси! Здесь и не пахнет золотом!
- О'кей, ченч? - обратилась я к парню, пропустив реплику Чака.
Затем сняла с шеи довольно толстенькую цепь трехцветного золота и протянула ему. Он не понял:
- Не имею денег покупать.
- Ченч, ченч, - я протянула руку к амулету на его груди.
- Это? - изумился парень.
- Да, да!
Мы обменялись дарами под ироничным взглядом Чака, прислонившегося к стволу дерева. Я нацепила на шею зуб акулы.
- Это нога большого краба. Я сам поймал. Сеньора будет очень быстро бегать! - объяснил мне обрадованный "тореадор" и даже помахал нам вслед.
- Вот так "старушка" в первый раз купила любовь юнца, - объяснила я Чаку, тянущему меня вниз почти бегом.
- Я достаточно заплатил ему за двоих.
- А может, я просто влюбилась! Да не тащи так. Эта крабья нога ещё не начала действовать. Не могу бегать после такой ночи.
- Мне чертовски хочется в море - прямо отсюда и нырнул бы!
- Тебе всегда чего-то хочется, счастливчик.
- По-моему, это ты пять минут назад выпрашивала у мальчишки его игрушку и разбрасывалась дорогими украшениями.
- Ты внимателен. Цепочка хорошая, да и малыш совсем неплохой. Мне кажется, я была у него первой.
Чак даже остановился и вытаращил на меня полные безыскусного изумления глаза.
- Даже я не был у него первый.
- Вообще-то я не думала, что у тебя склонности к мужеложству.
- Ерунда, попробовал пару раз и решил, что все женские приспособления намного интереснее.
- Значит, и сегодня ты продолжал сравнивать?
- Угу, чтобы с полной ответственностью заявить, - у тебя все лучше, и сзади, и спереди... Вообще, честно, мне мальчишки не по душе. Это я назло тебе связался, - процедил Чак куда-то в сторону, словно делал замечания по поводу прибрежных построек, и тоскливо прибавил. - Эх, в водичку бы, поскорее...
- А я все-таки буду думать, что была у него первой. Первой и последней женщиной такого класса.
- Думай, если так приятнее. Во всяком случае со "страховкой" все было в порядке. За это я отвечаю.
Я благодарно посмотрела на Чака и подумала, а может, у него такая любовь?
...Сол встречал нас на палубе. Выглядел он не очень-то отоспавшимся, и по тому, как старательно наигрывал утреннюю бодрость, я поняла, - старик не спал: шпионил. Вот только что и как удалось ему подглядеть в нашей монашеской спальне? Бедняга. Обменявшись тяжелыми взглядами, пассажиры "Лоллы" разошлись по своим каютам.
Расстались мы все на причале в Барселоне. Сол запер яхту, отдал причальный жетон дежурному и высоко подбросил сверкнувшие в утреннем солнце ключи.
- Я прямо отсюда к владельцам этой посудины. Поблагодарю и сдам "права". Их вилла поблизости. Благодарю за компанию, было приятное путешествие. Созвонимся, - бросил он мне и протянул руку Чаку.
Мы остались вдвоем на причале, как пять дней назад, - он со своими сумками, я - в белом клубном костюме, с курортным чемоданом в руке.
Забавно, но за все эти дни мы и словом не обмолвились о дальнейших планах, будто наше плавание - совершенно отдельный, несовместимый с остальным бытием эпизод - цветок, приживленный к бесплодному кактусу. Я часто вспоминала тот день, когда смотрела вслед удаляющемуся Чаку с лестничной площадки своего парижского дома и думала о том, что никогда больше не окажусь в его объятиях. Опустившаяся, увядшая Дикси с букетом сочных, алых роз, означающих страсть. Я не поставила цветы в воду, приговорив их к мучительной смерти - пусть изнемогают от жажды, сваленные на пыльной столешнице, ненужные, забытые. Как забыта и брошена была я...
Чак не узнает о причиненной мне боли и о том, что кроме интересующих его "приспособлений", у меня имеется нечто, именуемое душой. Ведь это относится к "симфониям и сонетам" ? области столь же недоступной "неутомимому фаллосу", как птичий щебет или морской прибой глухому.
- Куда ты теперь? - небрежно поинтересовалась я.
- Домой. Ты знаешь мои координаты... Дикси, я буду вспоминать наши забавы, - заверил он кислым голосом. (Может, так тоже объясняются в любви?)
- А я буду скучать и уйду в монастырь. Либо утоплюсь, - пообещала я, скрывая корявой шуткой свою тоску. Он даже не спросил, куда и каким рейсом я лечу, - может, мы оказались бы попутчиками.
- Извини, детка, мне надо торопиться, - он на секунду обнял меня и ободряюще потрепал по заду.
Поцелуй вышел официальным, как у членов советского правительства. На мачту опустевшей "Лолы" по-хозяйски насели, нагло галдя, чайки.
ПРИЗНАНИЯ И ЗАВЕРЕНИЯ
Я вернулась в свою парижскую квартиру и стала думать, чем бы себя занять. Кроме продавщицы и швеи на ум приходила лишь панель. Конечно, в том смысле, что можно было, наконец, проявить благосклонность к одному из претендентов на вакантную должность "содержателя". В результате я стала брать на дом подработку в виде финансовых отчетов небольшой фирмы, что вполне соответствовало моему незаконченному образованию и незавершенному все же отвращению к жизни.
Прошло почти два месяца с незабываемых дней нашего путешествия. В Париже вовсю бушевала весна, все цвело, сверкало и призывало к плотским радостям. Целовались буквально везде, даже за окошечком банка (вот бы папа порадовался!). Меня задевали на улицах и сразу множество приятелей вспомнило мой номер телефона. Но вирус всеотрицания, поселившийся во мне после миражного счастья, подначивал к монастырскому уединению и самоистязанию. Наверно, поэтому в один прекрасный день, когда меня в очередной раз навестил Сол, я переспала с ним. Просто так, по-дружески, в порядке сотрудничества и в знак того, что не держу ни зла на душе, ни камня за пазухой, ни каких-нибудь изъянов в других местах.
- Спасибо, Дикси. Это царский дар побирушке, - он был готов прослезиться, нащупывая на тумбочке сигареты. - Скажи честно, я очень противный?
- Прекрати канючить! Для твоего возраста ты просто жеребец. И, насколько я знаю, пока что тебе не приходилось покупать женщин? - Я почти не лукавила. Скрыв только то, что в постель с Солом ни за что больше не лягу. Ни за какую дружбу или контракты.
Нет, он не нуждался в гормональных инъекциях, поднимавших потенцию. В постели Соломон-бельгиец оказался простым работягой , робким и исполнительным одновременно. Наверно, его кто-то испугал в этом плане в юности.
- Знаешь, детка, у меня была очень строгая мать, Царство ей небесное. Что в ранце лежит всегда проверяла, в карманах рылась. Боялась, что я закурю или спрячу какую-нибудь прокоммунистическую литературу. Тогда все помешались на кубинцах. И однажды нашла презервативы. Мы надували их под краном и брызгались. Но она, со свойственной ей "опытностью" уверяла, что предмет использован по назначению... Меня отвели к психиатру.